понедельник, 3 марта 2014 г.

Рискнуть быть людьми

Чтобы писать, как Галина Мурсалиева, надо обладать редким талантом нежности и участия. Этот дар требует душевных затрат, но в сочетании с высоким мастерством дает поразительные по пронзительности результаты. Тексты Гали вызывают в памяти слова Бредбери: «…возьми меня за руки и переведи через эту ночь».

За эту руку держишься с доверием.

Юрий РОСТ

…Я поражен интересом Галины Мурсалиевой  к такой неблагодарной теме, как психология: надо обладать сильным характером, чтобы говорить о том,  что до сих пор не привито и не принято. Она берется за сложнейшие, не популярные темы и развивает их настолько талантливо и ярко, что темы становятся популярными.

Андрей КУРПАТОВ

 Помещенный здесь очерк и многие другие сочинения Г.Мурсалиевой можно прочитать в ее книге «Междуцарствие в головах». Она продается в книжных магазинах Москвы и других городов.

Из автобиографии Константина СЕДОВА на сайте Группы милосердия

им.о.Александра Меня в РДКБ:

 «Ты знаешь, кто нам нужен на букву К?» — спросила меня руководитель Группы милосердия, когда я впервые пришел в больничный храм и предложил свою помощь. Я начал судорожно думать: больше всего нужны, наверное, кредиторы — то есть спонсоры. Потом возникли слова «коллеги», «кровосдатчики» — но все это было неправильно. В итоге мне подсказали: нужны клоуны.

Я, честно говоря, растерялся. Для меня клоуны всегда ассоциировались с самым высшим уровнем актерского мастерства. Назвать себя клоуном и прийти к детям — это было очень страшным решением. Я боялся, что не смогу быть на уровне Славы Полунина, Пэтча Адамса, Жана Клода, Юрия Никулина и других великих клоунов. Дети — самые требовательные зрители. Я боялся, что не смогу их развеселить.

Но, несмотря ни на что, я пошел к детям. Бог помог мне встать на этот путь. У меня было огромное желание помочь людям, дать им чуточку смеха, подарить маленький кусочек улыбки.

На протяжении уже более полугода со мной к маленьким пациентам РДКБ приходят мои друзья и партнеры из театра ВШЭ — Саша и Полина Одинцовы, Марина Попова, Евгений Лаптев, Иван Матвеев, Василий Торкановский. Мы помногу раз посетили отделения иммунологии, реабилитации, неврологии, торакальное, генетики, травмы, абдоминальное, онкологии, общей гематологии, онкогематологии, ТКМ, гинекологии, челюстно-лицевое, микрохирургии сосудов, трансплантации почки, диабетологии.

Когда атмосфера больничных отделений заражается смехом, это заметно сказывается на физическом и психическом состоянии детей, помогает преодолеть страх перед медицинскими процедурами.

Исследования показывают: когда пациенты часто смеются и у них хорошее настроение, организм быстрее справляется с болезнью. Поэтому в странах Западной Европы уже в течение 20 лет «лечебные клоуны» являются составной частью оздоровительных программ крупных больниц. В Австрии на данном поприще трудится около 40 человек. В Голландии собственным лечебным клоуном гордится чуть ли не каждая больница.

За прошедшие полгода врачи РДКБ привыкли к нам и принимают нас с радостью. А Группа милосердия каждый месяц закупает для нас килограммы грима, ящики мыльных пузырей и мешки воздушных шариков…

Константин СЕДОВ

 Ноябрь, 2005
   
Галина МУРСАЛИЕВА

Цена жизни — 1500 рублей



Именно столько стоит билет на спектакль, который приду­мали две молодые и, пожалуй, самые востребованные, самые любимые публикой молодые актрисы: Чулпан ХАМАТОВА и Дина КОРЗУН. Вы, конечно, помните, как эти девушки сыграли замечательный дуэт в культовом фильме «Страна глухих». Им сейчас кажется, что глухота духовная возникает от отсутствия информации. Что если бы люди знали о том, что детский рак лечится, так давно вмешались бы в ту невыносимую ситуацию, в которой оказались сегодня больные дети... Они умирают. Умирают 50 процентов детей, заболевших раком.

В Камергерском переулке, в кофейне напротив МХАТа, Дина Корзун смотрелась как «глубоко офисный работник». Папки, записные книжки, бесконечно мигающий мобильник. С чего все началось?

- Мы очень дружим с Чулпан Хаматовой... В конце февраля ее и Сергея Гармаша пригласили вести благотворительный концерт классической музыки, — начала мне рассказывать Дина. — А поводом для этого концерта послужила необходимость собрать деньги на аппарат по облучению донорской крови для Российской детской клинической больницы — клиники НИИ детской гематологии. Этот аппарат очень нужен, потому что детям, которые получают химиотерапию или готовятся к пересадке костного мозга, можно переливать только облученную кровь. Иначе у них могут развиться страшные осложнения или, что еще страшнее, может проявиться такая реакция, после которой они гибнут в течение двух дней.

Родители таких малышей вынуждены каждый день ездить через всю Москву со специальной сумкой, в которую вставлены пакеты с дозами крови, туда, где можно эти дозы крови облучить за большие деньги. И вернуться назад поскорее, потому что малышу мама нужна постоянно, а она вынуждена вот так мотаться. Понимаете, дети, больные раком крови, живут в абсолютной стерильности, для них смертельно опасен любой микроб, потому что у них отсутствует иммунитет, пока не прижился переса­женный костный мозг. С ними в стеклянных боксах живут роди­ели, и они постоянно моют палату, чистят все, стирают постельное белье, гладят его. А дети — все время в респираторах.

И когда Чулпан мне все это рассказала, добавив, что на том концерте получилось собрать 56 тысяч долларов США, а аппарат стоит 200 тысяч, но его уже привезли в больницу под обещание, что за три месяца они соберут благотворительные деньги... И что теперь пойдут штрафы, и все дело растянется... Мне показалось, что надо вмешиваться.

У Чулпан и тогда была, да и теперь, очень сложная ситуация со временем — она снимается в кино, занята в театре. А у меня было два месяца более или менее свободных, и я сказала ей: «Конечно, давай мы сделаем еще один концерт или спектакль, я возьму на себя всю организацию, все встречи, все, что нужно. А ты будешь только координировать по телефону...»

Вот именно на этом месте и зазвонил у Дины телефон. Звонила Чулпан.

Чтобы не слушать чужого разговора, я стала тем временем листать предложенные мне изначально пресс-релиз и гранки специального буклета, который будет распространяться на спектакле. «Мы: Александр Калягин, Олег Табаков, Чулпан Хаматова, Кирилл Серебренников, Дина Корзун, Лия Ахеджакова, Ольга Будина, Ольга Кабо, Елена Яковлева, Ольга Дроздова, Галина Петрова, Сергей Гармаш, Евгений Стычкин, Евдокия Германова, Мария Миронова, Амалия Мордвинова, Ирина Розанова, Евгений Миронов, Алена Бабенко, Алексей Кравченко, Олеся Судзиловская, Александр Лазарев, Дмитрий Дюжев, Гоша Куценко, Анастасия Заворотнюк, Максим Покровский, Алексей Кортнев, Тамара Гвердцители, Алексей Айги, Лариса Рубальская, Сергей Старостин, Николай Расторгуев, Катя Сканави, Алексей Лундин, Денис Мацуев, Илзе Лиепа... хотим рассказать о детях, которые болели раком и выздоровели, о детях, которые победили болезнь, о детях, которые могут победить болезнь с Вашей помощью...» — успела прочитать я.

— Это звонила Чулпан. Сказала, что Расторгуев не сможет. Но вместо него абсолютно точно подтвердили свое участие Гарик Сукачев и Юрий Шевчук, — прервала мое чтение Дина. — Итак, два месяца назад мы решили, что будем действовать, открыли свои записные книжки и принялись обзванивать друзей и знакомых. Чулпан позвонила Галине Борисовне Волчек, худо­жественному руководителю театра «Современник», и она нас сразу поддержала. Она предложила предоставить нам 1 июня, в День защиты детей, сцену бесплатно. Это очень благородно, потому что сцену можно было отдать на других условиях, в аренду. Потом Чулпан позвонила Кириллу Серебренникову — известному режиссеру. Вы, наверное, помните его громкий спектакль «Голая пионерка». Он сразу взялся бесплатно режиссировать спектакль. В спектакле будет все — и песни, и балетные номера, а драматические артисты будут рассказывать от себя истории детей, которые преодолели страшную болезнь. Мы хотим, чтобы у нас на сцене получилась не трагедия, а очень светлое, оптимистическое представление. Надежда...

Позвонил артист Александр Лазарев. Я снова углубилась в чтение:

«...Каждый год в России пять тысяч детей заболевают раком. Из них две с половиной тысячи детей выживают благодаря современному лечению. А 30 процентов — полторы тысячи детей — могли бы выжить, но умирают, потому что им не хватает лекарств и оборудования, современных клиник и квалифицированных специалистов, донорского костного мозга и донорской крови... Мы верим, что нет на земле человека, который отказался бы спасти полторы тысячи детей, если бы знал, что может спасти их... Мы думаем, государственное финансирование и благотворительность в сфере детской онкологии так скудны просто потому, что люди не знают: рак излечим.

Мы хотим рассказать, что рак излечим... что организм ребенка способен выдержать тяжелое лечение, которое зачастую не может выдержать взрослый.

Телефонный разговор моей собеседницы явно закончился, но она как-то отрешенно и устало молчит.

- Дина, вы два месяца занимаетесь организацией этого спектакля, вам ни разу не пришло в голову передать все это дело специалистам, фонду какому-нибудь?

- Уже на второй или третий день у меня было понимание,
что я точно взялась не за свое дело. Мне начинали задавать конкретные вопросы, я не знала на них ответов. Начатое мне стало казаться неподъемным, неохватным. Но потом я подъехала к больнице, познакомилась с детьми, их родителями, врачами. И стала крутиться увереннее. За два месяца я развила в итоге такую скорость и внутри себя, и снаружи и стольких людей вовлекла уже в этот процесс, что... Знаете, когда я просто изнемогала от каких-то накладок, от усталости, от того, что мне иногда некогда даже просто выпить чаю, пообедать, я сразу вспоминала глаза этих детей... И тогда понимала, что, когда наступит следующий день после спектакля, уже 2 июня, у меня все это будет в прошлом. А у этих детишек борьба мучительная, тяжелая война с болезнью будет продолжаться. И уж мне ли роптать и сравнивать мои вот эти трудности с тем, что они испытывают там, за стеклом специальных боксов?


В Америке сегодня излечиваются 80 процентов детей, заболевших раком. Ситуация там, конечно, не всегда была такой оп­тимистичной. В пятидесятых годах детский рак казался практически неизлечимым, выживали всего четыре процента больных лейкемией детей. Перелом в лучшую сторону произошел там тоже, кстати, благодаря инициативе, энергии и большому желанию звезд шоу-бизнеса. Третья по величине благотворительная больница США для детей, больных раком, госпиталь св. Иуды, была построена в 1962 году актером-комиком Дэни Томасом. Это он поднял благотворительную волну. В разное время в концертах и спектаклях, все сборы от которых шли на лече­ние детей, участвовали певцы Элвис Пресли, Фрэнк Синатра, Роберта Шервуд, актеры Джейн Рассел, Боб Хоуп и Джерри Льюис. Сегодня в Америке функционируют более ста современных онкологических центров, в которых врачи подошли вплотную к решению одной из самых нерешаемых задач медицины.

В России до сих пор нет ни одного современного детского онкогематологического центра, и только три клиники делают пересадку костного мозга...

- Наверное, у нас бы ничего не вышло, если бы мы с Чулпан с самого начала, с самых первых звонков не почувствовали абсолютную готовность коллег и друзей поддержать акцию. В дело втягивались все — друзья друзей, знакомые... Да, мы, может быть, не самые лучшие организаторы, но мы очень стара­лись, чтобы все было профессионально.

Знакомый Кирилла Серебренникова, руководитель банка, оплатил всю полиграфию, и у нас будут замечательные, очень красивые пригласительные билеты, буклеты, программки. Знакомая фотохудожница так во все вникла, что не только сфотографировала по нашей просьбе детей в больнице, но и сделала так, что несколько ее друзей пошли сдавать кровь.

Никто из нас не получит в свой карман ни копейки — чтобы приобрести билет, человек должен будет оплатить специальный счет больницы.

Минимальная благотворительная сумма — полторы тысячи рублей. Выше ограничений нет, ниже — то есть если у человека есть, к примеру, всего только сто рублей свободных, он, к сожалению, не сможет на этот вечер попасть. Потому что у нас цель — обязательно собрать недостающую сумму для установки по облучению донорской крови. Но эти сто рублей человек может перевести детям и быть уверенным, что его помощь тоже очень ценна, потому что именно столько стоит, к примеру, один респиратор.

Очень важно настроение детей, им можно передать игрушки, добрые письма... Когда дети устают от боли и перестают верить, случается худшее.

Вот Лиза Ильина — она включала в боксе магнитофон и часами танцевала, обвешанная разными трубками, по которым в вены поступали лекарства. У нее был диагноз «хронический миелолейкоз». Она выздоровела, ей теперь уже 20 лет. А в соседнем боксе лежала девочка с тем же диагнозом, она все время плакала, она устала бороться. Она умерла...

Очень важно об этом рассказать. Это объяснить. Это все можно услышать в театре «Современник» в День защиты детей.

Верим, боимся, просим

Получилось! Деньги на аппарат по облучению донорской крови для Российской детской клинической больницы — клиники НИИ детской гематологии собраны.

Режиссер Кирилл Серебренников превратил эту акцию в совершенно уникальный спектакль. Художественный руководитель московского театра «Современник» Галина Волчек предоставила акции-спектаклю сцену. На этой сцене впервые, наверное, сошлись такие разностильные артисты, как Александр Калягин, Максим Покровский, Денис Мацуев, Тамара Гвердцители, Евгений Миронов, Олег Табаков, Юрий Шевчук, Сергей Гармаш, Илзе Лиепа...

Впервые за многие годы мы 1 июня, в День защиты детей, получили реальный опыт их действительной защиты. Многие откладывали важные, спешные дела: Ирина Розанова оставила на день съемки в Севастополе, купила за свой счет билет, выступила (надо ли еще раз говорить о том, что все в этой акции дела­лось безвозмездно?), Гоша Куценко, Николай Расторгуев приехали, выбравшись из обстоятельств, из которых, как они сами уже полагали, выбраться было просто невозможно...

Но еще невозможнее было не приехать.

Люди собрались для того, чтобы защитить детей от смерти. В буквальном смысле — от смерти.
ДЕТЕЙ.

* * *

Кому-то это было нужно — усиленное подчеркивание склонности человека к низкому, дурному и глумливое, ерническое осмеяние всего, что выглядело просто по-человечески. Мы так в итоге запугали друг друга масками цинизма, «морозом в физиономии», склонением: «я — мои проблемы, ты — твои проблемы», что, наверное, и не удивились бы другому резуль­тату. Но реальный результат — вот он: мы с вами люди! Мы живем в стране людей, а не быдла, нам просто нужен был ка­кой-то импульс, надо было РИСКНУТЬ БЫТЬ ЛЮДЬМИ.

Вы вообще чувствуете? Такие явления происходят в стране все чаще и чаще. Сначала фонд «Созидание», перестав наде­яться на государство, взялся сам просто ездить к людям, кото­рым плохо, и помогать: оплачивать детские операции, поддерживать инвалидов и стариков. Оглянитесь вокруг — что-то та­кое везде происходит. Наверное, просто наступил предел: чело­веческие пружины разжимаются. Посмотрите: рейтинги теле­видения, которое обращается к нам, как к миру животных, — падают! У Дарьи Донцовой, которая обращается в своих книгах только к человеческой сути, — многомиллионные тиражи.

** *

— Это вечер на разрыв сердца, — сказал народный артист России Александр Калягин и, как-то тихо вздохнув, добавил: — Ну, вы сами все видите...

Конечно, мы видели этих детей — вся сцена была увешана фотографиями. Одному из малышей, самому улыбчивому и на вид — самому здоровому, помочь, как выяснилось, уже нельзя. Мне сказала об этом Дина Корзун на следующий день после спектакля.

— Не успели... Пока мы бегали, организовывали, искали помощи... Это очень все срочно, это такой диагноз, надо быстро...

Мы же и для него тоже собирали деньги. Но анализы показали, что делать пересадку костного мозга уже нельзя. Нет шансов на выздоровление.

** *

Когда шансы на выздоровление есть, а дети умирают в тяжелейших муках, потому что не получают необходимой дорого­стоящей помощи, родители продают квартиры. Но это тоже не бывает быстро, мало кому удавалось получить за свое такое вот еще несколько месяцев назад уютное, светлое жилье, в котором разносился по комнатам детский смех, сразу хотя бы 15 тысяч евро. А именно столько стоит операция ребенку, больному лейкозом.

— ...Ну, вы сами все видите, — сказал Калягин, — там за ними еще много тысяч. Помогите! Дайте денег.

Откуда-то слева от меня донесся тихо-возмущенный женс­кий голос: «Как? Еще?» Я скосила в ее сторону глаза — не специально, механически. Она не выглядела возмущенной, ско­рее — испуганной. Напомню, для того чтобы оказаться в этом зале, люди должны были оплатить счет НИИ детской гематоло­гии (вид платежа: благотворительные целевые пожертвования). Минимальный предел для входа в театр — полторы тысячи рублей. Можно было и меньше, но тогда пригласительно­го билета люди не получали. Можно было больше, и если это «больше» было равно как минимум четыремстам долларам США — человек получал право сидеть в партере.

Но выхода другого просто не было. Никто из участников ак­ции не был уверен в том, что в этот вечер наберется наконец сумма на оплату машинки, без которой больнице было уже про­сто никак нельзя. Без которой мамам надо было бросать малышей в ситуации самой острой боли — после сеанса химиотерапии все маленькое тело адски болит, детей тошнит невыносимо. Надо было бросать их, надевать на себя специальные сумки с пластиковыми пакетами доз донорской крови. Мчаться через всю Москву, взбалтывая эти пакеты, согревая их на груди, чтобы кровь не испортилось. Надо было эту кровь облучить и уже с этой, приемлемой для ребенка кровью мчаться сломя голову назад.

Такого больше не будет. Люди собрали эти деньги. Люди просто поняли, что, оказывается, нужна помощь, и:

- Оказывается, помощь эта — всего лишь деньги! — горько изумилась любимейшая всеми актриса Лия Ахеджакова.

- Мы все готовы помочь, нам просто нужен был катализатор, которыми стали Дина и Чулпан, спасибо им. Мы не можем не помочь, мы же люди, — с какой-то удивительной просто внутренней убежденностью сказал Алексей Айги. Пока он это говорил, его музыканты успели настроить свои инструменты. Это был действительно разрыв сердца, когда он вместе с ними заиграл. Вся ситуация — как через лупу!

* * *

А в зале сидели детишки в респираторах — те, кому врачи разрешили вместе с мамами прийти на это действо; всего сто человек. Зал на две тысячи мест растворил их, каждый видел одного, ну, максимум, двух, но каждый — видел.

Это было очень хорошо, что в зале были больные дети, потому что артисты рассказывали настоящие, реальные истории детей, которые от рака излечились. Героев этих историй пригла­шали на сцену, и они, теперь уже взрослые, симпатичные люди, говорили, ссылаясь на собственный опыт, что выжили только потому, что верили, не сдавались. Популярный артист Дмитрий Дюжев обратился к детям:

- Дорогие мои маленькие друзья, я все, что с вами происходит, знаю не понаслышке. Моя родная сестра умерла в 12 лет — мы все прошли: и облысение, и пересадку костного мозга. Но она устала бороться, не хотела. Боженька ее забрал. Вы видите, здесь люди, которые верили, они победили, они здоровы. Верьте, дорогие мои маленькие друзья, солнце взойдет...

...Детский рак подкрадывается неожиданно и вероломно — вот только что скакал ребенок, смеялся, и вдруг ножки подкосились. Либо вдруг появились какие-то красные пятна, поднялась температура. А дальше все — стеклянный бокс, стерильность и процедуры, процедуры, процедуры. Были зоопарк, мороженое, сладкая вата — теперь инъекции и перепуганные до смерти гла­за родителей.

- Никто не знает, что нас ждет за поворотом, — сказал пе­ред своим выступлением Гоша Куценко...

- Держитесь, мы с вами, — как всегда с удивительной душевностью обратилась к залу Тамара Гвердцители...

- Вот здесь двенадцатая часть аппарата, — сказал Олег Табаков и помахал белыми конвертами. - Это заработок мой, моих друзей и того парня.

Он еще сказал о том, что милосердие — это очень трудный путь и что люди, которые встали на этот путь, - люди рисковые. Пожелал сил, мужества и терпения не оставлять эту дорогу.


Спектакль вели, конечно же, Дина Корзун и Чулпан Хаматова, они в буквальном смысле всех вели. Они рассказали вместе про то, что если раньше мама с ребенком, у которого обнаружен рак, могла бесплатно приехать в Москву, предположим, откуда-то из Хабаровска, то после принятия Федеральным собранием закона об отмене льгот она ищет на это деньги. Носится, вымаливает — она не может оплатить даже треть билета. А счет идет на часы, надо быстро, это такая болезнь — ну вы помните...

И вот тут — через какие-то еще слова и выступления — был объявлен еще один номер — незапланированный. На сцену поднялся тогдашний министр Зурабов и очень долго всех благодарил, я, правда, так и не поняла точно — за что. Может быть, за то, что ему не мешают проводить реформы... Про приобщение к чуду сказал, ссылаясь на Достоевского.

И кто-то слабонервный, не выдержав, закричал:

— ПОЗОР!

...Я точно знаю, что Лие Ахеджаковой никто не писал текст выступления — она говорила от себя, это было самое, может быть, эмоциональное размышление на сцене:

- В стране с миллионами, миллиардами пролетающих, украденных долларов... Страна с такими богатствами не может заработать на свое будущее, которое болеет. Оказывается, этой беде можно перекрыть кислород! Нужны деньги. И мы придуряемся, что у нас их нет...

...Стеклянный куб в фойе уже просто переполнен — там и доллары, и рубли. День будний, среда, первый час ночи...

Я с трудом запихиваю свою банкноту — «всего лишь день­ги...» Люди за мной терпеливо ждут своей очереди.

Напомню: аппарат стоит 200 тысяч долларов США. Люди принесли больше, а значит, несколько малышей, которые нуждались в срочных дорогостоящих операциях, будут спасены.

Страна, в которой давным-давно укоренилась философия зоны — «не верь, не бойся, не проси», — здесь, в абсолютно едином порыве перестала бояться верить, перестала бояться просить и перестала бояться бояться, потому что вдруг почув­ствовала себя человеческой...

Вы заметили? Что-то такое происходит в обществе, как буд­то вместо мозгов нам на этот раз промыли глаза. Как будто бы какие-то душевные поры открылись — это же так здорово — всеми порами не какой-нибудь там иной, а именно человеческой сути почувствовать: да, мы люди!

 «Давай попробуем!» —

сказали друг другу две популярные актрисы Чулпан Хаматова и Дина Корзун.

Спектакль отошел в воспоминания. Деньги для Российской клиники НИИ детской гематологии продолжают поступать. И нижеследующий разговор — не послесловие к событию, а чувства и размышления авторов этого самого события.

Чулпан ХАМАТОВА, ведущая спектакля «Подари мне жизнь», актриса:

— Сколько у нас, оказывается, порядочных, добрых, отзывчивых, необыкновенных людей... Это — открытие. Второе мое приятное удивление — огромное доверие людей к артистам, я увидела это и по отношению к себе лично, и к Дине Корзун — лично. Люди просто подходили и, не спрашивая ничего, не тре­буя никакой там отчетности — в руки отдавали такие деньги ог­ромные, что... меня это просто поражало.

Мы очень волновались, буквально за неделю до этого кон­церта нам собственная идея начинала казаться полным абсур­дом, кошмаром. Все не складывалось, какая-то ощущалась неразбериха, у нас не было опыта в таких больших и серьезных организационных вещах. И ТО, ЧТО ТАКАЯ МАХИНА СДВИНУЛАСЬ благодаря многим-многим людям, которые нас с Ди­ной поддержали и, что важнее, поддержали детей и врачей, — это, конечно, чудо. То есть, когда мы с Диной так незатейливо сказали друг другу «давай попробуем», мы просто не предпола­гали уровень проблем, которые сразу возникли и которые мно­жились, мы не представляли себе уровень ответственности. И Дина, я думаю, так же как и я, — мы просто счастливы, потому что состоялось задуманное.

Я никогда в жизни не была настолько собой довольна, как после этого вечера. То есть ни разу в жизни — ни разу! Дости­жения эти ни с чем нельзя сравнить — мы все вместе действи­тельно подарили жизнь больным детям! Как-то сразу начина­ешь себя, по крайней мере, уважать. Это тоже очень приятно. Как-то все вокруг стало выше; театр, в котором я работаю, тоже открылся мне необыкновенными новыми гранями — люди в дни своего собственного отпуска вышли на работу бесплатно. Никто не ссылался на какие-то личные дела, хотя понятно, что у всех они есть, все были на месте в нужный момент — это в сегод­няшнее-то время...

Я вот о чем сейчас думаю: можно и периодически нужно ка­кие-то проблемы списывать на власть и так далее, но этот кон­церт показал, что что-то мы можем делать и собственными си­лами, многое можем. Потому что мы люди.

Дина КОРЗУН, ведущая спектакля «Подари мне жизнь», актриса:

— Режиссер нашей акции Кирилл Серебренников был в те­атре с восьми утра, вместе с монтировщиками он вешал задник на сцену, наши баннеры. Потом начали приезжать артисты, все хотели попробовать с микрофоном пройти по сцене, почувствовать историю ребенка, которую предстояло рассказать, проре­петировать. Мы с Чулпан рано утром уехали на пресс-конфе­ренцию — нас слушали 23 тысячи человек в Интернете, и в те­атре мы оказались позже. Репетиция шла уже несколько часов, когда мы подъехали, и я увидела, что все сидели с такими ог­ромными глазами! И музыканты, и актеры — все слушали друг друга. Приехали все с утра: и Юра Шевчук, и Николай Растор­гуев, и Женька Миронов пришел с Виталиком Егоровым попро­бовать свою песню, и Леша Айги — все не просто дожидались своей очереди, они, пока выступали другие, были зрителями, завороженными зрителями. Мы выходили на сцену для того, чтобы попробовать микрофоны, звук, свет, и слышали истории и выступления друг друга. И сложилось удивительное настрое­ние — все понимали, что сегодняшний вечер будет, должен быть чем-то необыкновенным, что это действительно должно быть уникальное событие для города, может быть, и для страны. И было такое единение и братство, какого и не встретишь на актерских фестивалях, где все соревнуются в нарядах и во внима­нии прессы. Здесь же были такая простота и чистота общения, будто мы пришли на день рождения к кому-то очень любимому и все друг друга тоже очень уважаем. Такое верное чувство...

Когда концерт уже начался, все были в кулисах, стояли, и слу­шали, и смотрели. Обнимали и благодарили после выступления, говорили: «Молодец, очень хорошо». Была такая атмосфе­ра взаимного уважения к делу и друг к другу. Как будто переда­вали, уходя со сцены, выходящему вслед какой-то горящий цве­ток, сердечный огонь такого правого благородного дела. Это было так красиво! Мне не часто приходилось такое переживать, поэтому этот день — 1 июня — для меня особенный. Мы шли к нему два месяца, я прожила их так активно и насыщенно — на­верное, можно два года прожить и все равно такого количества впечатлений не набраться. Мы с Чулпан стольким разным лю­дям звонили и на столько телефонных звонков ответили! Мы столько тысяч раз повторили одно и то же: что, почему и как... Нас поддержали. Многие артисты, которых я люблю и уважаю, были в зале, поддержали, принесли деньги. Я думала, что нам удастся собрать ну где-то не больше трети суммы, нужной для аппарата по облучению донорской крови. Произошло неве­роятное! Кто-то на сцене, кто-то за кулисами, но актеры несли деньги.

Какая-то жизнь была смешная и странная — нас все время друг с другом сравнивали и пытались как-то разделить, а это не верно. Если мы можем объединиться вокруг чего-то нужного и благородного, и мы все испытываем при этом большое удовольствие... Да?

О зрителях... В течение всего дня люди шли и шли и приноси­ли конверты. Когда были репетиции, нам звонили из кассы: «Дина или Чулпан, выйдите в фойе, здесь вам деньги принесли». Когда я вышла в очередной раз, я даже не сразу поняла, кто меня вызывал. И ко мне подошла женщина, очень-очень про­стая, видимо, она на пенсии и достаток у нее ниже среднего (она была в простой кофточке), и отдала мне конверт, в котором было 50 долларов. Я просто чуть не заплакала, я ее обняла. А она мне конверт отдала — и сразу разворачивается и уходит: ни имени, ни фамилии своей не назвала, никакой благодарности ей не нуж­но. Она понимала, что помогает детям и что эти деньги дойдут, вот что было очень приятно. Такое доверие очень дорого. Вооб­ще — доверие. Спасибо...


ГАЛИНА НОВИЧКОВА, заместитель главного врача Российской клиники НИИ детской гематологии:

— Я все сложила из того, что было передано, — получи­лось 188 тысяч долларов США. И до этого мы 56 тысяч собрали на благотворительном концерте, который вели Чулпан Хаматова и Сергей Гармаш. А еще после концерта, который состоялся 1 июня, позвонил человек и спросил: что, кроме аппарата по облучению донорской крови, нужно больнице? Нам нужны реак­тивы для типирования генов членов семьи больного ребенка. Это нам просто необходимо при пересадке костного мозга. Протипировать одного человека стоит 100 долларов, а в год мы где-то 150—160 семей типируем, семья — это в среднем 4 человека. И вот зритель спектакля «Подари мне жизнь» согласился нам все типирование оплачивать. Это предприниматель, но не очень крупный. Самое же главное в том, что деньги продолжают поступать... Вот еще что важно: когда на благотворительном кон­церте выступал господин Зурабов, все услышали, как кто-то выкрикнул громко «Позор!». Эта женщина сидела рядом со мной, я стала ее уговаривать успокоиться. Я ей сказала: «Пожа­луйста, не кричите, мы с таким трудом его сюда выманили». Но сразу после своего выступления министр ушел, а я хотела, чтобы он посмотрел все, послушал. Конечно, он прав в том, что в медицине очень много проблем, но когда мы говорим о трансплан­тации костного мозга — значит, другого шанса на жизнь у ре­бенка нет. Это — единственный. Мы делаем максимум 40 таких операций в год, а нужно — полторы тысячи... У нас не хватает боксов, медперсонала, лекарств, мы лимитированы условиями. В Москве до сих пор нет ни одного современного детского онкогематологического центра. В Минске построили! Он действует с 1998 года! А в России нет. Медицина бурно развивается, каж­дый год — новые открытия, именно поэтому во всем цивилизо­ванном мире рак везде лечат в клиниках при институтах, при исследовательских центрах. У нас есть отделение по трансплан­тации костного мозга на базе Российской детской клинической больницы — это и есть клиническая база нашего института, то есть собственной базы у нас нет. Да, у нас чистое отделение по трансплантации — стерильные боксы, стерильные потоки воздуха; все это нам помог сделать фонд Горбачева. Но это — ог­ромная больница, выходишь за пределы отделения — и всё... Там грязно, грибки в стенах, в перекрытиях. Современные цен­тры должны быть сделаны из других материалов — для наших пациентов после пересадки костного мозга очень опасно все, смертельно опасно. Это страшно, когда ребенка вылечиваешь от лейкоза, а он умирает от грибковой инфекции...

ВАЛЕРИЙ ПАНЮШКИН, автор сценария спектакля «Подари мне жизнь», журналист:

- Валера, давай с тобой вместе попытаемся разобраться в происшедшем событии. Вообще, когда произносишь это слово: «событие», сразу что-то такое всплывает, повлекшее за собой массовую гибель людей, — вслушайся, как привычно эти последние слова прилепляются друг к другу. Впервые, мо­жет быть, за очень многие годы эта цепь — взорвана: в нашей стране произошло событие, повлекшее массовое возвращение людей к человеческой жизни. Да? И вот что-то подобное, в таком духе я и написала сразу после спектакля. Если точной быть, то сказала я буквально следующее: «результат спектак­ля — самоощущение: мы живем в стране людей, а не быдла. Нам просто нужен был импульс». Мой знакомый философ посчитал, что я поторопилась с выводами: выдаю желаемое за действительное. Он полагает, что люди, которые были вовлечены в это действо, уже завтра почувствуют отсутствие каких-то важных оснований, им просто негде и не с кем будет дальше реализовывать себя. Может быть, он прав? Как по-твоему?

- Это такой способ ничего не делать. Рядом с моей дачей находится помойка, и вот я сегодня вышел, надел варежки и начал складывать разбросанный мусор в контейнеры. Если так делает Гринпис — это акция, и сразу вопрос: «кто ее заказал?». Но тут вопрос очень простой — желание жить не в мусоре. Это противно разгребать, вот сын мой говорит: «Нет, фу...» Произ­нес — и понял, что он тогда, получается, просто сволочь какая-то. И тогда он решил откупиться от этого, он сказал: «Нет, давай я лучше газон покошу». То есть, условно говоря, если ты начинаешь делать какую-то противную работу, то остальные рядом начинают делать какую-то менее противную, ну и слава Богу, вот они уже сдвинулись.

 И ты скажи философу, что не надо... Надо работать.

 - Нет, ну... он и работает, у него профессия такая — понимать смысл происходящего. Другое дело, что я, к примеру, вижу в последнее время иной смысл. Он все время говорит про гниение культурных каркасов, про катастрофу, а я вижу, что постепенно прорывается другая реальность, человеческая. Просто ее нет в телевизоре, и можно решить, что ее и во­обще нет.

- Я не врач, не социолог, не могу оценивать — больно или здорово общество. Мне кажется, что чем хуже становится телевизор, чем он наглее лжет, тем больше соображают люди. Может быть, я выдаю желаемое за действительное, но мне видится, что некоторые такие моменты самоорганизации людей — они происходят: вот концерт сделали, вот помойку убрали, вот авиадиспетчеры забастовали, вот какие-то пенсионеры, вот еще кто-то. И обрати внимание — ведь требования диспетчеров же удовлетворили. Когда это такое было? По очень простой причине — это была не циничная забастовка, это же видно сразу. В контексте, возникающем вокруг меня, появляются какие-то человеческие вещи, которые опровергают некоторый стереотип, что все люди устроены как Владислав Сурков, — так вот нет. Это может появляться и проявляться по-разному: специально, случайно, в массовом масштабе, не в массовом. Например, такой культурный феномен, шок, на который никто не обратил внимания на самом деле, — у олигархов бывают жены не...

- Ты жену Ходорковского имеешь в виду?

- Конечно. Ты можешь все что угодно сказать про нее, что угодно, но нельзя сказать, что она вот из этих, нет, это видно сразу. И это вот вещь, которая тоже вошла в культурный контекст, и таких вещей много. А в политическом контексте — это уже приблизительно как война с комарами: да, понятно, что ты сильнее любого комара, но их, собак, столько, что ты не успеваешь их хлопать. Точно так же у нас президент выстраивает вертикаль власти (Речь шла о Путине. – Ред.). Он ее выстраивает, а тут то диспетчеры, то у детей рак, то эти, то у этого — не собирается это все... Вот такая вот история, но, может, он это все обольет дустом, да. Ну, может, обольет, вопрос не в этом. Давай вернемся к твоему, понимаешь ли, философу. Посоветуй, пожалуйста, философу прочесть стихотворение про вересковый мед: «А мне костер не страшен, пус­кай со мной умрет моя святая тайна, мой вересковый мед». Абсолютно не важно, больно общество или не больно, сможешь ты что-то сдвинуть или не сможешь ты что-то сдвинуть, — двигай.

- Давай попробуем... делать что должно.

- Да! Можно откашивать разными способами, объясняя, что такая страна, — да не важно! Николай Гумилев в условиях абсолютно безграмотной страны и бунта черни должен был погибнуть. Погиб. Михаил Ходорковский в сложившихся многих разных обстоятельствах должен был сесть. Сел. Точка, абзац, да?

Ты либо делаешь то, что делаешь, либо начинаешь подме­нять понятия.

- Понимаешь, что здорово... Я все про спектакль: люди впервые за многие последние годы объединились не против кого-то, а за. Ради кого-то! Это — по-человечески.

- Посмотрел бы я хоть на одну партию, которая сказала бы, что не нужно спасать ребенка от рака. Никто не скажет — мы можем там любить друг друга, не любить, ненавидеть, — но
если я с моим злейшим врагом оказался в лесу на темной дороге и умирает ребенок, а он без машины, но у него есть бензин, а у меня есть автомобиль, но нет бензина, то мы льем его бензин в мой автомобиль и везем ребенка в больницу. Потому что это выше, чем наша вражда. Важны вещи, которые объединяют врагов. Вот мой сценарий — там и вначале, и в конце, и еще где-то в центре звучит: «Спасибо, что пришли». Я знал, что в зале будут политики, которых я искренне и сильно не люблю. Но вот тут вот мы не будем выяснять отношений. На самом деле национальная идея — это такая идея, которая объединяет врагов, потому что есть вещи, которые по ту сторону человеческой вражды.

- Пришел Зурабов, выступил и ушел. Скажи, он объединился? Он что, посодействует строительству центра, в котором есть сегодня такая острая необходимость?

- Посодействует. Когда пройдет 10 таких концертов, когда 10 раз люди соберут деньги. Государство подключится на каком-то этапе. Усилий надо больше, чем мы думаем. Здесь важно влечение. Для того чтобы раз за разом делать очень нужные вещи, которые кажутся бессмысленными, надо любить — все равно кого: детей, эту землю, этот город, — и тогда что-то начинает сдвигаться. Смешно сказать, но подумай: академик Сахаров развалил Советский Союз.

- То есть центр гематологии тоже могут сделать люди? Без государства? Как? Все время собирать деньги?

- Собирать деньги, голосовать, и то, и другое, и третье, и четвертое. И думать, как власть расходует наши деньги. И богатые должны понять, что не надо 746 дам одновременно — 740 достаточно. А можно построить центр. И человек может начать ради пиара, а потом он увлекается; этот феномен хорошо описан в книге «Вся королевская рать». Ко всему ведет одна простая вещь — человек должен подумать о том, что есть что-то, что главнее денег. Как только он подумал, что за деньги нельзя продать детей — вот уже прямой вопрос Владимиру Путину, это не вопрос в общем, про, к примеру, удвоение ВВП, — это понятный вопрос. Что было тогда и что сейчас с детьми, почему так? Предмет разговора человека с властью становится конкретным, а не демагогическим. Вот про удвоение ВВП мне не надо, я не понимаю. Скажите мне, дети здоровы или больны? Их лечат или они умирают? Вот и все. Можно точно так же задуматься про что хочешь, про что-нибудь, что для тебя дороже денег....

Постскриптум

Для того чтобы люди начали вести себя по-человечески, не хватает иногда доступной информации, доверия и импульса. Вот все эти три составляющие и воплотили в себе две молодые актрисы — это они всех завели, а потом — вели, это им доверяли деньги, и это их решение и поступки оказались импульсом к тому, чтобы сдвинулась с мертвой точки такая махина. Запрос общества, когда он ставится зримо и ярко, не может быть не услышан.

Все, оказывается, зависит от нас.


  «СПОКОЙНО! 

Я – РУССКИЙ КЛОУН»


Маленький ребенок не может осознать и назвать, что у него болит. Если же он и может что-то понять, то часто уходит в своеобразное «психологическое убежище» и говорить об этом отказывается. Унылое душевное состояние тяжело больных детей никак не предрасполагает к выздоровлению. Психологи и работающие с тяжело больными волонтеры придумали, как помочь им успешно проходить курс лечения. Они с ними играют. О своей жизни больничного клоуна нам рассказал Константин СЕДОВ, работающий при Российской детской клинической больнице (РДКБ), а также в Морозовской больнице и в Онкологическом центре на Каширском шоссе в качестве смехотерапевта.

- Константин вы сначала были волонтером, а потом клоуном, или наоборот?

- Сначала был донором, потом волонтерам понадобился клоун. А у меня к тому времени был опыт театральной клоунады. Кто-то увидел мои фотографии в гриме и рассказал об этом в нашей группе милосердия имени о. Александра Меня. И я стал работать - сначала бесплатно, потом появились гранты. Так уже третий год.

- Как вас восприняли дети, когда вы впервые пришли к ним?

- В первый раз я сделал себе ужасный грим, такой, что мне самому стало страшно, когда увидел себя на фотографии. Но детям понравилось: они все на мне повисли. Я показывал им какие-то номера, пантомиму. Не было ни фокусов, ни шариков. Пришел раскрашенный человек, ничего при себе нет, но дети уже начали улыбаться, радоваться. Энергию, которую аккумулируют в больнице, они выплескивают на меня. В палатах только белые стены, а тут ты приходишь намазанный, и они уже улыбаются. Даже маленькие не боятся. А если что-то им еще и показываешь, по-доброму к ним подходишь, тогда полная истерика (положительном смысле, конечно).

- Почему вы выбрали клоунаду?


- Я очень любил этот театральный стиль, и к тому же, клоунада – самый легкий подход к детям. В отличие от обычного взрослого человека, с которым ребенок может очень настороженно себя вести, клоуна он воспринимает как друга. Сначала я был клоуном-шоу. Я прихожу в отделения для тяжело больных детей приблизительно раз в две недели, и за полгода они видели меня десять-двенадцать раз, знают все мои фокусы, поэтому теперь я для них клоун Костя, клоун-друг. Мне приходится постоянно как-то изворачиваться, придумывать новые номера. Однако дети в таких больницах – очень благодарные зрители, они прощают буквально все.

- Они узнают вас без грима?

- Узнают. Я не ставлю такую границу: актер в гриме – актер без грима. Есть клоуны, которые в жизни грустные, а по работе веселые, но я не такой. Может, я еще молодой, может, немного еще дурак, но я веселый и на работе и вне работы.

- А не бывало ли так, что вы уходили из палаты - и дети начинали скучать?

- Бывало. Приходил, на меня сыпались вопросы: «Ты не был неделю! Где ты был?» - «Ну, в другом отделении». - «Ладно, давай, весели, показывай фокусы!» Так что очень скучают. К хорошему быстро привыкают. Не скажу, что я какой-то особенный, надо много клоунов, хороших и разных. А пока что я один, и они ко мне привыкают.

- Как вы готовите номера? Продумываете их заранее? Или это импровизация?

- Полная импровизация. Я знаю, конечно, секрет общения. Сначала я знакомлюсь с детьми, с мамами, потому что во всех отделениях всегда есть новые люди. Потом я могу предложить спеть песенку, поиграть в игру на внимание. Провести какой-нибудь подвижный конкурс, если дети могут ходить, иначе - неподвижный. Загадки загадать, показать фокусы. У меня уходит минут сорок или час на отделение, которое собирается в холле. У всех остается на память шарик, а я иду в другое место. Если же это отделение боксов, то иду к конкретному ребенку, сажусь, общаюсь. Если ребенок более-менее взрослый, снимаю нос. Я не ставлю себе цель быть клоуном везде и всегда. Если передо мной подросток, ему клоун не нужен, даже раздражает иногда. Может, я беру на себя роль психолога, но я просто его слушаю, пытаюсь общаться на интересные ему темы.

- Есть ли какие-нибудь различия между клоунадой на сцене и терапевтической клоунадой?

- Конечно. Клоунада на сцене подразумевает зрителей, «четвертую стену». Там ты работаешь номер. Общение и конфликт могут быть между рыжим и белым клоуном, и только. А в больнице этой стены нет: ты приходишь к ребенку и общаешься с ним с глазу на глаз. Однако, насколько я знаю, когда германские и швейцарские клоуны увидели, как работают наши восточноевропейские, они были в ужасе: «Как?! Вы так близко подходите к ребенку? Вы трогаете его за руку! Нам нельзя этого, у нас запрещено! Клоун не имеет право трогать ребенка ни за руку, ни за голову и вообще подходить к нему ближе, чем на метр».

- Почему?

- Потому что считается, что чужая биологическая флора вредна для больного ребенка, у которого слабый иммунитет. Там у них клоун работает на расстоянии трех-четырех метров, и то, что мне разрешено в России, в Германии категорически запрещено. У меня полет фантазии не ограничен. Безусловно, я учитываю и катетеры, и то, что, если у ребенка гипоплазия, нехватка лейкоцитов, к нему лучше не заходить. И то я могу появиться на пороге палаты и дать ему шарик, обработанный спиртом. Но, в основном, клоуна допускают даже в реанимацию. Я прихожу и спрашиваю врачей: «Есть клиенты?» А они уже знают, что клиенты – это дети старше двух лет, могут быть на аппарате, но в сознании. И если такие находятся, я иду к ним и помогаю им хоть на секундочку забыть о реанимации, хотя это и непросто.

- Есть ли какие-то специальные методы работы клоуна в больнице?

- Есть метод шокотерапии, который использует американский клоун Пэтч Адамс. Он говорит, что нужно ворваться в депрессивную атмосферу больницы, посмеяться над врачами, над мамочками, всех на уши поднять. В результате дети в шоке, всем радостно, и вроде бы все нормально. Но это не подходит для менталитета российских детей. После того как Пэтч Адамс посетил российские больницы, мои дети неделю ходили в истерике. Я, заходя в палату, их с порога успокаивал: «Спокойно! Я – русский клоун». Конечно, шоковая терапия очень сильно запоминается, да и в своих американских клиниках Пэтч Адамс бывает редко, раз в месяц, в два месяца, потому что у него очень большая сфера деятельности. Адамс работает с престарелыми, в хосписах, он врывается в эту атмосферу и пытается ее прорвать. Я же хожу регулярно, общаюсь с детьми, хотя и не на равных, но как друг, поэтому я такую шоковую терапию не использую. Хотя иногда можно.

- А со взрослыми больными вы работаете?

- Нет, это, наверное, высший пилотаж, потому что со взрослыми гораздо сложнее. Тут нужно понимать менталитет наших больных. В России это бабушки, которые родились в Советском союзе, и с их тяжелой судьбой, со сложной жизнью, маленькой пенсией. Тут клоун может быть воспринят как издевательство. Хотя… может быть, старики как дети, этого я не могу точно сказать. Мне еще страшновато идти к взрослым онкологическим больным.

- Цель больничной клоунады – поднять настроение?

- Нет, здесь много целей. Например, отвлечь от боли. Ребенок идет на болезненную пункцию или укол, его нужно отвлечь в тот момент, когда станет особенно больно. И ребенок не успеет почувствовать и заплакать. У меня был такой опыт. Есть у нас один малыш, который, когда ему делают укол, всегда кричит. И когда он смотрит на клоуна, который падает, корчит рожи, его колют, ребенок поворачивается, начинает плакать, а ему говорят: «Все, уже укололи. Опоздал».

Еще задача – заставить ребенка есть. Ему могли бы, конечно, поставить катетер и зонд, но это бы плохо повлияло на микрофлору кишечника. Для некоторых детей клоун не только раскрашенный дурак, а какой-то авторитет. Клоун – авторитет, странно, да? И вот когда ребенок не ест, он приходит и говорит: «Давай поедим вместе». Малыш говорит: «Ну… давай». И начинает есть. У меня был однажды такой опыт, потом мне папа говорит: «Клоун, до этого ребенок не ел два месяца. Ты пришел, просто так пришел, ребенок начал есть».

- А вы, Константин, не пробовали учить ребенка не бояться больничных процедур?

- Есть такая программа – Доктор-кукла. Мне приходилось с ней работать. Там Доктор-кукла ходит по палатам со шприцами, с медицинскими инструментами, и дети его лечат. При этом они лучше нас, волонтеров, знают все манипуляции: как ставить катетер, прижимать вену, вводить иглу. Они лечат куклу. Иногда и меня тоже. Есть у нас девочка Даша, которая делает мне уколы, ставит катетер. Я хожу полчаса по больнице, потом возвращаюсь, она снимает катетер, потом капельницу ставит. В этом плане происходит адаптация к медицинской агрессии через клоуна или куклу.

- Вы постоянно видите детей и тяжело больных, и, возможно, смертельно больных. Как вам веселиться и их веселить, осознавая это?

- Я не задумываюсь об этом. Первые полгода я переживал, а потом начал «работать ради живых», как бы это ни было цинично. Клоун не имеет права плакать, огорчаться, расстраиваться. Это я могу делать вне больницы, как-то переваривая все увиденное. Но на глазах у матерей я не имею права никакую грустную мину корчить. Иногда мне врачи говорят, что ребенок неизлечим. Сначала мне казалось, что ему нужно уделить больше внимания, и я больше с ним работал. Но потом понял: другие дети видят, что клоун приходит к этому ребенку чаще, и считают это неправильным. Дети многое не понимают, с ними важно общаться, как со здоровыми. И я так делаю. Иногда я даже не хочу узнавать, чем и как серьезно болен ребенок. Я спрашиваю только о тех детях, которые сами как-то заходят в душу, хотя я стараюсь никого не впускать. Чаще всего, это очень маленькие дети, по три-четыре годика. Вот они зашли в душу, сели и сидят.

- Приходилось ли вам общаться с умирающими детьми? Как понять, уместны ли ваши шутки в конкретной ситуации или нет?

- В большинстве случаев уместны. Иногда мамы очень тяжело больных детей, которые умрут буквально через два-три дня, просят не заходить. Тогда я просто слушаюсь родителей и не захожу. Иногда было так, что мама не хотела, а ребенок хотел поиграть со мной, и тогда я заходил тайком от мамы. Но тогда я знал, что можно, просто мама была какая-то странная, которая уже похоронила своего ребенка. Когда ребенок спит, не захожу. Когда у него большая температура, пытаюсь с ним пообщаться, отвлечь его хотя бы на какой-то момент. Подарить шарик я могу всегда.

Мне повезло, потому что пока не приходилось видеть умирание ребенка. Но я общался с ребенком в отделении трансплантации костного мозга, и через день он умер. Так было раз пятнадцать-двадцать…

- Стоит ли говорить детям о скорой смерти? И этично ли врать ребенку, что он якобы поправится?

- Мне кажется, дети знают больше нас, и сами чувствуют приближающуюся смерть. Но мы же не боги, мы не знаем, когда ребенок умрет. Даже врачи не могут точно предсказать день и, тем более, час. Одному ребенку дали две недели, а он прожил месяц. Все-таки разница большая. А давать или не давать надежду – это философский вопрос. Вспоминается Лука из драмы «На дне» Горького. Я бы всегда давал надежду, потому что, что бы ни говорили врачи, я верю в Бога и верю в чудо. И когда Господь ребенка забирает, чтобы он не мучился, то я тоже считаю это чудом. И поэтому считаю, что надежду в любом случае надо питать, потому что никто, ни один врач в мире не угадывал, сколько больной еще проживет, даже до недели не угадывал.

- Нужно ли детям перед смертью думать над своей жизнью? И уместны ли в таком случае клоунские шутки?

- Я думаю, что младенцы наследуют Царство Божие, им беспокоиться о грехах нечего. Если же это подросток, то, конечно, нужно. Что касается шуток, то клоунада для смертельно больных детей – это облегчение земных страданий.

- Каждый ли может стать клоуном в больнице?

- Нет, не каждый. Я не говорю, что я уникальный, но, к сожалению, к нам в больницу приходит много людей, порой с нестандартной психикой и нестандартным эмоциональным восприятием, которые хотят работать с детьми, с сиротами. И приходится их отваживать. Что касается клоуна, то ему, с одной стороны, нужно любить детей. Иногда клоуну нужно уметь терпеть детей, иногда и воспитывать их. С другой стороны, нужно быть человеком творческим. Конечно, «уси-пуси» - это хорошо, но надо еще знать технику клоунады, которой можно научиться. Но главное, при работе с тяжелобольными детьми нужно уметь защитить свою психику, чтобы завтра продолжать заниматься в другом отделении. Я учился этому приблизительно год. По тестам на «психологическое выгорание волонтера» у меня был очень высокий показатель, но после небольшого отдыха все пришло в норму.

- Какие у вас планы на жизнь? Считаете ли, что нашли свое призвание и можно остановиться в поиске?

- Я очень много об этом думал. Понятно, что клоунада не может продолжаться бесконечно. Это не может содержать мою семью, даже нас с мамой. Я хочу получить второе высшее образование - детского психолога, чтобы работать в больнице с родителями и детьми и подрабатывать клоуном. Клоун-психолог – хороший был бы тандем.

Беседовала Софья ПУЧКОВА

МИЛОСЕРДИЕ.RU – Сайт Комиссии по церковной социальной деятельности при Епархиальном совете г. Москвы

Комментариев нет :

Отправить комментарий