БИБЛИОМАНИЯ - страсть к редким или роскошно изданным, дорогим книгам; БИБЛИОФИЛ - в высшей степени БИБЛИОМАН, любитель и собиратель таких изданий.
Вл. Даль
БИБЛИОМАНИЯ - страсть к книгам (наугад) - Брокгауз - Ефрон; крайнее увлечение собирательством книг, при котором игнорируются его культурные цели - Большой энциклопедический словарь (БЭС), 1997.
БИБЛИОФИЛЬСТВО - любовь к книгам, обыкновенно независимо от их содержания, а в связи с редкостью книги, ее недоступностью и т. д. - Брокгауз - Ефрон; собирательство редких и ценных изданий, а также изучение теоретических основ книгособирательства - БЭС, 1997.
Эксперт антикварного отдела московского Дома книги Александр СОБОЛЕВ:
КОЛЛЕКЦИОНЕР - ЭТО ДЖЕНТЛЬМЕН С БОЛЬШИМ КОШЕЛЬКОМ
Хрестоматийное представление о коллекционере, что это такой безумец, который ходит в рванье, неправильное. Нынешний коллекционер - это джентльмен с большим кошельком, свободное время отводящий собиранию. Хотя, конечно, коллекционирование - это удел безумцев, нездоровый интерес и состояние, когда в голове звучит определенная свирель... Только так человек способен тратить большие деньги на книги. Конечно, каждый серьезный коллекционер держит в уме грядущую наживу, и небезосновательно (мы тут с коллегой просматривали списки, по которым продавали предметы четыре-пять лет назад. Почти всё мы с удовольствием купили бы сейчас сами за эти же деньги).
Лучшие из книжных коллекций или комплектовались в 1950-1960-е годы, или принадлежат дилерам. Книги действительно стоят дорого, а люди, их собирающие, подчас довольно жадные: бывает, что человеку психологически легче купить десять средненьких, чем одну хорошую. Из-за этого качество коллекций размывается.
САМ СЕБЕ БИБЛИОТЕКАРЬ
«В настоящей библиотеке вам покажется, что вы прямо через кожу впитываете в себя мудрость, содержащуюся во всех этих книгах, при этом даже не открыв ни одну из них» - это знаменитое высказывание Марка Твена приняли за основу составители известного альбома «Дом с книгами», вышедшего несколько лет назад в нью-йоркском издательстве Carol Southern Books. В нем рассказываются удивительные истории любви знаменитостей к книге. И представляются личные библиотеки звезд, обустроенные, кстати, даже с большим тщанием, чем жилые комнаты.
Зачастую в звездных домах телевизор - запрещенный предмет, там предпочитают сеансы чтения вслух, для чего с полок снимаются иногда и редкие коллекционные экземпляры. Часто библиотека выстраивается как театральное представление, в котором каждой из книг отведена своя роль.
Издатели обращают внимание читателей на тот факт, что, несмотря на занятость, звезды всегда находят время для своих любимцев: за книгами ухаживают, для них заказывают специальные футляры и переплеты, инкрустированные драгоценными камнями и декорированные шелком и парчой. Библиотека, с точки зрения авторов альбома, наилучшим образом раскрывает характер ее создателя. Так, «дом книги» знаменитого коллекционера и мецената Пола Гетте стилизован под замок: книги и манускрипты прошлых веков представлены в старинных интерьерах фамильного гнезда. Ротшильды собирают тематическую библиотеку, посвященную английскому писателю и лексикографу Сэмюэлю Джонсону. У известного музыканта Кейта Ричардса своя страсть: обширная библиотека скандально известного рокера наглядно демонстрирует сферу его интересов и является уникальной коллекцией альбомов и книг о второй мировой войне и истории нацизма.
Самый богатый человек в мире (и признаем, один из самых умных) Билл Гейтс живет со своей семьей в так называемом доме будущего на берегу озера Вашингтон. Дом этот представляет собой три связанных между собой павильона, изготовленных из стекла и соснового дерева, и напичканных всевозможными чудесами электроники. А весь центральный павильон, сердце дома, - это библиотека. Сделана она с любовью. Над просторным залом нависает гигантский купол с деревянными инкрустациями...
Антиквар Ниэл Смит и его книги.
Библиотека декоратора Лори Кемпбэлл.
Библиотека Джин Штейн.
Библиотека дизайнера Лори Мале.
Книжные полки Кейта Ричардса.
ЧТО ПОКУПАЛИ В МОСКВЕ 100 ЛЕТ НАЗАД?
На первый взгляд, может показаться: то же, что потом и теперь. Это что касается классики. Список известных авторов “банален”: Толстой, Тургенев, Гоголь, Короленко, Чехов... Собрания сочинений - и отдельные произведения. Например, Короленко: в продаже было и полное собрание, а еще и “Дети подземелья”. Любопытные открытия поджидают нас не в классике, а среди давно забытых авторов.
Два предварительных замечания, которые пояснят особенности нашего исследования. Мы обозреваем круг книжных интересов одной многодетной московской дворянской семьи начала XX века. Но не по каталогу, скажем, семейной библиотеки, а по приходно-расходной книге, фиксировавшей все покупки, в том числе книг, но, к сожалению, в очень краткой, “усеченной” форме: только автор или только название.
Мы выделяем следующие мотивации приобретения книг в семье: потребности взрослых (профессиональные, политические и духовные); потребности воспитания детей; потребности их обучения. К концу исследуемого периода (1918 г.) в семье было уже девять детей, поэтому основную массу составляли книги о детях, для детей, включая различные учебники и пособия.
Начнем с периодики: делается подписка на газеты и журналы, покупаются отдельные номера разных газет; когда семья выезжает из Москвы на лето, на три месяца она подписывается на местное губернское издание; периодически покупается модный журнал - в семью приглашаются временно или живут постоянно одна-две портнихи.
Не забыта и прислуга. Для них выписывается “Народная энциклопедия научных и прикладных знаний с предисловием В.Я. Данилевского в 14 томах”, покупается книга Петрова (увы!) “О пьянстве”, Лебедева (название не записано) и другие. В то время, по наблюдениям мемуаристов, простые люди увлекались также романами “Английский милорд” и “Чудодей”. Существовало специальное издательство “Посредник”, которое публиковало литературу для простого народа.
Даже не зная года издания, некоторые покупки можно отнести к строго определенному времени. Так, во время русско-японской войны покупались карты Манчжурии, Японских островов и брошюра “Японские студенты”.
Складывается впечатление, что покупались, в основном, московские и лишь изредка петербургские издания. Если книги выходили в двух изданиях, предпочтение неизменно отдавалось московским. Были у семьи и любимые издательства: книги Товарищества И.Д. Сытина и Товарищества И.Н. Кушнерёва и К° покупались чаще других. Регулярно посещалось издательство “Народное право”, где приобретались его издания. Ездили туда на извозчике (“извощике” по правописанию того времени), и сумма проезда плюсовалась к цене книги.
Список литературы, приобретенной “нашей” семьей в 1902-1918 гг., интересен и внушителен. Если даже не касаться учебников и учебных пособий, которые приобретались для детей, обучавшихся и с помощью гувернеров, домашних учителей, и в стенах московских гимназий, список во многом остается “детским”, т.к. в воспитании и обучении участвовали и родители.
Так, накануне Пасхи приобретаются книги “Весна” и “Красное яичко”. “Весна” - это вышедший в Детской библиотеке Товарищества И.Д. Сытина в Москве в 1903 г. сборник маленьких рассказов, сказок и стихов разных авторов, собранных Н.В. Тулуповым и красочно иллюстрированных. Полное название второй книги - “Красное яичко с того света: Рассказ”, она выходила дважды: в 1903 г. в Санкт-Петербурге, а затем в 1906 г. в Москве, в издательстве “Посредник”, автор - М.Ф. Караулов.
Книга С.А Порецкого “Давайте работать!” представляла собой практическое руководство по картонажным, переплетным, столярным, плотничным, токарным и слесарным работам, по выпиливанию и резьбе по дереву, а также детскому моделированию, и имела два выпуска. Она была выпущена в свет в 1903-1904 гг. Неудивительно, что семья приобрела это издание, т.к. к тому времени в семье уже было шестеро детей, из них три мальчика.
К разряду учебно-популярных пособий относились и книги: Гольдман Л.Б. “Пушкин в образцах и музыкальных мотивах”. Дети обучались в гимназии, а дома получали уроки музыки. Была приобретена книга Фишера В.М. “Опыты систематического прохождения литературы в средней школе”. Такие пособия помогали в усвоении гимназического курса.
Одному из младших сыновей приобретается “Суворов”. Мы остановили свое внимание на двух изданиях: “Суворов А.В. Биография... им самим писанная в 1786 г.” - М., Универс. Тип., 1900, и “Письма и бумаги Суворова. Объяснениями и примечаниями снабдил В. Алексеев” - СПб., тип. В.В. Смирнова, 1916. Они разделены полутора десятками лет, но, возможно, были переиздания, о которых нам не известно.
Несомненно, для детей была приобретена в 1912 г. книга Р. Киплинга “Книга джунглей” (ошибочно названная “Книга Багиры”), которая вышла в Москве двумя изданиями. В 1915 году, по данным РГБ, вышло третье издание этой книги.
Пользуются спросом в семье произведения почти не известного нам писателя Василия Петровича Авенариуса: его историческая трилогия “За царевича” и историческая повесть “Бироновщина”.
Растут дети, а с ними “растут” и родители. Приобретается книга английской писательницы Эллен Кей “Век ребенка”, ее произведения активно переводятся и издаются в России в начале века. В издании 1905 г. эта книга имела следующие разделы: право ребенка избирать своих родителей; не родившееся поколение и женский труд; воспитание; вдали от родного очага; школа как губительница души; школа будущего; детский труд и детская преступность, а также следующие приложения: Э.Кей “Право на материнство” и Ю.И. Айхенвальд “Ознакомление с половой жизнью и застенчивость”. Во 2-м издании 1906 г., которое было приобретено “нашей” семьей, 4-я глава названа “Отчуждение от дома и семьи”, 5-я - “Школа, убивающая душу ребенка” и добавлена глава “Преподавание религии”. Книга посвящена “всем родителям, которые в новом веке надеются создать нового человека”. С этой надеждой, видимо, и мы перешли в новое тысячелетие.
Подросли старшие дочери и, согласно веяниям нового времени, идут учиться - в университет, на Высшие женские курсы. Для их воспитания - книга В.И. Покровского “Жены декабристов”.
Семья подписана и регулярно в 1903-1913 гг. получает сборники Товарищества “Знание”, которые удовлетворяют любопытство членов семьи всех возрастов.
Постились в семье регулярно, об этом говорят закупки и заготовление постных продуктов и провизии. Говению детей уделялось особое внимание, особенно перед Пасхой. Разнообразить постную еду позволяла вегетарианская кухня, ее рецепты. Специальные издания по такой кухне содержали “наставления” к приготовлению блюд, хлеба и напитков, тем более что они содержали даже расписание обедов на время поста (“Вегетарианская кухня” - М., Посредник, 1904 г.).
Представляется, что семья стремилась жить в гармонии с природой. В период с мая по конец августа она проводит время в своем имении: купается, загорает, ездит на охоту, следит за жизнью скотного двора. А осенью и зимой - зоосад, выставки аквариумных рыб и, наконец, свой домашний аквариум. А с ним и книги: Золотницкий Н.Ф. “Аквариум любителя. Подробное описание водяных животных и растений для аквариума”. Его же: “Мелкие аквариумы и их обитатели” и “На память о празднике 300-летия золотой рыбки”. Покупались и более солидные издания в этой сфере: А.Э. Брем “Жизнь животных” в трех томах. Обраб. для юношества по последнему изданию. Под редакцией директора зоолог. A.M. Никольского” - СПб, П.П. Сойкин, 1902.
А вот перечень естественнонаучных и популярных журналов, покупавшихся семьей: “Природа и жизнь” (общественно-исторический, художественно-литературный и популярно-научный); “Природа и землевладение”, “Природа и люди” (иллюстрированный журнал науки, искусства и литературы), “Природа в школе” (ежемесячный журнал, посвященный вопросам преподавания физики, химии и естествознания в начальной и средней школе).
Если продолжить тему периодики, то в журнале “Былое”, который тоже выписывала семья, мы находим опровержение тезиса, будто царская Россия была тюрьмой народов. Это издание имело интересный подзаголовок: “Журнал посвящается истории русского революционного движения и гражданской войны”. И это в 1906-м! Правда, в ноябре 1907 года издание было прервано до июля 1917-го и окончательно прекращено в 1926 году.
Некоторое недоумение вызывает отсутствие среди покупаемых книг модных тогда французских “дамских” романов. Но, во-первых, они могли попасть в число неназванных “французских, английских, немецких книг”, которые, правда, приобретались в основном для детей. Во-вторых, мне кажется, заботы о многочисленном семействе, хозяйстве, “людях”, имении, своеобразная общественная жизнь хозяйки дома (женский клуб, клуб учащихся женщин, посещения многочисленных в то время лекций и докладов) не оставляли времени для дамских романов. Кстати, иногда имена лекторов и авторов книг совпадают: А.Ф. Кони сначала прочел ряд публичных чтений в пользу голодающих и в память главного врача московских тюремных больниц доктора Ф.П. Гааза, а потом написал о нем прекрасную книгу, которую и приобрели в “нашей" семье.
Е.В. ПРЕДЕИН
Актер и режиссер Михаил Козаков - книголюб и предпочитает иметь дома книжки “со значением”. Чтобы не просто так - купил и все, а чтобы книга к тебе будто сама пришла. Его личная библиотека на удивление не велика, в доме нет стеллажей от стены до стены с запыленными, годами не открываемыми фолиантами.
- Книги - это самое ценное для меня, - говорит Михаил Михайлович. - Я некоторое время жил в Израиле, увез туда всю библиотеку, а сейчас все руки не доходят перевезти обратно. Вернул с собой в Москву только самое любимое и дорогое.
- Конечно, Пушкин?
- Обязательно.
- И кто еще?
- Особенно дороги мне книжки, на которых есть автографы моих друзей и любимых поэтов - дяди Лени Мариенгофа, Арсения Тарковского, Давида Самойлова, Натана Эйдельмана, Иосифа Бродского, Василия Аксенова… Вот посмотрите…
Козаков достает из шкафа потрепанный альманах “Воздушные пути” (Нью-Йорк, 1965 год).
- Эту книжицу я украл.
- Как это?!
- Не украсть было невозможно, она, можно сказать, была специально подложена для этого… В 1965 году секретарь американского посольства Боб Армстронг пригласил меня в числе других представителей советской культуры на прием. Не помню уж по поводу чего. Народу было много. А это лежало на полке. Не один экземпляр, а несколько. Я взял альманах: Мандельштам, Тагер, Ахматова, процесс Бродского. Боже! У меня аж руки затряслись. Я так незаметно это за пояс заткнул, пиджак застегнул и тихонечко пошел восвояси.
- Скажите, а в повседневной жизни вы часто обращаетесь к книгам, которые у вас здесь стоят?
- Не далее как сегодня утром я перечитал письма и воспоминания Эрнестины Тютчевой, Федора Ивановича Тютчева и Елены Денисьевой. Известно - этот треугольник один из самых трагических. По счастью для нас, через замечательные стихи Тютчева он стал фактом Искусства. Жанр? Трагедия! (Но ведь на эту же ситуацию можно посмотреть как на фарс: очень часто трагедии оборачиваются фарсом.) Сегодня утром я буквально плакал, перечитывая письма Эрнестины, Тютчева, Денисьевой, и снова вспомнились гениальные стихи Федора Ивановича.
Как-то раз я попробовал на бумаге разобраться в этой проблеме и составить некий сравнительный ряд. В моей статье речь шла о романтической трагедии Лермонтова “Маскарад” и о его же поэме “Тамбовская казначейша”.
“Маскарад” - сочинение совсем молодого Лермонтова. Во многом эта вещь подражательная, там есть и мотивы “Отелло”, и Бог знает чего еще, однако Белинский прав: “В этой вещи уже видна поступь льва”. Там действуют карточный игрок, мастак Арбенин, его молодая жена и офицер, князь Звездич. Все заканчивается, как известно, трагически. Пройдет несколько лет - и Лермонтов напишет “Тамбовскую казначейшу”, свою самую веселую вещь. Опять же треугольник: карточный шулер Казначей, его молодая жена Авдотья Николаевна и офицер, поручик Гарин. В “Тамбовской…” трагедия оборачивается веселым фарсом.
- И что, каждое прикосновение к любимым книгам вызывает цепь таких ассоциаций и размышлений?
- Не всегда и не обязательно. Но… часто. Потому они и любимые… Иосиф Бродский вот… Сделал революцию в изящной словесности. Был корнево связан с Кантемиром, Державиным, Баратынским, не говоря уже о Цветаевой, Мандельштаме или Маяковском. Людям нашего поколения было свойственно внимательно наблюдать и достаточно вдумчиво относиться к тому, что делается “стариками” в наши дни. Да, мы полемизировали, но мы безусловно принимали на вооружение лучшее. Бродский однажды сказал: “У Ахматовой нельзя было научиться писать стихи, но научиться, как жить и в каком направлении мыслить – можно”.
Почему сейчас произошел разрыв, конфронтация поколений? Можно, конечно, все свалить на исторический процесс. Действительно, так много лет безжалостно вытаптывали генофонд страны. И не только большевики. Мне вспоминается фраза из тютчевского “Исторического трактата”: “Русская история до Петра Великого - панихида, а после Петра - одно уголовное дело”. “Паханы” недавнего прошлого - Ленин, Сталин… Как-то по телевизору посмотрел документальный фильм об убийстве Михоэлса. Сталин и Михоэлс. А затем - фильм, в котором и сам принимал участие (читал за кадром), - история Бориса Пастернака во времена другого “пахана” - Хрущева. Страшно. Ведь я в этом времени жил, и помню эту историю, эту травлю. Боже, и вот теперь я испугался задним числом еще больше - сплошное уголовное дело! Вытаптывали генофонд, и естественно, что потом на свет появились мутанты. Среди них - и полагающие, что имеют право писать. В том числе о театральных спектаклях. И тогда у меня возникает ответ: “Меня не интересует мнение евнухов о любви”.
- Что, по-вашему, произошло с нашей литературой после того, как отменили цензуру?
- Отменили цензуру - замечательно! Но при этом отменили и такой институт, как редакторство. Наступило время вседозволенности на сцене, на экране, в печатном слове. Добавим к этому криминогенность мышления. Все это губит Язык - дар Божий. Извините меня за высокий штиль, но ведь на самом деле только на этом уровне интересно размышлять об искусстве. Козинцев сказал: “Зачем искусство? А чтоб не скотели!” Понимаете?
Мне не скучно жить, потому что каждый день я узнаю что-то новое. Я обожаю читать, не могу дня прожить без книжки. Ведь «нет ничего интересней, чем следить за мыслью великого человека», - сказал Пушкин. Столько книг непрочитанных, Боже, как жизнь человеческая коротка! Вот сейчас бы и начать читать, слушать, смотреть.
- Михал Михалыч, а вот, предположим, друг-писатель подарил вам книжку, а потом вы с ним вдруг серьезно поссорились. Вы книжку выкинете или нет?
- Нет. Люди уходят, с людьми отношения меняются, а книги всегда остаются.
- А было такое, что с кем-то ссорились?
- Было. Но по такому поводу ни одна книга из моей библиотеки не исчезла.
Ольга ДАНИЛЬЧЕНКО
Ольга АРНОЛЬД,
кандидат психологических наук
ПРОСТО СТРАСТЬ ДУШИ
- Разве это книга? - задает риторический вопрос пожилой, бедно одетый мужчина, разглядывая аляповатую обложку с какими-то фиолетовыми разводами. - Вот раньше были книги!
И он с брезгливым видом ставит томик обратно на полку. Дело происходит в ближайшем к моему дому книжном магазине. Непонятно, к кому он обращается: к молоденькой продавщице, которая его явно не понимает, но делает вежливое лицо, ко мне или просто к самому себе, и усы его при этом шевелятся. Я его знаю: когда бы я ни заходила в эту книжную лавку (что случается не часто, нет времени), я всегда на него натыкаюсь. Обычно он бродит по залу, берет в руки книги в толстых рифленых обложках, как бы пробует их на ощупь, изредка покупает какой-нибудь солидный том из российской истории. Моя приятельница, продавец из отдела философии, говорит, что он живет в соседнем доме, в магазине проводит большую часть дня и, очевидно, оставляет здесь большую часть своей пенсии. Это старый библиофил; я хорошо представляю себе его однокомнатную квартирку, все стены которой занимают стеллажи с рядами запыленных книжных корешков.
Он коллекционер; он собирает книги, возможно, на его полках стоят и старинные фолианты, настоящие инкубулы. Он из племени истинных собирателей. Это генетическое свойство, утверждал Кир Булычев, сам страстный коллекционер, который из-за этого чуть серьезно не пострадал в советские времена (помните, тогда нумизматов преследовали как валютчиков). Собирать можно все: пивные бутылки и марки, монеты и спичечные этикетки. Это увлечение возникает в детстве, вернее, в подростковом возрасте и относится к занятиям, которые по-научному называются хобби-реакциями; крупнейший специалист по психологии подростков Е.А. Личко писал, что отрочество без хобби-реакций - это все равно что детство без игр. У иных хобби переживает этап взросления и становится увлечением на всю жизнь, а порой - и делом всей жизни; бывает, конечно, что коллекционирование перерастает в одержимость, ради этой страсти идут на преступление, но это уже крайний случай.
Однако книги - это нечто особое, это не камешки и не наклейки на лобовое стекло, и даже не майки с эмблемами (есть среди моих знакомых серьезный немолодой врач, который собирает футболки). На книги не только любуются, их не только бережно вертят в руках, их не просто нюхают - их читают. Мой отец собирал любые книги, которые только мог достать, вне зависимости от их внешнего вида; да, впрочем, он так плохо видел, к тому же страдал дальтонизмом, что его особенно не волновало, как книга выглядит. Он покупал все, но это не значило, что у нас была очень хорошая библиотека, потому что многие истинно хорошие книги тогда можно было достать только из-под полы. У памятника первопечатнику Ивану Федорову (думаю, это не случайно) у книжных жучков можно было приобрести все что угодно - ну, почти все. Один мой поклонник, страстный любитель книг и хороший бизнесмен, что он доказал в другой своей жизни, наступившей для него в перестройку, подвизался в этой тусовке. Он достал мне полное издание “Мастера и Маргариты” и не постеснялся взять за него двадцать пять рублей! Для сравнения: моя аспирантская стипендия составляла восемьдесят рублей, а начальная ставка инженера или врача - 110. Потратите вы сейчас на одну-единственную книгу, даже любимую, треть своей зарплаты?..
Но мои родители никогда не имели дела с оборотной стороной закона, а потому в их книжных шкафах порой стояли книги, которые, на мой взгляд, были не намного лучше макулатуры, но я никак не могла уговорить их - нет, не выбросить, а просто отдать. Впрочем, они, в отличие от меня, и почитать книги давали неохотно: некая алчность, нежелание отдавать свою драгоценность в чужие руки - характерная черта истинных коллекционеров (я, судя по всему, неистинный). На столе в большой комнате - на стеллажах уже места не было - стопкой лежали аккуратные красные книги из серии “Библиотека “Дружбы народов”, на которую подписались исключительно ради романов Булата Окуджавы и “Тяжелого песка” Анатолия Рыбакова; остальные же тома так никто никогда и не раскрыл, кроме меня, - я же их перелистала, но читать не стала, потому что уже на первой странице у меня от скуки начало сводить скулы.
Прошло много лет. Нет, увы, уже моих родителей, а их библиотека лежит в картонных коробках у моей тетки и дожидается лучших времен. В моей квартире все свободное пространство тоже занято книгами - моими собственными - но как мне не хватает знакомых, пусть потрепанных, друзей детства и юности! Недавно мне для работы понадобилось найти рассказ Александра Грина. Я полезла в Интернет - весь Грин есть в Интернете, - нашла нужный рассказ, более того, компьютер сразу же отыскал по ключевому слову нужную цитату. Это заняло минимум времени, но… никакого удовольствия я не получила. А как бы хотелось вместо этого подержать в руках серенький томик из собрания сочинений с замечательными иллюстрациями Бродского!
Кстати, уже появилось немало людей, которые не читают книг в привычном, бумажном варианте, а воспринимают их только на экране монитора. Я их не понимаю - может, просто это я уже устарела? Я люблю книги, которые можно взять в руки, полистать, остановиться на какой-то странице… Конечно, я предпочитаю книги хорошо оформленные, без опечаток, профессионально сверстанные, но есть у меня и любимицы, пусть в поцарапанной обложке и с помятыми листами, но зато я помню, какая фраза там на какой странице.
Когда мы еще только намеревались перебраться из тесного жилья в квартиру побольше, я мечтала о том, какие у меня будут книжные шкафы, как я расставлю книги по своим местам, как легко мне будет достать оттуда любую… Муж - у него аллергия на книжную пыль, к тому же он не читает ничего, кроме Войновича, Вудхауза и книг о животных, - с подозрением спрашивал:
- Слушай, новая квартира нужна для тебя или для твоих книг?
- Для меня, для меня! - отвечала я и не кривила душой: ведь это правда - не могу я чувствовать себя уютно без них.
Аркадий БУХОВ
КНИГИ
Когда на улице, особенно в сумерки, встречаешь красивую женщину, как-то робко сжимается и падает сердце. Я не понимаю, почему это происходит, но от этого внезапного и короткого ощущения чужой красоты сам начинаешь казаться себе каким-то забитым, незаметным и обиженным.
Пройдет полчаса, душа заполнится другим, о чем думал раньше. Но, когда придешь домой и останешься один в комнате, промелькнувшее лицо вспыхнет и затеплится где-то внутри, как колебанье от лампадки.
Во мне оставляют такой же след, заставляют переживать то же самое некоторые книги. Часто перед какой-нибудь очередной, надоевшей работой возьмешься за такую книгу, вчитаешься и вдруг почувствуешь такую силу таланта в ней, такой красивый ум и радостный, как трава на городском дворе, язык, что откладываешь ее в сторону и по-ребячьи начинаешь грустить, как гимназист, которого не взяли на пикник.
И, когда садишься писать, каждое свое слово ка¬жется таким сухим, деревянным, повторным - до полного отчаяния... Может быть, без таких минут каждый из нас очерствел бы и заглох, но они очень тяжелы...
Сотни умных людей не могут так перевернуть душу, как одна нежная и умная книга.
В моем представлении книги - те же люди.
Вот книга-инженер, с мягким голосом и хорошим заработком. В волосах его приятная седина; он чисто одевается, у него жена полная красивая брюнетка, которая заботится о нем и его двух детях. Когда-то он бродил по улицам и искал случайных встреч, потому что бурлила душа от одиночества; потом писал рефераты, горячо спорил. Теперь все это ушло. Он сделался добрым человеком, хорошо обращается со служащими, спорит в кабинете правления о прибавке мелким конторщикам и учит семилетнего братишку горничной.
Но инженер забыл что-то. Он забыл цветы, забыл малиновую кофточку, мелькнувшую в зелени сада; забыл, как он вскакивал с постели и долго ходил по комнате только потому, что невдалеке играл какой-то провинциальный оркестр вальс. Он забыл, как он смотрел через окно в небо и, сжимая кулаки, клялся отказаться от бога за то, что он голоден; над ним смеялась в глаза девушка с длинными и нежными пальцами и розоватой шеей, а потом бежал к церкви и в мучительном страхе крестился на старую потемневшую икону.
Такая книга-инженер - большой бытовой роман. Кто-то неглупый и умеющий писать сел и описал жизнь шести человек, спаянных одним помещением и стремлением сойтись в этом помещении или убежать из него. Все умело, правдоподобно и похоже на жизнь. Каждый человек из романа - налицо. Говорит, что нужно. Делает, что нужно...
И все это точно рассказ о неблизких родных, ко¬торый выслушиваешь без напряжения, но только для того, чтобы забыть его через неделю. Это не пау-тина, плавающая по воздуху и сплетающаяся в не¬бывалые узоры, а нитка на бумагопрядильной фабрике, идущая по желобкам и челнокам... Паутину разовьет ветер: полюбуйся ее узором и запомни. А нитка не перервется - пущенная опытными руками по желобкам новейшей конструкции машины, она тянется, тянется, длинная, робкая, уверенная в своем приходе до стальной вертелки, сматывающей ее в катушку.
Меня не волнуют эти книги-инженеры. Я реко¬мендую их знакомым, когда у меня просят почитать.
- Только мне не ерунду, а так что-нибудь.
- Возьмите эту книгу! Хорошая.
И странно, что такую книгу даже возвращают. Не как ту, которую вы любите и которую, унося от вас, не читают, а, продержав у себя полгода, передают по ошибке другому.
Меня эти книги не заставляют что-нибудь пере¬живать. Неоплодотворяющие книги.
Такую книгу можно написать... Если бы у меня не болела спина, не было бы головных болей и можно бы месяца три отдохнуть, я написал бы такую.
Это так же обидно, как сказать какому-нибудь любителю о его хрустальной вазочке:
- Ах, эта... А у меня было несколько штук таких, да я раздарил... Вид очень дешевый...
* * *
Есть книги, которые на меня производят такое же впечатление, как прилично одетый и выдержанный в разговоре сутенер, случайно приведенный кем-нибудь из знакомых к вам домой на именины или на дачу.
Вы чувствуете, именно чувствуете, а не догадываетесь, что его золотой портсигар куплен какой-нибудь пудреной старой женщиной, у которой запах крепких духов не может отбить отвратительного запаха дряблого и толстого женского тела. Костюм сшит портным под поручительство какого-нибудь деликатного человека, которому неловко было отказать в этом, и теперь он ежемесячно выплачивает из двухсотрублевого жалованья за право наглого человека быть в хорошем сером костюме. И в каждом слове его, в каждом жесте его мне слышится что-то оскорбительное, как хриплая торговля проститутки под окном у чахоточного. С мужчинами он разговаривает подчеркнуто вежливее, чем с женщинами. Я хорошо знаю, что, если всем уйти и оставить его наедине с той гимназисточкой с черной бархоткой в волосах, которая пришла ко мне проверить свое сочинение и сейчас с детским конфузливым удовольствием вылавливает цукаты из торта, он скажет ей что-нибудь такое нехорошее, от чего гимназисточка сразу заплачет и, уходя сейчас же домой, посмотрит на меня грустными, обиженными глазами.
Я много видел, многих знал, и такой человек мне понятен сразу. Но все сидящие у меня слушают его наглую болтовню, хамский пафос и мелкую ложь, по-видимому, с удовольствием. Особенно женщины.
И я не могу ничего сделать. Как я могу объяснить каждому, что это за человек. А если я, когда все станут расходиться, остановлю кого-нибудь и сухо попрошу: «Вы бы уж лучше не приводили этого типа...» - все неохотно улыбнутся.
Неужели мог я, которого они почему-то считают неглупым, мог приревновать постороннего молодого человека за то внимание, какое ему было оказано...
И книги такие есть. Это те повести и сборники рассказов, о которых сначала узнаешь по газетам, по большим объявлениям: готовится «к печати», и по тем разговорам о них, которые шумны и противны мне почему-то, как кухарочья сплетня о новом дворнике. В такой наглой книге все вопросы дня. Здесь неестественная любовь, ренегатствующие политики, проблемы детской невозмужалости и старческого бессилия... Здесь все, что заставляет говорить о себе, как заметка городской хроники вечерней газеты.
- Читали?
- Читал. И что администрация смотрит...
Это романы писательниц, рассказывающие о мужчинах с низкими лбами и крепкими мускулами, насилующих и обольщающих. Это романы писателей о демонических женщинах, говорящих о жизни по кратким учебникам философии для экстернов и покоряющих сердца гениев местного района.
Здесь все украдено, сбито в приторную пену и запаковано в пестрые коробочки с лаковыми картинками. И чем наглее такая книга-сутенер, тем больше о ней говорят, спорят и пишут, и тем противнее она мне... В ней что-то площадное, как в больших плакатах о новых десятикопеечных папиросах.
Такая книга может лежать у меня на столе по месяцам. Я беспомощно буду бороться с ней и не смогу ее прочесть. А если и прочту, то никогда не заговорю о ней ни с кем. Разве можно говорить о такой книге, когда ее только что освежевали, как свиную тушу, десять газетных обозревателей и пять фелье-тонистов...
- Читали эту самую книжку?
- Читал.
- Занятная. В ней даже что-то новенькое в темках есть...
Нет. Даже великосветский роман восьмидесятых годов, напоминающий старого приживала в блестящем от времени сюртуке и грязном, всегда съехавшем набок и вылезающем в сторону галстуке, - лучше.
* * *
Все уехали... Праздничный день; на улице солнце, тепло.
- И великолепно, что никого нет. По крайней мере, поработаю, почитаю, полежу - поленюсь...
Два часа это доставляет полное удовольствие. И вдруг становится скучно. Так скучно, что высовываешься из окна и начинаешь смотреть вниз - кто идет по двору, куда бежит кошка, и удастся ли воробью стащить кусочек булки с кухонного окна. Потом начинаешь звонить по телефону. В это время никого нет дома - как будто все знакомые сговорились уехать на этот день из города или пойти по театрам и гостям.
Звонишь к людям, которых просто недолюбливаешь. Все равно - придет, посидит, живой человек рядом будет. И даже заранее чувствуешь, как он, разо-гнав обидную тоску, уйдет, и это будет приятно.
И вдруг звонок у дверей. Отворяешь с недоверием - наверное, кто-нибудь ошибся квартирой. Кто же может приехать сейчас?
- Ты дома? Вот не думал, что застану...
- Боже мой, да это ты... Вот хорошо-то сделал, что пришел...
Милый старый приятель. Вас почему-то отделила от него жизнь; вы переехали на другой конец города, ездить друг к другу далеко. Даже не встречались на улице... Но прежняя дружба осталась. И вот сейчас начнутся разговоры о каких-то общих Мишках и Николаях Ивановичах, о знаменитой ступеньке, о кото¬рую все спотыкались, о привычках старой квартирной хозяйки...
Все настроение разом меняется. День уже не кажется таким, требующим выхода на улицу. Шлепая туфлями, вы сами бегаете на кухню подогревать чай, роетесь в буфете, разыскивая что-нибудь сладкое к чаю... Долго тянется мягкая беседа, и вам почему-то бесконечно милыми кажутся лицо, и каждое простое слово, и шутка человека, пришедшего посидеть и вспомнить старое...
Таких старых товарищей-книг немного. Чаще всего такую книгу можно купить у букиниста. Роешься в сваленных грудах бесплатных приложений или полуоборванных книжонок без переплетов, в крайнем случае, с одной корочкой, покупаешь ее на всякий случай, приносишь домой и почти забываешь ее в ежедневной сутолоке. А когда становится мутно на душе, возьмешь ее из шкафа и долго еще не решаешься читать.
- Стоит ли?
Начнешь читать, вчитываешься и не оторвешься три-четыре часа.
Такие книги у Диккенса, у старого рубахи-парня Твена и немного сентиментального от усталости ума Джерома. На каждой странице какая-нибудь строчка заставляет на секунду оторваться от книги и улыбнуться ласковой улыбкой. И когда дочитаешь книгу, кажется, что закрыл дверь за кем-то, с кем сжился и кто уезжает, может быть, навсегда.
Есть книги - как дворовый скандал. Нет ничего интересного в том, что дворник завел драку и крупную ругань с возчиком, выкладывающим у забора дрова. Изо всех окон высовываются горничные, по черным лестницам шепот любопытных. И сам почему-то высовываешься из окна. Забываешь об этом через две минуты, но все-таки остаются в памяти фигуры двух освирепевших людей - с поленьями в руках.
Такие книги - разоблачения. Выгнанный жулик разоблачает тайны цирковой борьбы. Неудачный журналист разоблачает конторские тайны газеты, в которой он не смог устроиться работать. Обозленный, не отдохнувший летом чиновник под псевдонимом разоблачает свой департамент. Кажется, нет никакого дела до всего этого, а хватаешь книжку и читаешь... Разве легко не прислушаться к тому крику на дворе, по поводу которого такой топот по черной лестнице?
* * *
Есть книги - старые девы из богатых семейств, начинающие подчитываться и эксцентричничать от безнадежности в области брака. Это книги новелл, лирических миниатюр и символических пьес. Их никто не читает целиком. Обидно разрезывают в средине и забывают вместе с разрезным ножом на ночном столике.
- Где это у меня нож?.. Вы не видели? Кажется, что я оставил его в какой-то книге, а какой - не помню.
Совсем, как о тех старых девах:
- Да, и Стеблицкая была, кажется, неглупая, только манерная уж очень. У ней, между прочим, такие же серьги, как у Нины. Вы давно Нину не видели?
* * *
По-моему, каждому типу человека есть параллельная книга.
Вот родственник, приехавший погостить и кото¬рого не только нельзя выжить, но еще надо с ним возиться, - толстый роман классика, о котором было кем-то с укором сказано: такую книгу надо знать, батенька...
Надоедливый юноша, сын бывшего квартирного хозяина, робкий, но упорный в своих разговорах о красоте природы и необходимости одиночества - томик лирических стихов неудачного, но грамотного поэта...
* * *
Но книги лучше людей. Их можно захлопнуть и бросить. Ах, если бы можно было подходить к разным умным циникам и веселым тупицам и захлопывать их, как книги, для того чтобы, втиснув среди других книг в шкаф, забыть их. Этого нельзя. Люди мало дают, но много требуют. Книги дают много и требуют так мало: способности думать и чувство¬вать.
1916.
За пределами полезного увлечения собирательская страсть - всегда болезнь, мания. И встречаются собиратели-маньяки, которые в жажде добычи не останавливаются ни перед нравственностью, ни перед законом. Коллекционер превращается в сеятеля зла. Порою становится вором, грабителем и даже убийцей.
Иштван РАТ-ВЕГ
БИЛИОФИЛЫ-УБИЙЦЫ
Иштван РАТ-ВЕГ
БИЛИОФИЛЫ-УБИЙЦЫ
Magister Tinius
Иоханн Георг Тиниус родился в 1764 году. Окончил гимназию в Виттенберге и на теологическом факультете Виттенбергского университета получил диплом магистра. Подвизался на поприще преподавания, а потом был приглашен на должность священника в городок неподалеку от Лейпцига. На службе он повсюду отличался, всегда удостаивался наивысших похвал за необычайно обширные познания, усердие и высоконравственный образ жизни.
Единственной страстью его было собирание книг. Библиотека Тиниуса насчитывала тридцать тысяч томов, а по другим оценкам - шестьдесят тысяч; как бы мы ни считали, по тем временам - цифры неслыханные. И библиофилом он был настоящим: книги свои любил за содержание, прочел их все и сам написал кучу теологических трактатов. Чтобы составить такую библиотеку, тощего учительского содержания и затем скромного дохода духовного пастыря было, конечно, недостаточно. Тиниус, естественно же, спекулировал. Скупал целые библиотеки и дублеты продавал. Таким образом удалось ему собрать огромное количество денег.
И все же частенько оказывался в затруднительном положении: не мог противостоять искушению и заключал договор на оптовую закупку библиотек, предназначенных для аукциона, а когда подходило время платежа, оказывался не в состоянии добыть сумму, которая бы превышала цены, назначенные конкурентами. И вот однажды утром, 28 января 1812 года, старый лейпцигский коммерсант Шмидт был найден в своей квартире с тяжелым ранением, истекающий кровью. Придя в себя, старик рассказал, что к нему явился незнакомец лет сорока на вид, провинциальный священник, с желанием купить облигации лейпцигского городского займа. Шмидт показал ему облигацию стоимостью в 100 талеров, потом - провал; что было дальше, Шмидт не помнит. Следствие установило, что коммерсанта несколько раз с большой силой ударили по голове тяжелым предметом, о чем свидетельствовали глубокие следы, и из ящика письменного стола изъято одиннадцать облигаций лейпцигского городского займа на сумму 3000 талеров. Агенты уголовной по-лиции немедленно кинулись в городские банки, чтобы наложить вето на покупку этих облигаций, но было поздно: в одном из банков уже побывал человек лет сорока, на вид - сельский священник, и по биржевому курсу того дня обменял облигации на золотые талеры. Шмидт вскоре скончался, и следствие, как говорится, зашло в тупик. Прошел год. Покушение на Шмидта уже стерлось из памяти горожан, когда 8 февраля 1813 года Лейпциг был взбудоражен известием о новом убийстве. Госпожа Кунхардт, семидесятипятилетняя вдова, рано утром отправила служанку в лавку. Вернувшись, та застала хозяйку простертой в луже крови с проломленной головой. Старуха только и успела сказать, что пришел незнакомый господин и показал ей письмо, в котором неизвестный человек просит у нее взаймы 1000 талеров, потом... что было потом?.. Этот господин ее чем-то ударил, чем - она не помнит. Вот и все, что удалось узнать, гос¬пожа Кунхардт потеряла сознание и на третий день скончалась.
Спрут уголовного следствия вновь протянул свои щупальца, но на этот раз не второпях, не как в случае Шмидта. Потихоньку-полегоньку, по следам показаний служанки гос¬пожи Кунхардт, щупальца приближались к магистру Тиниусу. Служанка рассказала, что, возвращаясь из лавки, она встретилась на лестнице со знакомым ей господином - сельским магистром, который часто останавливался в гостинице, где она когда-то служила. У хозяина гостиницы узнали, что в тот день у него проживал магистр Тиниус. Преступник был выслежен и некоторое время спустя арестован и предстал перед судом.
Последующие события представляют интерес главным образом для криминалистов. Находясь под следствием, Тиниус все отрицал. Непосредственных улик и в самом деле не находилось, но косвенных было более чем достаточно. Дополнением послужили письма магистра, написанные уже из тюрьмы и перехваченные полицией. С их помощью он пытался добыть себе лжесвидетелей. Одно из перехваченных писем и наносило решающий удар. «Если следствие наткнется на случай со Шмидтом, нужно сказать, что (далее шла инструкция)»,- гласило письмо. Тут же было, естественно, поднято дело об убийстве Шмидта, и против Тиниуса выдвинули второе обвинение. Но, кроме того, что в последовавшие за убийством недели Тиниус приобрел библиотеку, заплатив за нее триста луидоров наличными, выяснить ничего не удалось.
Тиниус упорствовал, находил оправдание каждой улике, но состав обвинений был настолько тяжелым, что в конце концов Тиниуса осудили. Следствие, правда, несколько затянулось: приговор был вынесен через десять лет после начала дела! Между тем, произошло разделение Саксонии, и городок, где проживал Тиниус, оказался в пределах Пруссии, бумаги курсировали между двумя инстанциями в двух разных странах, пока, наконец, в 1820 году не было вынесено решение в одной, а в 1823 году - в другой, высшей инстанции. От обвинения в убийстве Шмидта магистру удалось отвертеться, а за убийство госпожи Кунхардт он получил двенадцать лет. Десять подследственных лет не считались, и шестидесятилетний Тиниус должен был отсидеть еще двенадцать. Всего, таким образом, провел он в тюрьме двадцать два года.
За время заключения Тиниус написал увесистый труд «Явление Святого Иоанна» - безо всякой вспомогательной литературы, исключительно благодаря своей замечательной памяти. Вышел он из тюрьмы в возрасте семидесяти одного года. Дорогой его сердцу библиотеки давно уже, конечно, не существовало: часть ее продали, часть растащили. Но за оставшиеся ему годы Тиниус написал и издал еще два теологических трактата. Скончался он в 1846 году.
Барселонский душегуб
Магистр Тиниус был освобожден в 1835 году. По странному стечению обстоятельств, следующий, 1836 год ознаменовался кровавыми деяниями другого библиофила-убийцы. Дон Винсенте бежал из таррагонского монастыря в Барселону во времена разграбления и закрытия монастырей. Открыл в каталонской столице книжную лавку и составил вскоре ощутимую конкуренцию другим букинистам. Но библиофилом он был не таким, как магистр Тиниус. Книг дон Винсенте не читал, любил он их только за редкость. Бывший монах обладал каким-то удивительным чутьем, помогавшим ему тотчас распознать уникальность книги или рукописи и точно определить их стоимость.
Но примирить в себе библиофила и книготорговца он не мог. Обычные книги дон Винсенте продавал не моргнув глазом, а за раритеты цеплялся обеими руками, и если являлся покупатель, он прилагал все возможные усилия, чтобы отговорить его от покупки книги, оставить у себя уникум во что бы то ни стало.
Нового конкурента собратья по цеху приняли в штыки. Образовался заговор, на редкие книги из всякой вновь поступившей на аукцион библиотеки цены взвинчивали столь высокие, что дон Винсенте шел на попятную. И вот однажды под молоток попала библиотека одного покойного адвоката, в которой имелся уникум - первое издание указника, отпечатанное испанской типографией Пальмарт в 1482 году. Дон Винсенте потерял голову: цены, которые он назначал за книгу, перевалили уже за тысячи, но были перебиты сговорив-шимися конкурентами. Единственная в своем роде библиографическая редкость стала собственностью некоего Патсота, книготорговца.
Но недолго радовался Патсот своей добыче.
Не прошло и двух недель, как в его лавке вспыхнул пожар. От лавки остались дымящиеся руины, а от Патсота - обугленный труп. Полицейская экспертиза пришла к выводу, что несчастный, видимо, курил в кровати, заснул, от уголька сигары загорелся соломенный матрац, и пошло. Дело отправили в архив.
Вскоре после этого Барселона была потрясена событиями, которые ужаснули бы и жителей современных западноевропейских городов, чего только не перевидавших с тех пор. На одной из городских окраин, в канаве, обнаружили неостывший труп сельского священника, заколотого кинжалом. Через несколько дней нашли убитым одного молодого немецкого ученого; «почерки» обоих убийств совпадали. Прошло еще немного времени, и один за другим объявилось еще девять трупов. И опять тот же почерк. Целью убийств был явно не грабеж, деньги и ценные предметы у жертв не пропали. Но бросалось в глаза, что все пострадавшие были людьми учеными.
Барселонцев охватила паника. Догадки, родившиеся из слухов, сгущались в прямое обвинение. Перешептывания вызванивались в полный голос. Кто еще, как не сама святейшая инквизиция, лишенная власти, действующая втихомолку и в подполье выносящая свои кровавые приговоры, мог быть вершителем таинственных злодеяний? Ничего не отвечая на глас общественного мнения, власти, тем не менее, направили следствие именно по этому пути. И обычно неповоротливое бюрократическое следствие привело к неожиданным результатам, руководствуясь элементар¬ной логикой: если в деле замешана тайная инквизиция, то одним из ее агентов является, возможно, монах-расстрига, бежавший из Таррагоны. И в доме, и в лавке дона Винсенте был произведен обыск. На одной из полок наметанный глаз комиссара выловил корешок пресловутой книги Эмерика де Жирона «Direktorium inquisitorum», «Спутник инквизитора», говоря современным языком. «След взят верный», - подумал комиссар и сделал помощнику знак снять книгу с полки. Тот ринулся к шкафу и, в спешке промахнувшись, вынул из ряда книжку соседнюю, которая, к изумлению присутствую¬щих, оказалась тем самым уникальным пальмартовским изданием 1482 года, что приобрел сгоревший Патсот на рас¬продаже библиотеки покойного старика-адвоката. Следствие пошло как по маслу. Были найдены и другие следы, улики нанизывались одна на другую, и дон Винсенте, поняв, что отпираться бесполезно, признался во всем. Да, именно он поджег лавку несчастного Патсота, предварительно удушив его, и именно ради овладения уникумом Пальмарта. Первая его кинжальная жертва - сельский священник? Да, тот приходил к нему за одной редкой книгой и, к его, дона Винсенте, ярости, согласился уплатить за этот раритет неслыханно высокую цену. Дон Винсенте выскочил из лавки за уходящим священником и попросил книгу обратно, умолял продать ему ее за цену еще более высокую, но счастливый новый владелец оставался непоколебим. Так, препираясь, вышли они на пустынное место, взбешенный дон Винсенте выхватил кинжал, священник не успел и ахнуть. «Он упал, захлебываясь кровью, - рассказывал дон Винсенте, - вторым ударом я его прикончил».
И тогда одержимый библиофил как с цепи сорвался. Случай открыл путь к системе. Система же требовала тактики, которую дон Винсенте и разработал с хитростью, присущей маньякам в буйном состоянии: коль скоро так глупы клиенты, не понимают, что редкости так легко не даются, он, дон Винсенте, поступит просто. Под любым предлогом выйдет с книгой в комнату за стенкой и вырвет две-три страницы; дома покупатель нехватку обнаружит и принесет драгоценность обратно. Оно, конечно, так и будет… ну, а вдруг иначе повернется, клиент забудет, не посмотрит дома книгу... Нет, лучше, как в тот раз, наверняка: заманить за стенку и там кинжалом наказать мерзавца; а труп? - труп завернуть и ночью вынести, свалить куда-нибудь в канаву на окраине... На допросе судья поинтересовался, что привело дона Винсенте к такому чудовищному душегубству. Как оказался он способен лишить жизни стольких людей?
- Люди смертны. Рано или поздно господь призовет к себе всех. А хорошие книги бессмертны, и заботиться нужно только о них, - ответил дон Винсенте со спокойствием мудреца, познавшего высшую истину...
Комментариев нет :
Отправить комментарий