КУСОК МЫЛА ДЛЯ ВНУЧКИ

Дорогие читатели «Обывателя»!

Скоро год, как не стало Галины Щербаковой, писателя, сценариста. А наш журнал потерял своего любимого обозревателя, колумниста. Она ценила «Обывателя», писала в него почти до последних дней.

И вот мы снова сводим с ней своих читателей. Речь идет о давних ее выступлениях, не художественных, а как принято ныне говорить, non fiction. «Обыватель» решил собрать такого рода сочинения Галины Щербаковой. И просим наших читателей помочь в этом деле.

Галина Николаевна за долгие годы работы написала много статей, заметок, давала интервью вживую, под камеру, по телефону. Лишь небольшая часть всего этого оказалась собранной в домашнем архиве писательницы: она относилась к этой стороне своей деятельности, прямо скажем, легкомысленно. Но, может быть, с помощью ее многочисленных читателей и почитателей нам удастся собрать пусть не полное, но хорошее, интересное собрание «нехудожественных» сочинений Г.Щербаковой.

Свои находки можете отправлять по электронной почте: obivatel44@gmail.com,  obivatel@nextmail.ru

В этот раз мы перепечатываем статью, опубликованную в некогда выходившей очень хорошей «Общей газете» (ею руководил Егор Яковлев), и интервью из донской газеты «Аксинья».

Про Сердюченко из Сердюченковки

Меня тут приложил один док­тор наук. Забил меня, как гвоздь, по самую шляпку. Едва оклемалась.

«Допустим, - пишет доктор на­ук из Львова, некто Сердюченко, - Галина Щербакова не испорчен­ная долларами газетная длинноно­гая корреспондентка, а искренняя журналистка. Тогда перед нами об­разец клинического «недочувствия» своей отчизны. Галина, если эта статья попадется вам на глаза, примите мои соболезнования... Это из вас составляются пятые ко­лонны, вручаются большие гоно­рары, «Общие газеты», НТВ и ОРТ, устраиваются «Пресс-клу­бы», чтобы вы дудели в свои интеллигентские дудки и вводили в со­блазн отечественное стадо. А завт­ра вас уволят к чертовой матери и выбросят на демократическую свалку, как оно уже происходит в НТВ».



Тьфу! Там и дальше один перл перлее другого, и тут уже ни дать ни взять. А заметка моя («ОГ», № 32, 2000 г. - Прим. ред.), заметулечка, вызвавшая данную фи­липпику, была про страх, кото­рый так исподволь стал сочиться из бытия и сознания. И кабы я первая это заметила! Умнее меня люди на это тоже обратили вни­мание. Одним словом, я сказала, что вот раньше, до Путина, этого уже не было, а при нем - да, уже стало.

Сейчас я начну честно цитиро­вать доктора, хотя хочется перепи­сать все из него, чтобы после этого господину из Львова можно было предъявить иск за проповедь взглядов, ведущих к войне, ксено­фобии, человеконенавистничеству и даже к ядерной бойне.

Итак, читайте и завидуйте чело­веку, который так широк, что хо­чется обузить.

«Что такое «русскость»? Она или есть, или ее нету. Она сидит в твоих кровяных шариках, ру­ководя каждым житейским ша­гом, и как бы ты ни хотел изба­виться от нее, ничего у тебя не получится.

Именно поэтому, а не по че­му-нибудь другому Путин так бы­стро стал любимцем нации. Он - русский, что не комплимент и не укоризна, а просто констатация факта».

«Каждая нация, племя, прайд, сексуальная общность, цивилиза­ция стремится к расширению. Это антропологический Закон, он не­опровергаем. Если бы у меня была воля и власть, я бы (как и каждый) превратил весь мир в Сердюченковию...

...У Иисуса Христа это не полу­чилось. А у Гитлера и Сталина поч­ти получилось... Если бы не физи­ческая бренность Сталина, мы действительно жили бы уже при коммунизме. И были бы счастли­вы, между прочим».

«Что осталось у России. Она рушится и трещит по швам. Все продано, предано, попрано, купле­но... Но у России есть атомная бомба. Спокойно, читатель. Вот мне, например, лучше быть мерт­вым, чем американцем...»

«Достаточно одного пуска. Не обязательно на Вашингтон. Вооб­ще не обязательно на Америку. А так, технический просчет, очеред­ная подлодка «Курск»...

Автор цитат, видимо, чуя экст­равагантность такого мышления, ссылается на авторитет Достоев­ского. «Помилуйте, народ идет на народ, люди идут убивать друг дру­га, что же тут необходимого? Без великодушных идей человечество жить не может, и я даже подозре­ваю, что человечество именно поэтому и любит войну, чтобы участ­вовать в великодушной идее».

«Кто же противостоит всему этому (не войне, а интеллигент­ским идеям, вскормленным гонорарами, грантами, фондами, аме­риканскими спецслужбами)? - прашивает уже сам Сердюченко. И отвечает: Президент Путин и ро­евое российское множество» (упо­мянутое выше стадо, что ли? - Г.Щ.).

«Путин абсолютный президент, и он же, так сказать, абсолютный россиянин. Он обладает всеми достоинствами русского человека и лишен его недостатков... И если однажды Путину, в его одиноком всевластии и некоем экстатиче­ском озарении придет в голову не­что подобное (а его карма подтал­кивает его к этому) - НЕБО СОВЬЕТСЯ, КАК СВИТОК, И НАСТАНЕТ ВСЕ РУССКОЕ».

Воистину, Господи, спаси нас от друзей, а от врагов я сам избав­люсь.

Я не голосовала за нашего пре­зидента. Он мне не нравился ни своим образованием, ни предыду­щей службой, ни образом мыслей. «Мочить в сортире», «она утонула» меня убедили в правоте моих сомнений. Но жизнь идет, президент в Кремле, я не подпольщица, не тер­рористка, и даже не злобница по природе, я приняла от электората (роя? стада?) его выбор, и как бы я могла этого не сделать? И раз уж так, решила я, то пусть у Путина получится все дельное, что он намечтал, и пусть остановится он перед шагом, недостойным нашей с ним общей Родины.

У меня есть конституционное право гневаться на него и гово­рить об этом в газете ли, на кух­не... Но я первая скажу о нем са­мое лучшее, если таковое увижу. Это моя страна, и мне не все рав­но, что в ней происходит, госпо­дин Сердюченко.

Очень трудно было выбирать цитаты из доктора Львовского университета, который разразился своим гневом в журнале «Наша улица», № 4, 2001 г. Если б вы зна­ли, сколько замечательного оста­лось вне приведенного.

Всех отметелил львовянин.

Было невероятно трудно не комментировать все это сразу по ходу дела. Такое ведь редко попа­дается. Ну что сказать, например, про русскость, которая сидит в ша­риках?.. Но ведь ее нет у Сердюченко, откуда он знает, каковы там шарики? Между прочим, у меня ее нет тоже. И тут мы с ним на рав­ных. Мы с вами хохлы, пан Сердюченко, хохлы! И у нас с вами, полу­чается, совсем другие шарики. Так какого черта мы с вами лезем - я с критикой, а вы с подлизыванием к русскому президенту? Но тут я не могу совсем отпихнуть вас в грудь, потому что понимаю: у людей, вы­росших на Пушкине и Чехове, тво­рится что-то главное, истинное с кровяными шариками. И называется - культурой. И тогда арап превращается в русского гения, ев­рей - в легендарного национального ученого, а негр - в рязанско­го фермера. Шарики крови всех народов понимают свою скромную задачу - придать шарм, изыск, новизну той культуре, в которую вли­ваются естественным человече­ским путем. Так что не расчесы­вайте нам русскость президента. Она ни хороша, ни плоха, она про­сто данность, не более. А русскость ищите в полукровке.

Ой, Сердюченко, лышенько мое! Як згадаю, як згадаю... Мы с вами выросли в разных концах Украины. Вы ближе к шляхетской панской Польше, а я как раз - к туретчине.

Моя бабушка ругала меня на мове, красиво, между прочим, ру­гала. За то, что все читаю да читаю, а козы не выпасены. Война ведь, коза - мать родная, а девчонка, я то есть, болезненная, ибо родилась не дай Бог когда - в пору украин­ского голода. Знаете про него, Сер­дюченко? Это же ваш любимый Сталин уничтожил сотни тысяч украинцев. Вам это «в кайф»? Вы нашли в дневнике Достоевского слова о великодушной идее унич­тожения. А в другом настроении он написал: «Раз уничтожив, трудно это опять восстановлять». Не надо цепляться за фалды к человеку, ко­торый страдал, мучился. Он выше наших с вами распрей. Но Бог с ним! Я к тому, что «шариками ма­локровия» я ненавижу сталинизм и все, что он несет, в результате голо­да у меня не выросли, Сердючен­ко, длинные ноги, которые вы мне вроде бы приписали.

Теперь по поводу концентрата лучшего в Путине. Повторяю: я стараюсь изо всех сил быть лояль­ной к нему. Он избран, и я законо­послушна. Но где вы увидели кон­центрат лучшести? «Вертикаль»? Но только ленивый не пнул ногой ее, особенно исполнение. И поде­лом. Война в Чечне как шла, так и идет. Бедность не уменьшилась. Смертность берет свое.

Может, лучшесть в том, что в Кремле все больше становится бе­локурых узколицых мужчин с сероватым петербургским цветом лица?

И кабы мы не проходили это в эпоху Брежнева, когда вокруг и около генсека крутились люди с фамилиями на «ко», кабы подруч­ным грузина Сталина не был Берия! Землячество хорошо в лесу на полянке с водочкой и гитарой. Принципом руководства оно стать не должно. Сколько лет мне ждать деяний Грызлова, который первое, что сделал как министр, - показал нам нарисованную схему своего управления. Нет и не может быть гарантий, что узколицые и худые лучше и мудрее скуластых и румя­ных. Не то, не то, не то...

Где вы меня потрясли, дорогой земляк, так это в мысли, что меч­таете о Сердюченковии. Тут я просто закричала на мове. У меня уже внуки, я вполне гонорливая дама, но я бы спятила, живи вок­руг меня одни шербаковляне (шербаковцы или как там?). Это надо иметь какое-то редкое гене­тическое заболевание на глубине шариков, чтоб видеть вокруг себя только себя. Мне, как и Пушкину, до боли не хватало бы и финна, и калмыка, и тунгуса, и вас, даже вас, Сердюченко.

Ну как мне подняться до вашей учености, чтобы сказать простую вещь. Кто-то, много выше Сталина, Гитлера и даже Достоевского (извиняюсь за такой ряд перед Фе­дор Михалычем), придумал этот мир и его многообразие. И каждый малый народ заслуживает жизни своей, отдельной, безопасной от другого народа, которому вдруг идея войны покажется... велико­душной.

Россия трещит по швам, пише­те вы. Трещит по закону разруше­ния всех империй, это я пишу не свои слова, а общеизвестные. На­ша империя была не худшей, не лучшей. Она была сложным орга­низмом, который при силе оста­вался слаб, при мощи беспомощен и был обречен развалиться на ма­лые части - для жизни людей.

Россию можно сохранить толь­ко собиранием народа. Но где вы такое видели? Русских из ближнего зарубежья свои братья по шарикам выпихивают вон. Земля немерена, всем бы хватило. Но нет... Каждый усвоил, что не отдаст ни пяди. Закакает, пустит на огород ядерные отходы, но не пустит русского, чужака. Это мы такие, Сердюченко, великий, но отнюдь не великодуш­ный, не щедрый, не гостеприим­ный народ. От этого еще трещит Россия. От злости и зависти к умельцу работать и строить дом. И наши с вами хохлы такие же.

Вот вы не такой. Это же надо, простите, такое ляпнуть: лучше быть мертвым, чем американцем. Я понимаю, что вы полемизируете с тем безголовым янки, который когда-то, как и вы, брякнул дурь: лучше, мол, быть мертвым, чем красным. Но мы все же развиваем­ся или нет, Сердюченко? Или все-таки хохлы упертые? Чем плох аме­риканец, умело обихаживающий свою землю и встречающий жареной индейкой День благодарения? Лучше смерть, по-вашему, чем та­кая его жизнь? А вы поспрашивай­те людей! Таких же простых, как он, но уже почти столетие живу­щих в бараке, «бегающих до ветру», у которых нет денег на куриную жопку, а не то что на индейку.

Я знаю, что вы скажете: винова­ты американцы и их планы.

Нет лучше, богаче нашей земли - и что? Если мы до сих пор не по­хоронили солдат Отечественной войны, в этом виноват Джон из Алабамы? Березовский? Чубайс? А в том голоде, о котором я уже писа­ла, кто? Шварценеггер? Кондолиза Райс? Ну, а в том, что мы, возмож­но, остаемся единственной стра­ной, где развиваются сиротские дома и столько больных, обречен­ных детей? А наши бесправные ин­валиды... Ух, Америка, заплатишь ты нам за это!

Что бы вам, Сердюченко, док­тору-то наук, не сочинить мысль о том, что в ненависти нет истины. Что в той войне, которую, по ва­шей тайной мечте, наконец сооб­разит и совершит Путин, не оста­нется ни ридной Украины (ни­сколько не жалко?), ни Иллинойса, где я не была и мне туда не на­до, ни Московии милой, а когда совьется, как свиток, небо, придет конец всему.

Я уверена, что пресс-служба президента не читает журнал с эпиграфом «Будет и на нашей ули­це праздник!» и потому не положит ему на стол ваш подхалимский призыв развязать ядерную войну. У нас в России, Сердюченко, такой призыв - уголовно наказуемое де­яние.

Но, Господи, прости меня! Я не желаю вам зла. У нас и у вас дейст­вительно большая беда - мы жи­вем плохо и, увы, безнадежно. И каждый ищет выход по своему уму и шарикам.

Когда-то, в 89-м или 90-м году, у меня опубликовали жалобную за­метку про то, что хорошо бы нала­дить выпуск детского мыла, а не выдавать его в качестве большого поощрения на заводе ЗИЛ. Моей внучке было два года, и это было актуально. Я тогда писала, что Гор­бачеву не хватает простых челове­ческих деяний для людей. Не дела во имя их - это я терпеть не могу, - а именно для них.

Сейчас я то же думаю о Путине. Хотя... Отдаю себе отчет, что Ми­хаил Сергеевич сделал для мира неизмеримо больше, чем кусок мыла для моей внучки. Кусок мыла дал Борис Николаевич, как и колбасу, и мясо, и возможность уви­деть эту ужасную, опасную, со жвачкой (!) и Голливудом (!!) Аме­рику. Многие посмотрели и верну­лись. Некоторые остались.

Это же нормально, Сердючен­ко. На черта тогда самолеты и па­роходы придумали изобретатели, если некуда передвигаться на них. Неужели только, чтобы доставить в место X эту вашу возлюбленную бомбу?

Окститесь!

«Общая газета», № 27, июль 2001 г.

В  ПОИСКАХ   УШЕДШЕЙ  ЮНОСТИ 

– Я сейчас временно живу в Москве, в Ясенево. Каждое утро, уходя из дома, вижу: группа подростков лет 10-12 сидит на лестнице. Они курят, играют в карты… Возвращаюсь вечером – некоторые из них  продолжают пасти теплую батарею. Я спросил как-то: «Что, ребята, школа из-за морозов закрыта?» Один протянул: «Не-е-е,  работает». И в его голосе была такая усталость от жизни… Куда ведет эта лестница?

Г.Щ. – В никуда. А точнее – в бездну. Конечно, хочется сказать, что это эпатаж, болезнь возраста. Чем дольше живу, тем больше думаю: здесь есть что-то окончательное. С восьми лет дети начинают играть в карты, нюхать какую-то гадость, мазать стенки… Чем больше живу, тем больше хочется в свое прошлое, в свою юность.

Сейчас я пишу книгу о себе «История вашей бабушки». Книга обращена к моим внукам. Они живут сейчас за границей. Я боялась, что они там тоже начнут такую «лестничную» жизнь. Но вот что печально: я попала в жуткую «воронку». Они не будут знать русского языка и не прочитают эту книгу. Мы им из Москвы постепенно отправляем классику. Но ведь там другая жизнь. Наши книги там остаются невостребованными. Мой муж недавно был у них и своими собственными руками выносил русские книги на улицу. Я придумала себе утешение: они должны прочитать историю своей бабушки, обязаны. Но как я могу повлиять на их воспитание? Это уже иная история…

– Это дети… Поднимемся еще на один пролет той самой лестницы. Сейчас я бываю на факультете журналистики  МГУ, там проходит наша ежегодная научно-практическая конференция. В здании исписаны стены, причем в основном по-английски. Есть, например, и такой  перл: «Наша армия всех сильней, всех румяней и белей». Вроде бы и «знание» литературы показано. А если взять наш Ростовский университет, там живого места нет. В аудиториях, в коридорах – грязь, мусор, окурки, бутылки… И какие пещерно-туалетные надписи везде! А ведь пишут-то наши гуманитарии – филологи, журналисты, завтрашние учителя словесности, идеологи…

– Это результат нашей прежней жизни. Вспоминаю свое детство. Я жила в городке Дзержинске Донецкой области. До войны рядом с моим домом был недостроенный объект:  котлован, камни, трубы…  А после войны добавились разрушенные здания. Я росла среди этого пейзажа. И обратила внимание: руины мгновенно превращаются в свалку, в огромные общественные уборные. Там вырастали горы мусора. И все бегали туда в туалет. Водились там и крысы. Помойка находилась рядом с нашей школой. И это было раньше нормой: ходить не в школьную уборную, а на свалку. А ведь рядом были учителя. И никто из них не объяснял нам, что это плохо.

Помойка обладала притягательной силой, играла формообразующую роль. Так что намалевать что-то непотребное в лифте или на стене для наших подростков какая-то генетическая тяга. А сейчас этот эффект двойной. В нас живет ненормальность, влечение к мусору, к разрушению. Разрушению до ужаса, до непотребства. Это что, навсегда? Тогда многое не имеет никакого значения: ни литература, ни искусство…

Кроме того, у нас человек как бы сам по себе погружен в свое собственное пространство. Лишь бы собственный дворик был чистым, а что через дорогу делается, его это не интересует. В Европе же каждый кусочек земли люди «держат в ладонях», лелеют его. Там человеку некуда двигаться. А наш человек - что-то загадило в одном месте, ничего -  двигается дальше. От нас идет экологическое бедствие.

- Наши огромные пространства развратили человека, отсюда психология неуважения к земле, а значит, и к другим людям, а получается – и к самому себе.

– Мне пишут родственники из Донбасса: Галя, приезжай к нам отдыхать. У нас стоят, не работают шахты, заводы. Воздух такой чистый, как на курорте. До чего же нужно было довести человека, чтобы он так заговорил!

Теперь наши  пространства оборачиваются против нас. Нас называли «империей зла». И вот эта «империя» развалилась на глыбы, куски, песчинки зла. На кого и как упал камень, тот так и живет. Некоторых совсем придавило, и они бедствуют. Кто-то очутился в нише – камни упали торцом. Погибаем, выживаем, кто как может. Мы все под обломками, и это не заблуждение.

- А где-то между камнями буйно растет чертополох, он всегда на пустырях и свалках королевствует…

– Это вынужденное выживание сильно деформирует человека,  в нем развиваются далеко не лучшие качества.

– Так что, ребята на «лестнице» - потерянное поколение?

– У них своя жизнь, что из этого получится – время покажет. Вообще у молодежи своя культура: своя музыка, литература, свой «язык». Я эту культуру не понимаю. Она у меня вызывает раздражение. Но я не даю ему выхода. Не хочу открывать в себе «кран», чтобы не заплескать молодых людей.

Вот пример из собственной жизни. Моей внучке Алисе 9 лет. И она, конечно, как и все, увлекается мультфильмами, современной музыкой. Но и Баха играет.

С чего начались наши с ней интеллектуальные отношения? Заходит она ко мне, я ей говорю: «А твой такой-то (и называю имя их кумира) – козел». Она уходит на кухню, дуется. Возвращается: «Ну и пусть козел!» И я понимаю, что так между нами разговора не будет. Надо и мне, чтобы завоевать ее доверие, с чем-то познакомится. Начинаю отлавливать  для разговора с внучкой какие-то имена. Скажем, «Иванушки-интернейшелы», от которых они все кипятком писают. Она на меня уже с уважением смотрит. И начинает меня в свою очередь просвещать. Идет уже  процесс взаимного обогащения. И мне это нравится. Я чувствую, что не все потеряно. Может быть, она со временем отделит котлеты от мух. А может, и бросит Баха. Но это будет уже ее жизнь. И я должна предоставить ей выбор. Заставлять нельзя – хуже будет.

В чтении тоже идет медленный внутренний процесс ее развития. Раньше начинала ей читать вслух. Смотрю: она увядает от слов. Они ее утомляют. Но  я ее «сломала», и вот  как. Однажды купила для себя книги Чарской. У меня  с ней связаны всегда сладкие воспоминания  из моей юности. Книга попала ей на глаза и причудливым образом «прошибла» ее.  Она вошла в ее  мир компьютера, мультиков, поп-музыки, в ее систему восприятия. И Алиса ошалело стала читать Чарскую. Дальше - больше. Заинтересовалась другими книгами. И я ее уже не пасу. Я пустила ее в сад-огород на самотек. Какие она срывает там виноградинки – ее дело. Но она уже попалась на «крючок». И я поняла – она не потеряна, есть кому оставить библиотеку. Сейчас я ей приготовила исторические романы Всеволода Соловьева.

– К сожалению, для мальчишек нет приключенческой литературы, адаптированной к самому раннему читательскому возрасту. Ведь как мы читали Жюля Верна, Майн Рида, Фенимора Купера – глотали их, пропуская всякие описания, нас  интересовал только авантюрный сюжет, а они-то написаны ради тех самых описаний, которые скользили мимо нас.

– Такие книги должны обязательно быть.  Мир ориентирован на молодежь. Захотят – разберутся. Нет – они такие, как их создал Бог.

– Любовью отмечен человек и Природой, и Богом. Любовь в любом возрасте делает человека молодым. Все твои книги, Галя, в основном о любви. И в чем я завидую настоящим писателем: перевоплощаясь в своих героев, ты возвращаешься в свои лучшие годы, переживаешь молодость еще и еще раз…

Ты сказала, что тебя тянет в твое прошлое. Давай вернемся хотя бы ненадолго в 60-е. Ты работала тогда в редакции Ростовской областной молодежной газеты «Комсомолец» - заведующей отделом учащейся молодежи. А я, студент, проходил там практику, и все свободное время пропадал в редакции.

– При всей идиотии нашей тогдашней жизни это был очень счастливый период. Все мы были в редакции разные, но нас ничто не разделяло. Мы были единомышленниками. Журналистский коллектив был прекрасный.

– Наша юность с ее биологической энергией, «бунтом гормонов», порывами к мечте, верой во все лучшее, устремленностью в будущее совпала с романтизмом хрущевской «оттепели». Как и сейчас: разложение общества, пессимизм общественных настроений совпадает с нашим возрастным скептицизмом. Амплитуды социального всплеска и упадка  сочетались с амплитудами нашей жизни. В этом смысле нам действительно повезло. Вот почему, может быть, нам с удвоенной силой иногда хочется вернуться в прошлое, в нашу божественную юность. И мы ищем туда пути – каждый по своему…

– «Оттепель», конечно, во-первых, во-вторых и в-третьих. Мы тогда думали, что все изменится. Верили: еще немного, и мы победим. Помню, я ездила от газеты в командировку. В каком-то районе целый класс хотел махнуть на стройку химзавода. Весь целиком! Мы тогда воспринимали это как доблесть! И я искренне поддерживала этот юношеский порыв.

- Я после окончания средней школы хотел ехать в Сибирь на какую-нибудь великую стройку, но наш райком комсомола направил меня на строительство сахарных заводов Кубани. У меня до сих пор комсомольская путевка хранится.

Помню такой случай – ты о нем сама рассказывала. Как-то у вас  в семье состоялся разговор. И ты упомянула: «Мы – молодые…» А Саша, сын, тогда младший школьник, удивился: «Мама, какие же вы  с папой молодые?» « А кто же тогда?»- опешила ты. «Молодежь – это те, кто на ударные стройки работать едет!» Пришлось тебе развести руками: «Вот он результат нашей газетной работы. До чего довела мальчишку пропаганда!»

Г.Щ. ( смеется): Сейчас такой разговор был бы невозможен.

- Тогда в «Комсомольце» выходила страница «Романтики». Я ее редактировал под твоим руководством. Что же такое романтика? Есть ли она у современного лавочника?

–Это некое свойство души. Она есть у большинства людей, но своя. В молодости мы интуитивно пытаемся подняться над бренностями нашего бытия. Это – как полет во сне. Романтика – удивительная душевная потребность. Потребность реализации своих возможностей в зависимости от подручных средств. 300 лет назад кто-то шел в пираты, 100 лет назад – на Клондайк. В наше время – осваивали целину. Кто-то лезет в пещеры за тайнами земли…

– Переплывает на плоту океан, покоряет горные вершины… Кто-то сказал о романтике горновосхождений: «Альпинизм находит свое оправдание в людях, которых он создает». Красиво звучит, но  мне кажется, он не создает таких людей, он их отбирает…

- Романтика – это желание прыгнуть выше обыденной планки. Временная полоса в жизни человека, а у человечества же она есть всегда. В юности мы рвемся к небесам, а потом становимся неподъемными клушами. Были бабочками, стали колодами, это краткосрочный заряд.

Такое состояние души никто не изучает. А практически  используют в своих целях. Государство нещадно эксплуатирует лучшие душевные качества молодежи. В этом заключается подлость государственной системы. Революция делалась романтиками. Но и  раскулачивание – тоже. И мы в свое время были такими – надували своим духом большой шар.

Но не только оттепель облучала нас в нашей юности. В Ростове был какой-то особый климат. У меня недавно брали интервью телевизионщики. И когда спросили: « О чем хорошем вы можете вспомнить?», я сказала: «О Ростове и еще раз о Ростове».

А вот о Волгограде, где я тоже работала, вспоминаю по обязанности. Там все тоже хорошо было в редакции, но чувствовала я себя в этом городе ужасно. Ко мне приходит жуткая мысль: нельзя развивать города на месте, где земля пропитана кровью. Это земля смерти. Неизвестно, как она действует на человека. От нее не  исходят добро и свет. Вот почему в Волгограде я делаюсь маленькой, вся сжимаюсь. Мне становится страшно. Это какой-то космический страх. И будь я начальником Земли, запретила бы строить города на местах массовых убийств. Там должны стоять поминальные часовни, звучать колокола, расти цветы…  Город же должен быть рядом. У Волгограда своя слава.

А Ростов – моя любовь! Я начинала здесь учиться и влюбилась в этот город. Потом судьба забросила меня на Урал, позже снова вернулась в Ростов. Любила его улицы, дома, саму атмосферу, его дух. И  до сих пор люблю!

Владислав Смирнов

«Аксинья» (Приложение к газете «Наше время»), Ростов-на-Дону. – 1997, март,  № 45-46.
10 февраля 2011 г.