СВАДЬБА НА БРАЙТОН БИЧ

Эмиль Дрейцер — писатель, доктор филологии, профессор русской кафедры колледжа имени Томаса Хантера в Нью-Йорке. Будучи гражданином СССР, под псевдонимом "Эмиль Абрамов" сотрудничал в московской прессе (в "Известиях", "Юности", "Клубе 12 стульев" "Литгазеты", "Крокодиле", «Комсомольской правде» и др.). В США с 1975 г. Автор десяти книг художественной и научной прозы на русском и английском языках, антологий русской поэзии XIX и XX веков. Рассказы и эссе, опубликованные в журналах США, России, Канады, Израиля и Польши, собраны в книгах "Пещера неожиданностей" (Нью-Йорк, 1984), "Потерялся мальчик" (Москва, 1993), "The Supervisor of the Sea and Other Stories" (Riverside, CA 2003) и др.

Эмиль   ДРЕЙЦЕР

На Брайтоне играют свадьбы, да такие, будто каждая из них - последняя. Всякий раз кажется, что силы земли вконец истощены. Возможно ли празднество пышней только что отгремевшего?.. Впрочем, зачем вообще жить на белом свете, господа-бывшие товарищи, если не для того, чтобы справлять свадьбы детям и внукам!  Вот отгуляем у Неллички и Фимочки - можно и на покой. Кончена последняя земная забота... Свадьба - она и зарубка на память. Даешь такую, чтобы потом вздыхали и качали головами, вспоминая Зускинда. Какой  был человек! Какую свадьбу внучке закатил!.. И такие люди должны умирать!.. Впрочем, пока что никто умирать не собирается.  Устроитель смирно  посещает чужие веселья исключительно для того, чтобы лишний раз убедиться в том, что ему и так известно: никто свадьбу его внучки не превзошел, не превзойдет и превзойти не может. Это именно о ней шумит и складывает легенды Брайтон-Бич.Я был на такой свадьбе. Могу засвидетельствовать...

1

Говорят, Америку ничем не удивишь. Но Брайтон - исключение. Городок этот, окрещенный американцами «Маленькой Одессой»,- результат беспрецедентного трансконтинентального переселения, совершенного прямо на наших с вами глазах. Сюда, не растеряв ни квантика своего духа, перенесся по воздуху легендарный город. Город-чудо. Город-сказка. Все так же, словно парижские стареющие женщины чаруют своей блекнущей красотой фасады домов на Дерибасовской, Пале-Рояли и Ришельевской. Все так же вдоль Пушкинской осенний ветер теребит тронутые охрой и киноварью ковровые дорожки из каштановых и платановых листьев. И морские волны вдоль нежнейших пляжей все так же подбираются к вашим ступням, пытаясь поиграть ими, как щенки домашними тапочками.

Но самого города уже нет. Он снялся. Взобрался на борта туполевских самолетов. На полки плацкартных вагонов, мчащих через станцию с коротким, как выкрик от удара под ложечку, именем - Чоп. Таща по чистеньким венским улочкам и Тирренским курортным городишкам кожимитовые чемоданы и громоздкие узлы со сковородками, кастрюльками и пакетами манки (в дороге все может случиться, в том числе и незапланированные дети), этот город постепенно, крупица за крупицей, осел на самом южном мыске Бруклина. Тоже у огромной водной туши. Но не моря, а, бери рангом выше, - океана...

2

Свадьбы на Брайтоне справляют в ресторанах. Разумеется, в самых больших и фешенебельных. Среди них король - «Националь», в честь московского, некогда непревзойденного, звучащего в силу традиции не как-нибудь, а с французским прононсом. (Есть тут, конечно, ресторанчики и поменьше - мест на сто, скажем, или сто пятьдесят, но брайтонцам справлять свадьбу в таких забегаловках и в голову не приходит.)

Долги тяжкие на Брайтоне. Все всем - родственники. Дальние, близкие - не имеет значения.  Дальние, но живут рядом - значит, близкие. Тем более, когда речь идет о свадьбе. Гулять порой приходится на неделе дважды. Приглашающего спрашивают: «Народу будет много?» Полагается скромничать: «Ах, что ты!.. Кто у меня тут есть! Эмиграция! Соберутся только свои. Узкий круг». Значит, будет человек триста.Прежних эсэсэровских подарков - соковыжималок, кофеварок, кухонных комбайнов - новобрачным, как правило, не несут. Другие времена - другие нравы. Одной рукой жмут руку жениху, другой, стараясь сделать это как можно грациозней, проталкивают в карман, словно в почтовую щель, конверты с чеками. Всем известно, сколько берут с банкетной персоны в русских ресторанах, и потому никто не в накладе. Отсюда и размах: чем больше приглашенных, тем веселей.

Заглянув в зал ресторана, вы поначалу не видите ничего, кроме цветов. Застывшие взрывными столбами букеты повисают в воздухе,  грозят опрокинуться на головы гостей. Благоухают удивительно напоминающие черноморских женщин - пышностью, пряностью, броской красотой - любимые одесситами пионы. Сквозь их груды робко пробиваются кверху стебельки беловато-розовых гладиолусов. Так трепетно тянутся к плечам юношей для первого поцелуя руки девушек-подростков уже нового, американского разлива...

Вы мнетесь некоторое время в фойе. Здороваетесь с тем, кто вас пригласил, – с дальним дядей со стороны невесты, который только два дня как приехал из Душанбе, несколько невменяем и, как выглядит брачующаяся, толком не знает. Видел ее последний раз лет двадцать назад, на руках внучатой племянницы во время короткого визита в Одессу.Затем бочком, всем своим видом показывая, что угощенья вас интересуют постольку-поскольку, а ваше прямое назначение на земле - переполняться счастьем, что родственница выходит замуж, подбираетесь к столу.Одного взгляда на него достаточно, чтобы убедиться: вы на брайтонской свадьбе - не на американской... Если ваш босс-янки приглашает на бракосочетание сына и отказаться, не подставив под угрозу свою карьеру, невозможно - так и быть, идите. Но если за день до события вы поскользнетесь и растянете лодыжку или дикарем, вдувающим молотый перец в ваши ноздри, на вас навалится грипп - можете себя от души поздравить. Физические страдания нанесут куда меньше вреда вашему мироощущению, чем утрата веры в человечество, которая поджидает вас на свадьбе американской. Пусть вас не обманывают солидный вид приглашения: оттиснутые золотом шикарные вензеля, дымчатые, как фата невесты, прокладки, высокопарные фразочки типа «имеем честь», «будем восхищены» и тому подобная дребедень. Бумага в этой стране стоит дешево и, как известно, терпит все. Потому не принимайте, Бога ради, близко к сердцу приписку в конце приглашения: «После церемонии бракосочетания последует прием». Тут имеет место чисто лингвистическое недоразумение. То, что у американцев именуется «приемом», для нас, выходцев из России, означает ничто иное, как «от ворот поворот».

Как иначе расценивать то, что гостей даже за стол не сажают! Подают встояка стаканчики с пуншем, который сплошное надувательство: жажды не утоляет, а крепости меньше, чем в хлебном квасе. В качестве еды гостям могут поднести, без стыда в едином глазу, бутербродик величиной с почтовую марку или зажаренные в томатном соусе цыплячьи крылья. Хочешь - ешь сам, хочешь - заверни домой для собачки... А уж если в приглашении значится - «Открытый бар», бегите с так называемой «свадьбы» куда глаза глядят. «Открытый бар» отнюдь не означает, как можно было бы предположить, «пей, сколько влезет». Наоборот - вам же еще придется за выпивку платить. Вздумай кто-либо из брайтонцев подражать американцам, долго ему здесь не прожить. Съедет, не выдержав всеобщего презрения...

На брайтонской свадьбе, слава Богу, не «следуют на прием», а гуляют.  Здесь это слово еще не потеряло свой первородный смысл. Свадьба есть свадьба. На ней полагается есть, обязательно пить и вменяется в обязанность плясать... Обратите внимание - «есть», а не обедать, поскольку время вечернее. Или, что совсем уж нехорошо, - ужинать, что в былые времена означало умять перед сном порцию-другую блинчиков со сметаной или бутерброд со шпигованной ветчиной и стаканом сладкого чая... Подобные аскетические глупости свадьбе противопоказаны. Здесь не место  «замаривать червячка», «перекусывать» или, не приведи Господь, «перехватывать на ходу»...

Окинув взглядом брайтонский свадебный стол, понимаешь: сесть за него легко,  вставать будет сложней. Прощай, диета! До следующего нескорого, если живете на Брайтоне, свидания! Попробуйте отыскать в здешних магазинчиках обезжиренное молоко или кур, с которых за какую-то жуткую провинность спустили шкуру. Отменное занятие для тех, кто ищет повода для дальних - очень дальних - прогулок. Такого безобразия здесь не держат. Здесь уважают земное человеческое удовольствие. Здесь, если скажете, что «сидите на диете», собеседник остановит на вас соболезнующий  взгляд. Дело ясное - жить вам осталось недолго...

3

Итак, вы за столом. Обозревая его, осознаете: жизнь еще далеко не закончена. Осталась лучшая ее часть. В предвкушении новой вехи в вашей судьбе незаметно расстегиваете пуговку на груди: должно же куда-то деваться сердце, которому в эту минуту хочется всего на свете, кроме покоя.В обычных американских ресторанах блюда примитивно располагают в горизонтальном порядке. То ли дело в брайтонских! Из-за неимоверного числа яств, тарелки громоздятся в многоэтажных пирамидах, словно автомобили в муниципальных гаражах Манхаттана.Верхний ярус составляют кушанья, с каких полагается начать. Ни для чего другого, как только для взбадривания общего интереса к жизни, на вас глядят закусочные пирожки - небольшие, слоеные, украшенные красной и черной икрой. Предполагается, что, покончив с двумя-тремя экземплярчиками обоих родов, после приличествующей паузы вы перейдете к обычному брайтонскому пирожку - лоснящемуся маслом, величиной с ладонь одесского грузчика. С соседней плошки на вас, поблескивая томной влагой, поглядывают ломтики копченой семги и кеты,  как бы говоря: «Мы здесь, дорогой бывший соотечественник, не делайте глупости - не проходите мимо!»

В порядке представительства от огородных грядок – пупырчатые изумрудные огурцы, рассеченные пополам единым взмахом ножа. Сквозь полупрозрачную плоть мерцают белесые, словно корешки зубов в деснах младенца, зерна. Рядом, надув пунцовые щеки, призывно смотрят на вас единственным прищуренным глазом нью-джерсийские помидоры. Несмотря на отменные вкусовые качества, они, увы, лишь слабое подобие тех, к которым привыкли с детства выходцы черноморского славного города - помидоров фонтанских, запаху и вкусу которых (и это знает каждый брайтонец!) нет равных на этом свете и, есть подозрение, на лучшей половине света другого...Хоть свежие овощи не диковинка в любое время года на новой земле, по старой российской привычке представлен и солено-квашеный ряд - стыдливо-розовые с тонкой кожицей, готовые брызнуть соком, помидоры, капуста белая и капуста красная, малосольные, домашней выделки, огурцы вперемежку с ломтиками соленого арбуза. А уж если вам ничего не надо, кроме маринада, то, милости просим, приложитесь к  шампиньончикам.

Неподалеку, распространяя аромат кинзы, хнели и сунели, напоминает о себе любимое блюдо дружественного грузинского народа – сациви, сложный конгломерат куриных частей в мудреном соусе. Для любителей особо острых ощущений - сырковая масса в ажурных розетках. Масса не простая, а основательно приправленная чесноком, украшенная ананасовыми ломтиками...Из лишенных особой фантазии блюд верхнего яруса для тех, кто считает сыр аристократическим кушаньем, наличествует обыкновенный голландский. Для эстетов, которым не еду подавай, а кружева, чтоб не есть, а разместить на них вереницу слонов из собственной кости, - сыр швейцарский.

Ни для чего другого, как для полноты палитры, благоухает рядом греческий сыр «фета» - не более чем честная попытка сымитировать болгарскую брынзу Привоза, знаменитого одесского рынка.Но все это еще не закуска, а так - затравка, присыпка пороха на полке старинной аркебузы, каковой организму подается сигнал о приближении настоящей еды.  Это рулада на пионерском горне - «Вставай, вставай, штанишки надевай!», назначение которой - разбудить ваше тело для настоящего дела. Чтоб поняло намек, проэкстраполировало, пустило в ход воображение, приготовилось к яствам куда более существенным.

4

Запахи закусочных блюд, свиваясь в затейливые венки, начинают щекотать ноздри приглашенных. Пытка становится невыносимой. А между тем свадьба еще не началась. Некому соединить брачующихся: еще не приехал рэбе. Уже жена круглоглазого, с печальным лицом, соседа по столу громко, чтобы слышали сидящие рядом, увещевает: «Сема, почему ты не ешь! У тебя же язва! Тебе нельзя долго воздерживаться от еды!» Она покрывает толстым слоем масла кусок ситного хлеба, раскатывает по нему на манер китайских шашек кетовые икринки и глубоко вздыхает. Как редко встречаешь понимание людей! Как легко в больном человеке заподозрить обыкновенного обжору!..

Но рэбе все нет. Наконец, выясняется, что он не на Гавайях, не на Вирджинских островах, не в районе Персидского залива. Он здесь, на Брайтон Бич. На другой российской свадьбе. Он уже скрепил брачующихся молодецким вскриком «Мазл-тов!», уже выпил бокал-другой за их непрекращающееся здоровье и счастье, уже вырвался из объятий многочисленной родни на свежий воздух - и это его доконало. Подъехав к другому ресторану, он кружит на своей голубой «Тойоте» вокруг квартала, где его дожидаются гости численностью в три пехотных полка, ищет, никак не может найти место для парковки.

Наконец кто-то из свиты невесты догадывается лечь на капот машины священнослужителя, махая руками и ногами. Дескать, рэбе может не беспокоиться и оставить руль. Автомобиль запаркуют. Найдут для него местечко, даже если придется передвинуть овощной киоск на углу. Гости вконец истомились. Невеста взошла, как на дрожжах. У молоденького жениха с первым пушком на подбородке - дрожь в коленках от наступающего испытания его мужественности. За дело, рэбе, не время тянуть резину!

5

Пока ловили и приводили в чувство рэбе, гости, в конце концов, не вынесли искушения. Стесняясь, не глядя друг на друга, легко и просто расправились с верхним ярусом блюд, то есть затравкой, под которой обнаружился другой ярус - собственно закуска. Ее назначение - окончательно открыть телесные шлюзы, чтоб провести по ним с гулом, музыкой и аплодисментами океанский лайнер, заполненный основной едой, отменной по качеству и непревзойденной по количеству.

Сначала предстоит закуска холодная, куда входит российский салат «оливье», салат из свежих огурцов и помидоров с цыганскими серьгами лука, приправленный пахучим, как украинский чернозем, подсолнечным маслом, и селедка с рассеченным брюхом и глазами, вытаращенными в запоздалом изумлении: такого поворота в своей судьбе она не ожидала. (Впрочем, утешением ей должна служить неубывающая с годами брайтонская любовь к ней. Здесь ее зовут ласково и трепетно - «селе-е-е-дочка!»).

Присутствует в качестве почетного гостя и местный найденыш, пришедшийся к брайтонскому столу - сеньор авокадо. И, разумеется, маринованный перец. И перец фаршированный. И, конечно, заправленная чесноком и тертыми помидорами икра из баклажанов, известных всему российскому съестному миру под своим одесским именем - «синенькие». Тут же в дальновидной мудрости - чернослив с ловко упрятанными в него мозговыми полушариями грецкого ореха.

Теперь, когда гость уже несколько размягчился, наступает черед закусок горячих: молодой, плавающей в лужицах благоухающего альпийскими лугами вологодского масла, картошки с чесночком и свежим укропом (о ней на Брайтоне тоже говорят нежно и сладострастно - «карто-о-о-шечка!»), утки, запеченной в яблоках, жареного в кусках карпа, запеканки с мясом и грибами...Водка на Брайтоне подается только шведская с непререкаемым названием саморекламы - «Абсолют» (все, дескать, дальше искать нечего).  Коньяк, конечно, «Хенесси» - иначе просто перед людьми неудобно. Не подавать же «Наполеон»! Для запивки - настой из кислой вишни  и красного виноградного сока.

6

Пока до основных яств дело не дошло, после первоначального прикладывания к пище полагается выйти на танцевальный круг и как следует размяться, а уж потом, сделав вид, что ничего еще, по сути, не едено, возвратиться к столу.Сначала танцует молодежь. Потом - сороковики и пятидесятники. А при первых аккордах «Фрейлехса» и «Хавы Нагилы» со стульев вспрыгивают даже старики из тех, кто обычно не передвигается без помощи родственников.

Для роздыха публики оркестр время от времени милостиво переходит на что-нибудь размеренное, на шлягер, завезенный с родины:

На пароходе музыка играет,

А я стою одна на берегу.

Зал слушает с особым вниманием. Знакомая ситуация. Правда, никакой музыки, помнится, не было. Если не считать бодрячка из вокзального репродуктора с песенкой космонавтов: «У нас еще в запасе четырнадцать минут».  Казалось - до финиша. Впереди тоже было неведомое, безвоздушное пространство, в котором предстояло выжить. После сумятицы последних бессонных ночей, забот, как упрятать от вороватых таможенников бабушкины серебряные ложки, бессвязных прощаний с  родными и друзьями, с живыми - как с мертвыми: увидимся ли еще? - в сердце не было ничего, кроме страха и глухой тоски...

…На пароходе музыка играет...

Какой там пароход! А дырявый ботик  не хотите? Вскипал мелкой зыбью парус, скрипела, грозясь отвалиться, мачта,  ветер забирался за воротник и то и дело пропадала куда-то Фирочкина коляска для куклы. А может быть, наоборот - коляска была, а кукла куда-то исчезала...

...А я стою одна на берегу...

Вокруг столов посиживает солидная публика. Мерцают матовым блеском лучшие итальянские кожи, немилостиво обтягивающие внушительные формы женщин. Средиземноморские по природе лица гостей удивительно напоминают маски театра «Кабуки». В торжественности момента мускулы густо напудренных щек неподвижны, сощурены в щелки глаза, чопорно подобраны поданные в модных карминных тонах губы.

Набирая силу, бурливым потоком закипают застольные разговоры - между людьми, как правило, малознакомыми:  кто близкий друг тети со стороны жениха, кто бывший сослуживец двоюродной сестры со стороны невесты. Обычные эмигрантские разговоры: давно ли здесь, хорошо ли устроились, как с английским, нужен ли он по работе. Те, кто завел бизнес, говорят о нем скромно, немного вздыхая. Дескать, что было делать? Профессия в прошлом – товаровед - без языка в Америке неприменимая...За столом есть и те, кто ехал сюда от отчаяния: с маленьким ребенком, без мужа, без языка, без какой-либо нужной человечеству сноровки.  А тут нежданно-негаданно после коротких уроков, как накладывать на физиономии богатых туземок питательные маски, все понемногу  стало возможным. Даже поездка на бывшую родину - повидать нерешительных родственников и дорогих подруг. Повествуя простую свою историю, рассказчица c изумлением и нежностью осматривает собственные руки. Они, оказывается, такие умненькие, а притворялись, что ничего не умеют, кроме как писать репортажи о торжественном открытии столовой самообслуживания или общественной прачечной: «Радостный сюрприз ждет работающих матерей Приморского района...»

И в приливе благодарности, что ее пальчики так хорошо зарабатывают, целует их...

Каждый считает своим долгом уверить соседа по столу, что вообще-то с эмигрантами в ресторанах встречается редко,  разве что на семейных торжествах.  А так - все больше с американцами. Вообще, встречи с американцами, американские друзья - предмет гордости и намерение вызвать зависть.

- Извините, тороплюсь, - поднимаясь из-за стола, говорит со сдержанным достоинством дама в розовом платье с золотыми эполетами на плечах. - Сорри. Совсем не придти было неудобно. За мной должен заехать лимузин из Манхаттана. К Хиллари надо на прием. Послала за мной телохранителя.

- Хиллари? - спрашивает кто-то бестактно. - Какая Хиллари?

- Какая, какая! - покидающая свадьбу закатывает глаза. - Какая еще может быть Хиллари? Клинтонша, конечно. Не хочу, говорит, никого другого, кроме русской маникюрши Розы.

Маникюрша - в Америке понятие, оказывается,  устарелое. На деловой карточке Розы - «Художник по Ногтям». Быть может, Сальвадору Дали на таком небольшом полотне не развернуть своей фантазии, а русская Роза - ничего, справляется.

Впрочем, разговоры вокруг стола только называются разговорами. Не в пример американским ресторанам,  где говорят вполголоса и тишина, как в приемном покое сельской больницы, в русских приходится кричать друг другу на ухо. Оркестр гремит так, что кажется - трубы, тромбоны и саксофоны вот-вот развалятся от перегрева.

- Вы здесь первый раз? - заорал мне на ухо сосед.

- Первый! - гаркнул я в ответ.- Нервы? - крикнул он.

- Они тоже! - заверещал я

7

То ли торжественность момента к тому призывает, то ли рэбе охрип на предыдущей свадьбе, но, ведя церемонию, его голос спускается в самую нижнюю октаву. Звучит не к месту трагически. Он вызывает одного за другим всю вереницу родственников. Отца и мать брачующихся. Сестер и братьев. Сначала родных. Потом - двоюродных и троюродных. Затем переходит на дядей и тетей. Племянников и племянниц. Друзей по работе. Соседей по квартире здешней и той, что осталась там, за океаном.

- А бабушку и дедушку забыли! – ропщут вокруг столов.

В суматохе и жаре рэбе действительно сбился с курса.

- Грэндмазер Лууууууба и грэндфазер Руууууува! - басит он.

Его никто не слышит. Свадьба уже грохочет почище поездов метро, здесь, на Брайтоне, вымахивающих наружу, несущихся между небом и землей.

- Пыжалыста тыха! - тщетно взывает американский рэбе, исчерпывая запас русских слов, освоенных специально для брайтонских свадеб.

На гулянье всегда присутствует представитель-другой коренных жителей - сослуживцев родителей брачующихся. Так как представления этих гостей о россиянах почерпнуты из телерепортажных клипов, они, взирая на брайтонское веселье, шалеют. Телевизионные русские сумрачны, глядят в репортерские камеры исподлобья. А тут - не свадьба недавних беженцев, а феерия подстать открытию олимпийских игр...

Тем временем официанты из российских туристов-невозвращенцев, у которых от необходимости улыбаться с непривычки сводит скулы, убирают посуду, чтобы дать место для основных яств: жаркого из курицы с гречневой кашей, бараньего бока, кур по-киевски, шашлыков по-карски, цыплят-табака - распяты, распластаны, как монахи перед алтарем.

- Вилочку, вашу вилочку! - умоляюще выкрикивает круглоглазый сосед Сема, тот самый, у которого язва. Обращается он к американцу, единственному за нашим столом. Будучи впервые на брайтонской свадьбе, тот улыбается той самой улыбкой, единственное назначение которой - скрыть совершенное обалдение. От первоначальной печали круглоглазого давно не осталось и следа. Он весел и уверенно смотрит в будущее. Он убежден, что туземцы хоть и спроворили каким-то образом отгрохать неплохую страну, но жить на белом свете не умеют. И это наш, российских бывших граждан, долг этому их научить. Судя по тому, как разворачиваются события на столе, жизнь, несомненно, удалась. Круглоглазый с почтением принимает из рук американца вилку, с чувством протыкает чудом уцелевший, исходящий маслом пирожок и, восхищенно глядя на него, словно влюбленный на ромашку, подносит с легким поклоном американцу. Тот изо всех сил пытается справиться с выражением ужаса на лице. Он уже мысленно подсчитал число потребленных за этот вечер калорий, давно превысившее полугодовую норму, и мучается вопросом, как избежать дальнейшего чревоугодия, не обидев хозяев. На физиономии же круглоглазого - гордость землепашца: сам зерно вырастил, сам обмолотил, сам же пирожок и испек. Знай наших, америкашка!

Туземец был мечта молодых американок: выше шести футов росту,  с привлекательным лицом, украшенным усиками а-ля Кларк Гейбл. Модный костюм. Два элегантных перстня: один серебряный - памятный, вузовский, другой золотой - старинный, доставшийся, видимо, по наследству. Узнав, что он инженер, круглоглазый объявил, что в Америке надо быть либо адвокатом, либо врачом. А еще лучше - бизнесменом. Все остальное - детские игры. Инженер-шминженер... Но, ничего, местный товарищ еще молод - на вид не больше тридцати пяти. Есть еще время одуматься и податься в школу для адвокатов. Круглоглазый мучается, что не хватает слов дать американцу добрый совет.

- Эх, - вздыхает он,  - мне бы его годы, да здоровье, да язык!.. Ого-го!

Он мотает головой, не в силах описать, какие у него тогда открылись бы в этой стране перспективы. Уставившись в пустое блюдо из-под шашлыков, он бормочет немного, собирая в голове первую фразу по-английски и, ободренный удачей, оборачивается к американцу, видимо, решив, что лиха беда начало. Главное - сказать первую фразу. А там, глядишь, под горку и понесет. Но тут в очередной раз грянул оркестр и снова вспыхнули танцы.

Тем временем вдоль стен зала вытянулись десертные столы. На них, расставив в изумлении руки, появились огромные куклы в кринолинах, сработанных из белого, розового, и светло-зеленого зефира. Чуть выше вознеслись многоэтажные буддийские пагоды тортов. Среди горы конфет преимущественно бывшеотечественной выделки и ностальгического ассортимента - «Мишка на севере», «Белые ночи», «Северная Пальмира» - красуется пирамида штруделя с пятью разными начинками, обложенная параллелепипедами пастилы. Гвоздем десертного репертуара, однако, оказался шоколад неожиданных форм и размеров, к тому же трех цветовых разновидностей. Белый - в виде лебедя в натуральную величину, русалки с обнаженной грудью, зайца (в три натуральных величины) и большой конфетной коробки, внутри которой покоился шоколад черный. Всего неожиданнее был воплощен шоколад розовый. Он предстал в форме довольно изящной, насколько позволял материал, женской ножки в натуральную величину. Дробя крепким зубом доставшуюся ему дамскую лодыжку, круглоглазый вернулся к столу и, сияя потным лицом, прокаркал мне на ухо, что ожидается еще главный свадебный торт - с фонтаном из шампанского.

8

Сам собой напрашивается вопрос: каким чудом, загрузившись под завязку неимоверным количеством снеди, брайтонцам удается танцевать? Объяснения нет. Есть факт - еще как удается!

Ах, как танцуют на Брайтоне! Танцуют так, что ясно - здесь любят это дело и никогда его не забудут. Еще по дороге, в Риме, где пришлось, дожидаясь американской визы, коротать время, где считали-пересчитывали итальянские немногие лиры, выданные на пропитание, - и там не могли будущие брайтонцы отказать себе  в земном удовольствии. Они нет-нет да и наезжали на Круглый рынок у вокзала Термини, накупали кур без грудинки, так что мясо оставалось только в птичьих бедрах и крылышках. (Из-за дешевизны этот продукт стал популярным у российских эмигрантов и немедленно был прозван «Крылья Советов»). Хозяйские тазы, в которых приезжие мамаши по старой южной привычке грели на солнце воду и купали ребятишек, наполняли мелкой рыбешкой с того же Круглого рынка, мастерски засаливали ее, выходила отменная закусочная килька. Вино в Италии было дешевое. Доставали из чемоданов «Столичную», которую практически каждый вывозил для продажи в Европе. В битком набитых комнатенках, снятых у доверчивых итальянцев, которым и в голову не приходило, что беженцы способны на карнавальное веселье, зачиналась такая гульба, что местные жители только диву давались: «Как в такой холодной стране, как Россия, могли оказаться такие человеческие кипятильники, которые переедят, перекричат и перепляшут любого сицилианца?!»

«Ах, Одесса, - неслось на римские улицы, - жемчужина у моря! Ах, Одесса, ты знала много горя. Ах, Одесса, мой любимый край!..» Ну, скажите, кто еще может так гулять, как одесситы! Мы веселые и толстые, как наши дети. Живот не мешает, зад на пятки еще не наступает, пляшет Одесса, пляшет и распевает. «Ты знала много горя!» Хватит, нагоревались. Мы любим петь и смеяться, как дети - это про нас сказано. Ах, Одесса! Ну, скажите, какому еще городу вы приставите этот временный паралич дыхания, этот взрыв восторга! Ах, Одесса! Мы ее, мамочку, никогда не забудем. Куда б ни приехали, привезем с собой. Нам только теплого моря кусочек и солнца хотя бы столько, чтоб было от чего зажмуриться - и мы опять заживем, заиграем, затанцуем, закружим, закричим нашими крепкими глотками, заполоним округу нашими шуточками. У нас всяких талантов - пруд пруди. Одалживаем направо и налево. Тебе, Москва, так и быть, на наших Утесова и Жванецкого. У нас таких в каждом дворе по пять штук, и никто из этого не делает большого ажиотажа. В Нью-Йорке не хватает скрипачей мирового класса? Нате вам Яшеньку Хейфеца: что же теперь, пропадать Нью-Йорку? Нам не жалко, нам профессор Столярский другого сделает. Вам поэтов надо? Или писателей? Не стесняйтесь, у нас их куры не клюют.  Сделайте милость - одолжим.

«Ах, Одесса, жемчужина у моря!»...

Это для вас, тугоухмыльные ленинградцы, Америка - страна совсем чужая. У нас в Одессе она была уже давно. Мы жевали душистую резинку, когда вы там, на севере, занюхивали сивушную водку солененьким обшлагом старого пальто. У нас толчок зовется - Американка. Там давно уже можно купить все, что «мейдено в Ю-Эс-Эй».Вы были в Одессе на свадьбах? Тогда вам уже не страшно было войти в нью-йоркский супермаркет. Не шлепнулись в обморок от изобилия: вы его уже видели.

Да, мы толстые и веселые дети, в тесных штанишках и платьях, которые жмут в проймах, сколько их не раздаем. Мы любим все, что есть лучшего в этой жизни, - наши пахнущие полынью и степным солнцем фиолетовые помидоры, груши дюшес, веселую молодую рыбу глось, плоскую, как блинчик, отплясывающую на наших сковородках босанову и ча-ча-ча... Поскребите любого одессита - у него обязательно или дядя в Америке или тетя в Канаде. Мы и сами американцы. В конце концов, кто им построил цивилизацию в Нью-Йорке? Одесситы. Из тех, кто сел в головной вагон. Мы, слава Богу, успели вскочить в последний. Ту-ту, «Одесса-мама, Лос-Анжелос объединились в один колхоз»... Ах, Одесса, мы всегда плясали! Ах, Одесса, мы не унывали! Ах, Одесса, мой родимый край! Цвети, Одесса, цвети и расцветай!..

Да, мы любим родственников и друзей. Это у вас, господа американцы, одиночество - национальная проблема. Нам скучать некогда. Наши телефоны раскаляются за день, как ваши пулеметы во время высадки в Нормандии. Мы гостей не в гостиницы помещаем, как у вас заведено, а в собственные спальни. Сами с радостью устраиваемся на полу гостиной. У нас пропасть не может даже малахольный, как бы ему этого не хотелось. У вас - каждый за себя. У нас - все за одного...

Громыхают поезда над Брайтоном. Грохочет свадьба, оглушая округу гимном жизни. Гремит ритуальный пир человеческого клана, который не под силу никому истребить..«Ах, Одесса, жемчужина у моря!..»Правильно, у моря. Только теперь бери классом выше - у океана.

Нью-Йорк, 1990. Вебсайт автора: http://www.emildraitser.com/