МОЯ ДОЧЬ. ОНА НЕ ХОРОНИЛА СВОЮ МАМУ...

Александр ЩЕРБАКОВ «В незримом мире сердца». Галина Щербакова. Любовь и судьба

 А.ЩЕРБАКОВ «В незримом мире сердца». Продолжение.

 А.ЩЕРБАКОВ «В незримом мире сердца». Продолжение-2.

 Александр ЩЕРБАКОВ «В незримом мире сердца». Продолжение-3

 А.ЩЕРБАКОВ «В незримом мире сердца». Продолжение-4

 А.ЩЕРБАКОВ «В незримом мире сердца». Продолжение-5

А.ЩЕРБАКОВ «В незримом мире сердца». Продолжение-6

Александр ЩЕРБАКОВ

«И никто, естественно, не знает страшную тайну писательницы: она писала свои знаменитые книги и в это же время умерщвляла души своих детей».

 Я прочитал эти слова год назад в сочинении «Мама, не читай». Они относились к самому любимому мной человеку. А написала их моя дочь.

«Я человек грубый. Могу и правду сказать». Так я запугиваю малознакомых людей. На самом деле правду - о других людях - я часто знаю, но не люблю и боюсь ее. Таю ее в себе. Правду о себе самом - тоже.



Люди близкие знают это. И потому лишь некоторые из них с сугубой осторожностью задевают - именно задевают - тему конфликта моей дочери с нами, ее родителями. И правильно делают. Но я чувствую: им небезразлично мое отношение к нему.

Оно просто. Раз человеку плохо в его родительской семье, если он чувствует себя чужим в своем доме, - виноваты родители. Что бы они ни говорили. Тут не нужны никакие доказательства и свидетельства. Если младшенькая выросла в ощущении, что ее плохо кормили, одевали и т. д., в этом повинен человек, взявший на себя долг кормильца семьи. В нашем случае это я. (Остальное в этом сочинении - помесь полуправды с вымыслом плюс словесный мусор).

Все это важно (несмотря на то, что из моих близких сочинение «Мама, не читай» мало кому известно): ведь и с этим я предстану перед высшим судом, если таковой нам предназначен.

Кто не читал обозначенную выше книгу, тому нужно знать вот что. С рождения дочери и до ее сорока лет мы с моей женой, по утверждениям автора, портили ее существование. По многим первопричинам: недостатку ума, интеллигентности, образования, плохому характеру (или бесхарактерности), приспособленчеству и лицемерию, жадности, склонности к пьянству, отсутствию вкуса и т. д. и т. д., включая неимение базовых человеческих чувств - например, любви.

Так что у меня есть вероятность доживать свой век с ощущением, что я простым фактом своей жизни перечеркнул жизнь другого, в отличие от меня, хорошего человека.



Хороший-то он хороший, да вот чем-то он мне не нравится. ...Я как сейчас помню застывшее лицо моей мамы, когда я спросил у нее о чем-то про ее младшую сестру Р. «Не надо о ней», - сказала она. И все. Самая последняя в большущей уральской семье, любимица всех, незадолго до этого не приехала на похороны матери, Александры Васильевны.

Говорили тогда, что они из-за чего-то повздорили. Но я в тот приезд, обходя многочисленную родню, не мог выяснить ничего. Как, впрочем, и позднее. Никто не хотел не то что говорить о Р., но и упоминать ее имя. И было ясно, что все прижизненные обстоятельства уже не имели никакого значения. Имело значение одно: она не хоронила свою маму.

Мне было жалко Р. Она была всего на пять лет старше меня, и мы, в войну, вместе испытывали голодные и холодные детские приключения, пока старшие ковали победу. Как-то я напомнил об этом маме. И... больше такого я себе не позволял. Она не хоронила свою маму. И все.

Через сколько-то лет после того, как не стало уже моей мамы, я листал в доме родителей семейные альбомы. И не увидел ни одной фотокарточки, где была бы Р., когда-то всеобщая любимица.

...В последние годы много раз Галя, моя жена, вспоминала один и тот же эпизод своей жизни. Как я понимаю, ей было важно уяснить самой себе, отчего, с какого момента она невзлюбила Евгения Давыдовича, второго мужа нашей дочери.

В то время мы его еще не знали. Однажды Галя и Катя встретились вместе в какой-то конторе на предмет возможного устройства Кати на работу. За Катей должен был заехать на машине Е.Д. Они обе его поджидали, и естественно разговор завязался о нем. В том числе и о его матери.

- Да, есть у него мать, - сказала Катя. - Но он ее ненавидит.

«Я опешила от этой фразы, - много раз вспоминала потом Галя, - и не нашлась даже, что на нее ответить».

А тут как раз причалил автомобиль Евгения Давыдовича и забрал нашу дочь.

А потом, через несколько лет, умерла его мать. И он не приехал отдать ей последний долг. Он не хоронил свою маму.

А сейчас о Кате. Она не хоронила свою маму.

Может быть, такого рода нравственность заразна? Быть может, Катя, оказавшись инфантильной тетей, взяла пример с уважаемого лица?..

Но если вдуматься, у человека не так уж много шансов проявить, что он отличается от животного - что он носитель святого духа. И, может быть, последний из этих шансов - сказать «Прости и прощай» своей матери. Как бы она не относилась к тебе, как бы ты к ней не относился при жизни. Даже если действительно, как Евгений Давыдович, ненавидел ее.



Однако есть относительно Кати еще одна версия.

...Вот что не раз говорили мне: вы не правильно воспитывали свою дочь. Я не спорю с этим утверждением. Но и не согласен с ним. Кто знает, как «правильно воспитывать»? В моем представлении нормальные в умственном отношении люди просто живут, а не воспитывают.

Я очень много раз думал о другом: не случилась ли с нашей дочерью в раннем периоде какая-нибудь незамеченная, на вид ординарная головная травма, которая, однако, могла в дальнейшем определить не только здоровье, но и строй ума и души человека?

Увы, многое в ее малышовой жизни (няни, детский сад) проходило вне нашего внимания.

Но в связи с этими размышлениями я вспомнил одно любопытное наблюдение над природой человеческих типов. Причем, не мое, а редкостно внимательного в рассмотрении человеков художника - Ролана Быкова.

Было так. Кто-то в редакции (в «Комсомолке», едва ли не Валерий Аграновский) сказал мне:

- Старик, это твоя тема. Школьная училка невзлюбила одного мальчишку и
доводит его едва ли не до самоубийства.

«Мальчишкой» оказался Олег, приемный сын Ролана Быкова. Я приехал к режиссеру на «Мосфильм». Там было до удивления безлюдно. Я открыл дверь с надписью «Внимание, черепаха!». Быков ждал меня. Но почему-то не спешил переходить к теме разговора, намеченного вчера по телефону.

- Так что у вас случилось? - спросил я.

- А, одна шкрабская лахудра прицепилась к моему парню... Слушай, а давай я покажу тебе мое новое кино... Скажешь свое мнение...

И мы вдвоем в крохотном зальце смотрели еще не вышедший фильм «Внимание, черепаха!». После чего уже я забыл, зачем пришел. И только собираясь уходить, спохватился:

- А что же будем делать с лахудрой?

- Да лучше их не трогать. Хуже будет, загнобят совсем.

После этого я Ролана Быкова не видел. Но слышал много. Я регулярно звонил ему по телефону, подбивая его написать что-то «на детскую тему» (сначала для «Комсомолки», потом для «Журналиста», куда я перешел работать, потом для «Огонька»). Он часто отвечал, что, конечно, напишет, иногда - что абсолютно нет времени. Но всегда разговор заканчивался его монологом-экспромтом на какую-нибудь из материй, как неправильно у нас относятся к детям и к детству как таковому - решающей стадии человеческой жизни. Порой Ролан Антонович вступал в разговор безучастно, говорил, что он устал, но как только я называл тему предполагаемого выступления, быстро заводился и начинал фонтанировать очень незаемными идеями. Я раза два предложил ему все это говорить под магнитофон, но он был категорически против: «Все напишу сам». Так к чему это я?

После фильма «Внимание, черепаха!» - сеанса для двоих - Ролан Быков в числе прочего сказал, как он не любит советское детское кино. Прежде всего, из-за того, что там дети-персонажи все в личностном плане на одно лицо. «А присмотрись к ним: вот этот точно буквоед, а вот та - уже в пять лет видно, что шлюха. Все уже заложено и известно».

Мы любим детей за все, в том числе и за тотальную милоту, кого бы из взрослых они ни напоминали. И через нее очень трудно разглядеть то, о чем говорил Быков. Однако когда уже это имеешь в виду...

...Когда это уже имеешь в виду, то, если не верить в некую предписанную свыше предназначенность, приходишь на поклон к служанке империализма генетике. И я пришел к ней в то давнее время в поисках объяснения жизненного наблюдения Ролана Быкова.

А сейчас про это вспомнил: может быть, загвоздка с нашей дочерью не в «неправильном воспитании», не в какой-то травме или неблагоприятном влиянии, а... Как только на одном плане сознания сошлись две женщины, которые не хоронили свою маму, Р. и Катя, то они не просто оказались похожими, а как бы вошли друг в друга - по сходству известных мне поступков.

Между ними - я. Больше, по Грегору Менделю, никто не мог перенести это подобие.

Как мне доложили добрые люди, не только прочитавшие ее сочинение, но и внимательно вчитывающиеся в блоги, моя дочь за то, какая она получилась, в очень большой мере винит меня. Знала бы, насколько она права!



Кто достаточно долго пожил, имеет возможность заметить: у зебры нашего существования черные полосы не обязательно сменяются белыми, чаще случаются серенькие. Однако в итоге складывается баланс... общего благополучия. Но уж если судьба дарует нам нечто истинно хорошее, без примеси «ни если, ни но», то она за это хорошее найдет способ взыскать контрибуцию: «За все надо платить». Вот я сегодня и плачу̀?



Но ведь есть за что платить! Пятьдесят лет удивительной, увлекательной жизни дорого стоят. Со стороны, надеюсь, не многие видели это мое собственное постоянное удивление. Я его, по своей натуре, суеверно таил в себе.

А источником его был внутренний мир Галины, моей женщины. Понятно, что он оказался в чем-то сходен с моим. Но, главное, он, внутренний мир, был как котенок, растущий, меняющийся, развивающийся стремительно, как пушкинский князь Гвидон. Он, например, с необычайной силой вытолкнул ее на писательскую стезю: «Вышиб дно и вышел вон».

С какого-то момента с нее не хотелось спускать глаз, чтобы не пропустить что-то новое. «В свои молодые годы я была достаточно категоричной, была из породы тех противных людей, которые считают, что знают что и знают как». И она же через некоторое время: «Если ты сам не можешь разобраться в своей душе, не лезь в другую». Ее стенание на себя, что поздно начала писательство и что теперь надо работать как можно больше и быстрее. Однако нет: «А жить надо медленно». Или вот. «Идеалистами держится мир». Но-«Поступайтесь принципами, ребята, поступайтесь. Другого пути человеческого развития, пути стать лучше нету». И это, и многое парадоксальное другое всегда говорилось из сиюминутных побуждений ее переливчатого, аритмичного, как ее сердцебиение, артистического душевного мира. За пятьдесят лет - ни мгновения скуки.

Длинный совместный путь не только окончательно сводит в одно два внутренних мира, но и каким-то образом устанавливает антинаучную связь между организмами. В последние годы мы часто смеялись над одновременно возникавшими у нас-двух одинаковых болестей или, скажем, синхронной хандрой и т.п.

Год назад я увидел в Интернете сочинение «Мама, не читай». А через девятнадцать часов умерла Галя.

См. интервью по ссылке: http://rutube.ru/tracks/3419797.html?v=2bed83891f2c4f842615c9b64d000bd3

Аида ЗЛОТНИКОВА,

Израиль

ОДИН УЧИТЕЛЬ

Очерк–воспоминание, в котором пять действий: так я разделила свою жизнь.

Главное место в ней заняла моя учительница – Галина Николаевна Режабек (Щербакова).

Действие первое

Мне 14 лет.

1955 год. Челябинск. Восьмой класс, школа №63. Наступила юность. А в ней – преображение. Она вошла в класс, и мы все сразу в нее влюбились. Но для меня встреча с ней стала судьбой.

Я хотела ей подражать во всем: в манере говорить, читать стихи, вести урок, одеваться. На всю жизнь запомнила все ее наряды, в которых она ходила. Ревновала, когда учитель физики шел ее провожать домой…

…После десятого она меня привела в газету «Комсомолец» на свое место – учетчика писем, потому что Г.Н. получила должность литсотрудника в отделе комсомольской жизни.

В моем кабинете – Саша Щербаков - литсотрудник, Толя Гилев – художник, Аркаша Борченко , влюбленный в меня с первого взгляда. Все молодые, все талантливые.

Редакционные мужчины оказывают ей знаки внимания, а она выбирает Щербакова. Я знаю их тайны и храню.

Она в редакции - солнечное сияние – ситцевое платье, копна вьющихся волос, огромные, всегда смеющиеся черные глаза. И… счастье.

Действие второе

Ростов. Мы отмечаем мое двадцатилетие.

Месяц назад Г.Н. прислала письмо: «В Ростове есть университет и факультет журналистики. Будешь учиться. Приезжай».

Я тайком купила билет, в пединституте взяла академическую справку, маме сказала: «Ты не переживай, я еду учиться на журналистку, без диплома не вернусь. Там у меня – Галина Николаевна, понимаешь?»

…На практику я уехала в газеты – сначала в «Советскую молодежь» (г. Нальчик), потом в «Ленинский путь» (г. Прохладный). Но разве расстояния что-то означают? У нее - Ростов, потом Волгоград, Москва. У меня – Нальчик, Челябинск. Муж. Дочь. Но всегда, на все времена – моя учительница. Однажды, даря мне свою очередную книгу, Галина Николаевна написала: «С любовью от автора, она же (автор) твоя учительница, она же, опять же автор, твоя подруга, а бабуля она сама по себе. Твоя Г.Н.».

Вы заметили, к старости как бы стирается разница в возрасте, но я ни разу не осмелилась ей сказать: «Можно, я буду называть вас просто по имени». Только Галина Николаевна. Она стала для меня сестрой, матерью, другом, но навсегда осталась моей учительницей.

Звонила, слышала ее голос: «Алло, говорите, я вас не слышу» - а у меня комок в горле.

Мы жили в одном городе, и кроме нее у меня никого не было. Однажды я пришла к ней в редакцию, поговорили о том, о сем. И она мне: «Знаешь, в 20 уже можно и отдаться». А я уезжала на практику и у меня почему-то не было ухажеров.

Потом я встретила Поэта. Моя Галина Николаевна все поняла, и приняла, и одобрила.

…Сколько лет прошло.

Действие третье

Картина, в которой мне уже 52 года.

Я приехала к ней из Израиля. Тогда в издательстве «Вагриус» вышла книга «Год Алены».В конце книги на обложке было написано: «Всенародная известность пришла к Галине Щербаковой после выхода в свет ее повести «Вам и не снилось».

Трогательная история Ромки и Юли, героев«Вам и не снилось» потрясла читателей. С тех пор прошло почти двадцать лет. Ровесники Ромки и Юли выросли, у них самих появились дети. Да и жизнь стала совсем-совсем другой. Но и у зрелых людей замирает порой сердце от любви. И все житейские неурядицы, нелады со здоровьем, служебные передряги и груз прожитых лет отступают перед ней. И снова все - как двадцать лет назад… Героини новых повестей Галины Щербаковой – заново шестнадцатилетние, к ним снова пришла любовь».

И в рецензиях на книги в центральных газетах отмечали: «Галина Щербакова, как всегда верна своей теме – она пишет о любви. Реальной или выдуманной – не так уж важно. Главное - что она была или будет. В наше далеко не сентиментальное время именно чувства и умение пережить их до конца, до полной самоотдачи, являются неким залогом сохранности человеческой души».

Теперь у меня на полках стоят ее книги с автографами, изданные в разные годы, настоящее собрание сочинений. Более 20 книг: «Вам и не снилось», «Дверь в чужую жизнь», «Актриса и милиционер», «Митина любовь», «Метка Лилит», «У ног лежачих женщин» … Она стала известным писателем не только в России, ее повести и романы переведены на различные языки мира. И я при случае обязательно говорю: «Вы смотрели фильм «Вам и не снилось»? сценарий и повесть написала моя учительница Галина Щербакова».

Самая первая книга – «Справа оставался городок». Там две повести «Снег к добру» и «Справа оставался городок». Это, конечно, о любви, но еще и о том, что такое порядочность, поступок, искренность. Я узнавала в них ситуации той жизни, которая была у нас в Ростове и Челябинске, у нее в Волгограде и в Москве.

В одном из интервью Галина Николаевна призналась: «…Сегодня точно знаю, что самый длинный путь в литературу именно через журналистику. Настал момент, когда поняла - надо уходить, ведь то, что спрятано и живет своей жизнью, где-то внутри меня, это что-то скоро умрет»…

Все решил переезд ее семьи в Москву. Но пробиться в литературу в столице, тем более с ее представлениями о том, что все в жизни должно быть по-честному, в то время было просто нереально. Она начала писать… в стол. Но вера в себя не ушла, тем более что рядом был такой муж, он и взвалил на себя материальную сторону семейной жизни. Но днем и ночью ее глодала мысль, что дети скажут: у них мать неудачница.

В этот момент и улыбнулось счастье. Удачу принесла повесть «Вам и не снилось». Фильм, снятый по ней, принес не только известность, но в какой-то степени и материальное благополучие. Картина стала лидером советского проката. Ее посмотрели 26 с лишним миллиона зрителей. Она была названа лучшим фильмом 1981 года и на Всесоюзном фестивале в Вильнюсе получил приз.

В повести «Снег к добру» она сказала: «Это внутренняя кухня каждого – как писать. Одному тишина нужна, другому окно, чтобы из него дуло… а иногда, чтобы заломило в душе. Чтобы пришло ощущение, что это с тобой случилось, что сквозь тебя, навылет, прошла история, и другого пути, как написать об этом, - нет».

В московской квартире на Бутырской, куда она въехала в 1976 году и прожила в ней до 23 марта 2010 года, когда умерла, личного кабинета у нее не было. Общая большая комната, книжные полки от пола до потолка, письменный стол – именно здесь она писала, и этот стол знал о ней все. На нем – Библия, Тора, Теелим - псалмы Давида из Израиля. Статуэтка «Скрипач на крыше», подсвечник и обязательно ваза с цветами.

- Вам все это не мешает, - как-то спросила я.

- Ты что, - согревает.

Здесь она принимала гостей, издателей, кинорежиссеров, читателей, которые просились в гости. Здесь мы сидели с ней долгими вечерами, когда я приезжала, и мне хотелось, чтобы эти вечера не заканчивались никогда, только бы смотреть, слышать, слушать… Еще спросить, еще сказать, еще узнать.

Потом шли на кухню и пили чай с «Белочкой», а на следующий день она кормила меня своим необыкновенным вкусным украинским борщом, заправленным мелко истолченным чесноком.

…В тот черный день она сидела на кухне отрешенная, ничего не видевшая и не слышащая.

- Что случилось?

- Они не проголосовали. Представляешь, поднятая рука решает судьбу человека.

Ее тогда не приняли в Союз писателей.

- Пошли они все на х…, - сказал Щербаков, - идемте обедать.

Знали бы мы тогда, что все эти «творческие» союзы, и партийные комитеты, литфонды и прочие вымрут и исчезнут. Останется главное: творчество, семья, муж, книги и Любовь.

Ее начнут издавать огромными тиражами. При этом издательства будут нервничать: кому Щербакова отдаст предпочтение.

В послесловии к последней новой прижизненной книге Галина Николаевна горько пишет: «Но мы-то в массе своей все те же…Яшкины дети. Конечно, где-то тоньше, где-то толще, где-то умнее, где-то дурее, но состав крови Яшкин – чтоб ближе, теснее к власти, чтоб хапнуть, а не помочь другому, чтоб старики подохли бы скорей. Уже почти век эта группа крови ломает Россию под себя».

Галина Николаевна всегда считала, что ее сформировала провинция. В различных интервью признавалась, что город, в котором она начала свою журналистскую деятельность, Челябинск, вспоминает с нежностью, как родной дом. В этом городе она встретила и свою Любовь и прожила с Александром Сергеевичем Щербаковым пятьдесят лет. Вместе и состарились…

Создатель фонда «Светлое прошлое» Олег Митяев пригласил ее 17 января 2009года приехать в Челябинск для участия в церемонии вручения ей народной премии «Светлое прошлое». На этой церемонии воздается дань уважения и почета знаменитым землякам, кто сумел прославить малую родину в масштабах страны, а то и мира.

Г.Н. приехать не смогла, но дала телеинтервью корреспондентам, и оно прозвучало во время церемонии. А почетный диплом и статуэтку «Кентавр» работы Эрнста Неизвестного привезла в Москву писательница Виктория Токарева. Теперь Кентавр тоже стоит на письменном столе…

Действие четвертое

В 1990 году наши дети уехали в Израиль.

Я - через полгода, за дочерью вслед. Потом пришли письма.

«Дорогая моя. Должен быть какой-то высочайший замысел, ради которого стоило идти на такие разрывы связей, какие мы все поимели. Что это произошло? Карма? Результат от прошлого? Или посев будущего при помощи наших внуков, который надо было совершить именно так, а не иначе? Я не знаю. Мне все это не нравится. Вот уезжает и моя сестра. Они получили разрешение. Теперь у меня все пополам. Половина крови у вас, половина здесь. Я ни в чем не уверена, ни в чем… Здесь трудно, непонятно, мы, сидя на одном месте, исхитрились эмигрировать в другую страну. У вас тоже не рай земной. Но, в общем, и не в этом дело - хуже, лучше. Дело в том, что мы не видимся, что цветаевская жизнь идет без тебя, а это неправильно. Что у меня внук, которого я вижу только на фотографиях, и это навсегда… Тошновато, и хочется хотя бы понять смысл происходящего. Тем более, я-то в момент отъезда и сына и тебя не только была уверена в правильности шага, но, можно сказать, подталкивала вас к самолету. А теперь готова вцепиться в сестру и не пускать. Ты не думай, что у меня какая-то не та информация об Израиле. Отнюдь.

Что касается питания, то там им будет лучше. Но, увы, кроме пищеварительного аспекта, я не вижу ничего другого. Как она будет там без моих книг, журналов. Без нашего трепа, в котором мы в сущности только и воплощались. Бедные мы, несчастные немолодые уже леди!

С точки зрения формальной, именно в нашей жизни ничего особенно не изменилось. Щербаков в «Огоньке», я, если не с внучкой и не хвораю, чего-то там изобретаю на бумаге. В литературе сейчас такое яркое разнотравье, что для меня, как для читателя, полный кайф, а как для писателя - дополнительные комплексы к уже имеющимся. Где же мне взять такую органическую и легкую свободу, которая у молодых? Это удивительно, как ярко они произросли из обломков соцреализма. Это так интересно! Я, конечно, нигде ни с кем не тусуюсь, литературно живу одиноко. У меня с американскими славистами больше контактов, чем с московскими. Московские как пауки в банке, это при вышеобозначенной мной их талантливости, а американцы народ чистосердечный, без задних мыслей, с ними проще, легче.

Материально вся трудящаяся интеллигенция живет трудно, мы не лучше других, но и не хуже. Нам грозят повышением квартплаты, вот это может ударить как следует. Наверное как-нибудь выползем, не кривее же мы других? Не кривее - это точно, а вот годы дают о себе знать, это да. Как в этом больно признаваться. А в общем все естественно, кроме расстояний, которые разделяют близких и родных. И границ. И представлений. И страха, что в какой-то момент, какой-то идиот может сделать большую беду всем. Но об этом не хочу ни писать, ни думать. Это как погода, как тайфун, он от меня не зависит.

Я тебя целую, дорогая моя. Кланяйся своим. Храни тебя Б-г. Твоя Г.Н.»

Об Израиле она написала роман «Восхождение на холм царя Соломона с коляской и велосипедом» и рассказ на «Храмовой горе».

«Я в Израиле была трижды. Первую свою поездку в свое время описала подробно. И только сейчас обратила внимание: мои впечатления там были насквозь о России, о больном моем отечестве. Прошло пятнадцать лет. За это время многие вернулись. По мудрой русской мысли: как в гостях ни хорошо, дома лучше. На их место приехали новые. В их числе – моя бывшая школьная ученица с дочерью, покинувшие Челябинск. Прошло время, и она выпустила свою книгу о великой русской Цветаевой. Как-то смутно представляю возможность этого в Челябинске, а уж в Москве для провинциалки, живущей вне столичной богемы, - тем более.

Уехала моя сестра. «Знаешь, - сказала она, живя в жаркой Беер-Шеве,- я всю жизнь мечтала так жить на пенсии». Полная государственная защита от всех невзгод. Полное медицинское обслуживание.

Мой внук, выросший уже в Израиле, весьма милитаризованной стране, не захотел идти в армию из-за пацифистских убеждений. Никто не схватил его за штаны, не ударил по голове, не объявил предателем. Он успешно работает в компьютерном бизнесе. А его двоюродная сестра - вот вам парадокс - окончив с отличием американскую школу в Аргентине и получив право учиться в лучших вузах США, вернулась в Израиль, чтобы сначала непременно пройти военную службу. И успешно ее прошла.

Там каждый человек в своем праве».

«Израиль» взрывает тебя изнутри – прямо в хромосомы. В тебе происходит все сразу – восхищение, обида, злость и клокот и клекот… Израиль очень оказывается свой. До обидности. Просто твоя часть. Его хочется приватизировать…»

«Господи! Спаси их! Чистых евреев, наполовину, на четвертинку, на осьмушку, похожих на негров, и на корейцев, курносых, как Теркин и рыжих, как Пугачева, конопатых, смекалистых, двоечников. Они уже твои дети, Израиль. Спасибо тебе, и прими нас в гости совковых бабушек».

«Когда меня спрашивают, на что похож кибуц, я отвечаю без запинки: «На санаторий Кремлевского Четвертого главного управления» Видимо от скудости примеров для сравнения. Такая же чистота. Такие же стриженые газоны и разнофигурные кустарники. Сады камней. Увитая плющем библиотека. На подоконнике небрежно раскрыта книга. Тургенев «Записки охотника».

Евреи, как выяснилось, прекрасно работают в колхозе. В каждом их доме канализация – иначе не поставят дом, горячая вода, в гараже «Форды», «Опели», «Мерседесы». Хочешь куда-то ехать – напиши заявку и езжай…

«…Просто стояла на Храмовой горе, на которой сроду не была и точно знала, что была здесь и белокаменный город часть моей жизни. Что делать, если именно тут я шкурой поняла, что никуда отсюда не денусь, даже когда уеду

…Любопытные американцы свешивали головы в раскопы Иерусалима, громко удивляясь тому, сколько эпох и времен ушло под землю, а мы все еще как дети…

…И в экстатической молитве застыли над этими же глубинами паломники–японцы.

…И мальчик араб – ровесник моего внука – предлагал сфотографироваться на верблюде.

А Бог был один на всех, он слушал нас, слышал и он нас жалел.

- Я тебя никогда не забуду, - сказал мне внук.

Пожалуйста, не забудь, не забудь… Не забудь».

Действие пятое

Тяжелый у меня март. Дожди и холодно. В прошлом, 2010, году я с января по март тоже не находила себе места. Галина Николаевна была в больнице. Последний раз мы виделись в сентябре 2009-го. Я приехала на Международную конференцию, посвященную Марине Цветаевой. Накануне моего отъезда, мы сходили с ней на рынок, купили огромных карпов, она их запекла в духовке. Я позвала Катю, мою бывшую студенческую корреспондентку, ставшую журналисткой в Москве, мне так хотелось стареющую мою Галину Николаевну и ее мужа передать в надежные руки, хотя бы для маленькой заботы о них. Катя нас фотографировала, мы болтали, смеялись, и ничего, ну ничегошеньки не предвещало того, что случилось в январе-феврале.

Она перенесла сложную операцию. Выписалась из больницы и снова попала в нее уже по другой болезни. Она попросилась из больницы домой, и муж согласился. 22 марта я разговаривала с ней по телефону.

– Давайте приеду, Ну и что, что у меня неходячая нога, как-нибудь, справлюсь, - сказала я.

– Не впущу, -ответила она тихим голосом.

А 23-го в час дня позвонила Катя и сказала: «Галина Николаевна умерла». Я, схватив палку, чтобы снова не упасть и не сломать еще раз  ногу, ринулась в Москву. Все произошло очень быстро. Крематорий. Поминки. Слезы.

… И вот целый год я живу с каким-то странным чувством, будто это уже не я. Мне не к кому больше в Москву ( да простят меня все мои дорогие мне люди, живущие в этом городе). Некому позвонить и все рассказать, не к кому рвануть на два часа, чтобы только посидеть рядышком и ощутить себя абсолютно счастливой.

Не у кого спросить: «Что же мне делать?»

…Через несколько дней 23 марта 2011года.
24 марта 2011 г.