ВПОРУ ПОСМЕЯТЬСЯ НАД СОБОЙ…

Галерею блестящих имен культуры в 2010 году «Обыватель» открывает размышлением об Антоне Павловиче Чехове. Не только потому, что этот год объявлен Годом Чехова – в связи со стопятидесятилетием со дня его рождения. Загадка этого русского гения до сих пор не разгадана. С течением времени все больше читателей (из тех, кто вообще читает книжки) попадают под обаяние его сочинений, начиная понимать толстовское определение этого писателя: Пушкин в прозе. А пьесы Чехова, изначально отнесенные критиками, с точки зрения драматургического умения, в разряд несовершенных, по частоте постановок соперничают с Шекспиром. Ладно бы в России (кто точно скажет сейчас, сколько идет в Москве «Чаек» и «Вишневых садов»?) – в мире!

Так что не исключаем: в этом году жизнь может вернуть нас к теме Чехова не раз.

«Чехов странный писатель, бросает слова как будто некстати, а между тем все у него живет, и сколько ума! Никогда у него нет лишних подробностей, всякая или нужна, или прекрасна».

 Л.Н. Толстой.

Михаил Воздвиженский

Тихий человек и загадочный писатель прожил в ушедшем веке всего четыре года. И начал он его с поездки на Сахалин, а кончил отмеренный ему кусочек века блестящими пьесами. Правда, еще купил дом в Ялте и женился.

Вот писатель, с которым поговорить приятно, отозвался о Чехове Лев Толстой. Граф, рядившийся под крестьянина, частенько матерился. У интеллигентного Чехова, не позволявшего грубости,  родители были крепостными.

В детстве у меня не было детства, скажет Чехов. К нему, к среднему из пяти сыновей, родители относились как-то немилосердно, отец сек его. Но именно Антон впоследствии приютил и содержал стариков.



Когда отец просто-напросто сбежал с четырьмя детьми из города Таганрога, опасаясь долговой ямы, шестнадцатилетний Антон остался один - ему надо было кончить гимназию. И хотя его уже дважды оставляли на второй год, учение он одолел, подрабатывая уроками, которые давал сверстнику - сыну нового хозяина лавки. Вышло так, что с самого детства судьба как бы лепила писателя, подбрасывая доброй пригоршней впечатления, череду интереснейших типов, уча неимоверно тяжелому труду видеть и мыслить. Но, как это частенько случалось, судьба же подстроила ему испытания физические, не дав крепкого здоровья. Несчастный мальчик оказался на грани смерти, когда, искупавшись в холодной воде, подхватил  перитонит и страшный геморрой. Неудивительно, что в двадцать четыре года - чахотка. И не случайно, наверное, все дети в его сочинениях - угнетенные, несчастные.

В огромной семье Чеховых все были талантливы, хотя четыре брата Антона, каждый по-своему, по вековой русской традиции загубили божий дар. Лишь Александр, пожалуй, оставил после себя неизмеримое богатство - сына Михаила, которому суждено было повлиять на актерское искусство всего мира.

Сам Чехов, вообще говоря, - живое воплощение русского, России. Если одним словом определить судьбу этой неуловимой для здравого ума страны, глядя, допустим, с Луны, то ничего, кроме слова «тоска», в голову не приходит. Не потому ли в России так почитали шутников и не любили печальные лица? Застегнутый на все пуговицы Чехов, начавший умирать в ранней юности, вовсе не взывал к сочувствию, был приветлив, любил пошутить. Однажды в грозу приятель поднялся в комнату к только что веселившему компанию Чехову и увидел на смятых простынях беспомощного, несчастного человека, харкающего в таз кровью.

Поступив в университет, Чехов работает литературным поденщиком, верх его мечтаний - сменить серенький неприличный сюртук. За один 1883 год он написал и опубликовал 100 рассказов, получая 8 копеек за строчку. Злой А. Скабичевский, критик из «Отечественных записок», предсказывал Чехову, что он сопьется и умрет где-нибудь под забором, как все чахоточные писатели. Чехов не спился и написал очень много. Он не написал только автобиографию. После смерти его, не под забором, а в очень привилегированной клинике Германии, лавиной хлынул поток воспоминаний. Сотни знаменитых людей России невольно восстановили, чуть ли не по дням, на удивление сконцентрированную жизнь. Современники, в том числе знаменитые писатели, пишут о Чехове-человеке с каким-то добрым чувством, что обычно не присуще писателям, а тем более в отношении не очень-то компанейского коллеги, никогда не принадлежавшего какой-либо одной редакции или театру. Куприн называет руки Чехова «милыми». Глаза у него были нежно мягкие, - вспоминал Горький. - Смех его, почти беззвучный, был как-то особенно хорош...

Поездка Чехова на Сахалин уникальна и загадочна. Какое-то бегство от себя, обрамленное, меж тем, тщательно продуманным планом, определенными задачами, по сути, ученого-этнографа. А впрочем, страсть к путешествиям была присуща ему всю жизнь. Повинуясь, возможно, необходимости добычи впечатлений, он на удивление легко снимался с места и беспрерывно перемещался, - колесил по России, Европе. Чехов был на Цейлоне, проплыл по Суэцкому каналу, зачем-то привез мангуста. За два года до смерти, истощенный болезнью, он без колебаний откликается на приглашение С.Т. Морозова сплавать по Волге и Каме. «Здесь бывал Чехов» - фраза сакраментальная, произносимая, однако, с каким-то необъяснимо теплым чувством. Пастернак в письмах с Урала даже немного гордился, что жил в местах, где бывал Чехов.

Трудно, меж тем, сегодня представить, что почти полвека мало кто почитал Чехова за классика. Нытик, написавший много разной чепухи, - так приблизительно можно охарактеризовать отношение к его творчеству, бытовавшее меж  критиками вплоть до сороковых годов. Сам же Чехов почти с точностью угадал хронологию своей популярности. Меня будут читать лет семь, а потом забудут, - сказал он однажды и добавил: - Но пройдет время, и тогда уже будут читать долго. Что касается чтения, то и сегодня, наверное, не читают, но потому лишь, что не читают вообще. Зато театр, кажется, надолго заболел им, и на пороге столетия смерти Чехов, пожалуй, самый популярный драматург в мире. Как и Шекспира, его ставят театры, которые желают прослыть современными или академическими, кассовыми или просто модными. Интерес к творчеству писателя в последние десятилетия возрастает. Вдруг обнаружилось, что Чехов был абсолютно аполитичен. Возмущался лишь маленькой зарплатой учителей в «неуклюжей России». Хрестоматийные, казалось бы, герои воспринимаются иначе, а далекая, почти абсурдная ситуация «Вишневого сада» вообще стала олицетворением сегодняшнего дня.

Постановок своих пьес даже в Художественном театре Чехов не любил, вечно ворчал, старался вмешаться в дела режиссеров. Известно, что именно необычайно пронзительное прочтение пьесы талантливым режиссером вдруг резко меняет отношение к писателю. Так произошло с «Мещанами» Горького после «вмешательства» гениального читателя Товстоногова. Трудно даже предположить, понравилась ли бы Чехову постановка «Трех сестер» Немировичем-Данченко, потрясшая нашего зрителя в конце сороковых годов прошлого века. Собственно говоря, еще ни одному режиссеру не удалось поставить «Чайку» и «Вишневый сад» как комедии, а потому можно сказать с уверенностью, что Чехов до сих пор не прочтен, не разгадан.

А какая, в самом деле, комедия? Стук топора заменит Фирсу отпевание. Старика живым замуруют в старом имении. Пожалуй, во всей мировой литературе нет более страшного описания раба, чем в самой русской из всех русских пьес. На смертном топчане заживо погребенный старик беспокоится, надел ли пальто его хозяин - бездельник и пустозвон. Сады кому-то всегда мешают. Лопахин будто ненавидит деревья. Русская широта, нервно и узко чувствующая чужие идеи. Бизнес! Америка толкала Россию делать деньги. Поняли, однако, по-своему: выгодно рубить деревья. Полуидиот Симеонов-Пищик радуется тому, что ценная глина потребовалась англичанину: «Величайшего ума люди эти англичане!» Ему и отечеству глина не нужна. Можно предположить, что Чехов смеялся, когда писал своих гротесковых персонажей. А пьесу ставили так, что зрители плакали.

Надо перестать восхищаться собой, - повторяет Трофимов. Не главная ли это мысль пьесы? Чехов будто предвидел, что это восхищение у нас надолго. Вышло - на век. Начало века совпало с его концом. В середине - кровь диктатур, тюремный холод пространств, а по краям - восхищение.

Чехова торопили с пьесой. Театр торопил, Станиславский, жена.

К. Маркса друзья тоже торопили скорее закончить «Капитал». Мешали прыщи, выступившие на теле.

К. Маркс успел. Чехов мог прочесть «Капитал». Прочел, нет ли, но написал пьесу. Мешала смерть, но он, отстранив старуху, успел. Чтобы прочли и посмеялись. Торопители несколько даже переусердствовали, восхитившись собой:   вместо «комедия» попросту поставили «драма». И ужасно рассердили автора. Он так и умер, понимая, что и дальше будут восхищаться…

Чехов оканчивал пьесу, когда в Брюсселе и Лондоне шли 37 заседаний II съезда РСДРП. Героям «Вишневого сада» загрозила диктатура пролетариата, России - противоестественный ход истории. Раневская, скорее всего, кончила дни на панели, затащив туда всю в слезах Аню. Варя поступила в один из наркоматов секретаршей к Лопахину, который, перестроившись, навострился в бесовском искусстве сочинений гибельных приказов. Яша, проводя линию партии, не задумываясь, что такое линия, возглавил какой-нибудь отряд ЧК и, насаждая комбеды в несчастных деревнях, в угаре пришил и мать родную, и родного братца.

Когда смотришь на фотографию Чехова, стоящего в задумчивости у стены, невольно приходит мысль, что он все это как бы видел и знал. Впору посмеяться над собой, что и предлагал когда-то писатель, наблюдая драму России.

 Ясная Поляна была осквернена немцами. Во время войны Мария Павловна заперла кабинет и спальню Чехова на ключ и тем самым спасла их от глумления. Гермайор, который прожил в доме неделю, не сделал и попытки ворваться в апартаменты писателя, поскольку уже посчитал, что дом принадлежит ему. Уезжая, он застолбил надписью на парадной двери свои права на усадьбу Чехова. Эта надпись останавливала других немцев, желавших поселиться в красивом доме.

…Судьба литературы в России уникальна. Ее не просто уважали. Казалось, она может накормить и одеть. Пушкин вообще стал некоей точкой отсчета. «Пушкин в прозе», как сказал о Чехове Л.Толстой, простоял у стены, наблюдая за нами, сокрушаясь, что остался непонят...

Ренуар сказал, что картина, где все понятно, - это не искусство.

Слабое какое-то оправдание нам...

В 1903 году в сборнике товарищества «Знание» (Книга вторая)  была опубликована пьеса А.П.Чехова «Вишневый сад», еще при жизни автора воспринятая как его итоговое произведение. Через несколько месяцев состоялась премьера спектакля по этой пьесе в Московском художественном, в постановке которой Антон Павлович принимал активное участие. Этими заметками публициста мы хотим отметить, может быть, самое удивительное сочинение в русской драматургии.
Сергей БАЙМУХАМЕТОВ

РОССИЯ ТАК И НЕ ПОНЯЛА ЧЕХОВА.

И ПРОИГРАЛА

Вишневый сад рабочих и крестьян

- Гайдар нас ограбил, Чубайс страну кинул как последнего лоха, а вы, писаки, из них героев-реформаторов делаете!

Так сходу и «врезал» при нашей встрече мой бывший одноклассник Сашка Восьмикин, бывший токарь-расточник с некогда мощного оборонного завода «Авангард». Тяжелый был разговор. Но откровенный. А поскольку мы друзья детства, то орали друг на друга, не обижаясь.

- Это нас, интеллигенцию, по миру пустили! – наступал я. – А вы, работяги, заводы получили. Понимаешь, за-во-ды!

- На хрен мне нужен завод! – кричал Сашка. - Что я с ним делать буду? Ты знаешь, что директор сразу окружил завод фирмочками и все деньги туда перекачивал?

- А ты куда смотрел, акционер, хозяин хреновый?

- Какой я хозяин? Это все из газет. Продал я акции… И как не продашь, когда зарплату по полгода не платили.

- Вот видишь, сам свои акции по дешевке дяде спустил, а еще плачешься.

- Вам легко говорить! Тебе ни есть, ни пить не надо, лишь бы писать что хочешь, а нам – надо жить.

И вдруг в токаре шестого разряда Сашке Восьмикине я увидел… Любовь Андреевну Раневскую, помещицу, дворянку. Ту самую, из великой, как показало время, пьесы Чехова. Говорю не из любви к парадоксам: советские рабочие и крестьяне повторили судьбу чеховских дворян.

«Вишневый сад» Чехов назвал комедией.

Корифеи Художественного театра на обозначение жанра не обратили внимания и ставили пьесу как драму. По схеме: «класс уходящий – класс приходящий».

      

«Почему на афишах и в газетных объявлениях моя пьеса так упорно называется драмой? – жаловался Чехов в письме к Ольге Книппер. – Немирович и Алексеев (Станиславский. – С.Б.) в моей пьесе видят положительно не то, что я писал, и я готов дать какое угодно слово, что оба ни разу не прочли внимательно моей пьесы».

Время показало, что здесь Чехов самозаблуждался. Иногда сам художник не в состоянии оценить и понять то, что вышло из-под его пера. Так Сервантес и Стивенсон искренне считали, что написали пародии на рыцарский и пиратский романы. Вот и Чехов настаивает на комедийности “Вишневого сада”. Хотя из всех персонажей с некоторой условностью комедийным можно считать разве что Гаева, который на все разумные предложения Лопахина отвечает: «Кого?.. Дуплет в угол… Круазе в середину…».

Чехов вольно или невольно попал в драматический нерв времени. Россия крестьянская, крепостная, феодальная становилась Россией промышленной, буржуазной, капиталистической. Изменялся жизненный уклад. И уже первые люди на собраниях, в обществе - не томные или буйные потомки древних фамилий, не властители дум поэты и историки, не гвардейские офицеры, а заводчики, банкиры, плебеи с большими деньгами, во фраках, лопающихся на тучных телесах, с манерами вчерашних конюхов, приказчиков или шулеров. «Чистая» Россия отшатнулась. Но деньги есть деньги. Морщились, брезговали, но ели и пили, брали. А деятели художественно-театрального мира, получая от купцов и промышленников немалые суммы на «святое искусство», при этом не стеснялись в открытую презирать своих меценатов, насмехались над ними, называли их тит титычами.

И естественно, как реакция на происходящее в обществе вспыхнули ностальгические чувства по прошлому, по угасающим «дворянским гнездам». Отсюда – «красивый вишневый сад», «благородный уход дворянства», белое платье Раневской… В это же время Бунин пишет дворянско-ностальгические «Антоновские яблоки», про которые один-единственный критик осмелился заметить, что «эти яблоки пахнут отнюдь не демократически».

И в советские времена художественная интеллигенция видела в пьесе только «беспомощную и наивную Раневскую», «красивый сад» и «грубого капиталиста Лопахина». Ермолаю Лопахину не повезло больше всех. В нем увидели наступление «его препохабия капитала». Одна из тогдашних газет назвала его «кулаком-торговцем». И снова тщетно протестовал Чехов: «…Роль Лопахина центральная. Если она не удастся, то значит и пьеса вся провалится. Лопахина надо играть не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец. Это мягкий человек».

Увы. Глас вопиющего. Удивительно, но в целом демократически настроенная пресса того времени, гневно осуждавшая недавнее позорное крепостничество, не хотела понимать и принимать Лопахина, внука и сына крепостных. Потому как богач. Если б он просил подаяния на паперти, разбойничал на дорогах или околачивался в кабаках, его бы жалели, им бы восхищались, видели в нем жертву «гнусной действительности». А молодой, здоровый и предприимчивый русский мужик тогдашним публицистам, а тем более эстетствующим критикам, и на дух не был нужен.

Не спасло Ермолая крестьянское происхождение и в советские времена. В бездельнике и приживале, «облезлом барине» Пете Трофимове коммунистические идеологи видели чуть ли не провозвестника будущего. А вот Лопахин с его проектом сдачи вишневого сада под выгодные дачи – «капиталист», погубитель. И почему-то ни тогда, век назад, ни позднее никому в голову не приходило, что Лопахин не сад хотел вырубить и «красоту сгубить» – он людей спасал! Ту самую Раневскую и того самого Гаева. Потому что помнил случайную ласку барыни Раневской в детстве, когда отец в кровь разбил ему лицо. На всю жизнь запомнил ее добрые слова, утешение, и теперь, когда появилась возможность, захотел отплатить добром за добро. Не о теориях, не о «любви к красоте», а о простой человечности, о желании помочь беспомощным людям – вот о чем думает Лопахин.

Это не я придумал. Это все написано у Чехова. Черным по белому. Другое дело, что не заметили. Как обычно, хотели и хотим видеть то, «что надо».

Но самый сильный удар получил Ермолай Лопахин уже в новейшие времена. И опять же от журналистов-эссеистов, на этот раз пишущих не о «красоте» или «духовности», а дующих в трубы «рыночной экономики». Замелькали статьи, авторы которых провозгласили Лопахина – кем бы вы думали? – предтечей и родоначальником «новых русских». Ура! Преемственность поколений! Мы вместе поднимаем Россию! При этом упустили из виду «маленькую» деталь: происхождение денег.

Лопахин – естественное проявление русской жизни времен перехода от феодализма к капитализму. Отец, получив «вольную», завел дело, сын – продолжил: «Я весной посеял маку тысячу десятин и теперь заработал сорок тысяч чистого». Все – своим умом и горбом.

А капитал «новых русских» – это чаще всего разворованное общее достояние. В воровстве этом трогательно объединились партийно-советские начальники и уголовники. Лопахины действительно создавали новую Россию. Нынешние мироеды вкупе с алчным чиновничеством в погонах и без могут ее погубить. Поскольку нагло пируют и воюют промеж собой на глазах ограбленного народа. И легко могут спровоцировать новый русский бунт, кровавый, беспощадный. Ведь многие идут под красные знамена не столько из любви к коммунистам, сколько из естественного чувства протеста людей обманутых и оскорбленных.

Повторяю не из любви к парадоксам: советские рабочие и крестьяне повторили судьбу чеховских дворян. Гаев и Раневская могли спастись, сдав участки в аренду. Лопахин сто раз им предлагал. А в ответ слышал: «Кого?.. Дуплет в угол… Круазе в середину…». Раневская и Гаев – бледные немочи, люди, не способные ни на что, у них даже инстинкт самосохранения выродился.

Современные Лопахины в самом начале экономических реформ тысячу раз предлагали рабочим: «Поймите, юридически вы – хозяева заводов, давайте, пока не поздно, перейдем на выпуск другой продукции, которую будут покупать! Вы можете это сделать и имеете на это право». А в ответ слышали: «Пусть директор решает, нам-то чё. А он не чешется». Лопахины убеждали: «Так вы, хозяева, выберите себе толкового директора!» Хозяева, переглянувшись, решали: «Пойдем пивка попьем, чё зря сидеть. Все равно работы нет». По сути, то же самое: «Кого?.. Дуплет в угол… Круазе в середину…»

И Лопахины отступились. Каждый бормотал про себя примерно тот же, чеховский, текст, что и сценический Лопахин: «Я или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу…».

И ушли. Судьба заводов, фабрик, рабочих ныне известна. Известны судьбы и состояния директоров.

Века иждивенчества привели к генетическому вырождению особей, составлявших дворянство. То же самое - с вечными трудягами рабочими и крестьянами. Советские десятилетия социального иждивенчества, когда все решали за них, привели их к тому же. В результате – ослабленная воля, нежелание думать о себе и своей судьбе, неспособность к принятию решений. Стремление спрятаться, уйти от проблем, от непонятных разговоров. Типичные Гаевы и Раневские. Едкий, желчный человек Бунин, считавший пьесы Чехова надуманными и слабенькими, ехидно заметил по поводу собственно жизненной, реальной основы сюжета: «Какой хозяин, помещик засадит огромный сад вишнями. Да не бывало такого никогда!»

Бунин имел в виду, что глупо, нелепо весь сад засаживать вишнями, в барских усадьбах вишневые деревья составляли только часть сада. Так что примем чеховский вишневый сад как отдельный, частный случай, который стал символом.

Но если продолжить бунинское наблюдение, то очевидно, что ни один нормальный человек по собственному уму не станет «засаживать» такую нелепую штуку как «социалистическая экономика». Однако же она существовала. И эти гигантские бесполезные заводы, сами себя не могущие прокормить колхозы и совхозы памятны и дороги людям как часть их жизни, их молодость. Точь-в-точь так же, как дорог был несчастной Раневской ее вишневый сад - убыточный, плодоносящий раз в два-три года…

Историю не перепрыгнуть. Но ее «зигзаги» (термин Л.Н. Гумилева) все-таки можно исправлять. Лопахины, Морозовы, Мамонтовы к нам в свое время не с неба свалились, а вышли из рабочих и крестьян. Как говорила моя тарусская соседка баба Мотя, все люди одинаковые, только спинжаки у них разные.

И головы, - добавлю я, не претендуя на оригинальность суждения.

1 марта 2010 г.