«ЭХО МОСКВЫ». Десять лет спустя

Радиостанции «Эхо Москвы» исполнилось 20 лет. Почему мы каждый год отмечаем ее день рождения? Потому что она – почти что единственный остаток гражданского общества в стране всепобеждающей Вертикали.

Мы перепечатываем три августовских передачи «Эха», посвященных дню рождения станции, -  от 2000, 2009 и 2010 года. Приверженцы этого радио тут, поверьте, найдут интересное чтение.

Дополняем эту публикацию перепечаткой  собственного материала о «внутриутробном» периоде развития «Эха Москвы».

В прямом эфире радиостанции "Эхо Москвы" передача "Сотрудники". В гостях Сергей Корзун. Эфир ведет Сергей Бунтман.


С.БУНТМАН: Так как у нас неделя особая, нам исполнилось 10 лет, сегодня у нас Сергей Корзун, первый главный редактор, основатель "Эха Москвы", а сейчас генеральный продюсер.

С.КОРЗУН: Хорошо бы на всех 10 лет, а то ведь каждому - и часть жизни.

С.Б.: Я думаю, здесь не стоит спорить, как с 2000 годом, когда начинается новый век, когда начинается новое тысячелетие. Здесь все понятно: 10 лет - и начали новый десяток Надо послушать, что объективная информация о тебе говорит.



С.К.: С трепетом.
С.Б.: "Из главного архива секретных сообщений, папка "10-бис", гриф "Совершенно секретно". Характеристика на сотрудника радиостанции "Эхо Москвы" Корзуна Сергея Львовича. Характер нордический, сдержанный. Рост, вес, цвет волос и размер стопы соответствуют требованию центра и времени. Свободолюбив. Это способствует использованию его творческой энергии в мирных целях. Рос, воспитывался и учился по традиционной схеме: детский сад, школа, Московский институт иностранных языков имени М. Тореза. Потом была служба в Алжире. В 1990 году по заданию центра взял на себя его функции и создал первую независимую частную идеологически подрывную радиостанцию. Разносторонне одарен. Хороший спортсмен, умеренный музыкант-исполнитель. Прозаик. Автолюбитель со стажем. В еде в принципе неприхотлив. Работоспособен в ночное время суток. В связях, порочащих его, замечен не был. Агентурный псевдоним: СЛК. Юстас". Ну как, согласен или нет?

С.К.: Детского сада не было. Вполне домашний ребенок дошкольного возраста. Про "заек" («прозаик») уж не знаю.

С.Б.: Ты сказал, что детского сада не было, что ты домашний ребенок. Тем не менее, ты не единственный ребенок в семье.

С.К.: Нет, есть старшая сестра. Любимая, замечательная сестра.

С.Б.: Скажи сразу, из какой ты семьи.

С.К.: Отец - профессиональный военный, генерал-майором закончил. Последние годы занимался журналистикой. Участник Великой Отечественной войны. Зовут Лев Игнатьевич. Папа, привет! Я знаю, что он меня слушает. Мама - инженер по образованию, работала в разных государственных учреждениях. Тоже пенсионерка сейчас. Мамуль, привет!

С.Б.: Ты много спорил или споришь с папой по поводу того, что делает наше радио?

С.К.: А то! Он самый главный критик. Как начнет наезжать: там погоды нет вовремя, там сказали не то. Конечно, приходится спорить, защищать свое дитя.

С.Б.: Очень смешной вопрос в стиле "Бриллиантовой руки": "Зачем вы отстригли бороду? У вас был такой мужественный вид".

С.К.: Рецепт беру на будущее. Когда потребуется особо мужественный, тогда я ее и отпущу - еще пару недель не побреюсь.

С.Б.: По-моему, ты никогда до пояса бороду не отпускал.

С.К.: Вроде не было. Родился без бороды, на самом деле. Это отдельная история. Поимел ее в стройотряде, как и многие в институтские времена. А потом из врожденного стремления фрондировать с военной кафедрой умудрился ее не сбрить практически до конца института. С тех пор она и осталась. Очень хотелось другим, чтобы ее сбрил, а мне очень не хотелось, чтобы другие вышли победителями.

С.Б.: Там, по-моему, был такой аргумент, что ты уже на паспорте снят с бородой, а ты на стажировку должен был поехать. По-моему, это произвело глубочайшее впечатление на военную кафедру.

С.К.: Ну а что, надо, чтобы физиономия соответствовала тому, что на фотографической карточке.

С.Б.: Честно говоря, как один из древнейших бессмертных, я помню Сергея Корзуна вовсе без бороды, но зато с длинными волосами, с челкой и в клетчатых брюках.

С.К.: Да, классно, одни из любимых брюк. А самые длинные волосы были в первом стройотряде. Тогда я позволил себе их отпустить. Правда, заплечных не было никогда.

С.Б.: Ты с удовольствием ездил в стройотряды? Я помню, мы были в Астрахани, когда ты после второго, а я после первого курса. Что для тебя были такие вещи? Это очень важно для того, как человек потом подходит к работе.

С.К.: С огромным удовольствием! Это была легальная возможность заработать деньги (не сумасшедшие, но по студенческим стипендиям, да и вообще по тем временам нормальная), почувствовать себя самостоятельным, оторваться от дома. Это сейчас есть возможность снять квартиру даже совсем молодым, а раньше это было немаловажно. Закреплял свою самостоятельность. И потом, дружба проявляется или не проявляется в тесном общении. Люди мне всегда были интересны, в том числе и те, которые меня окружали в институте, и внеинститутские. Много открытий хороших и разных.

С.Б.: Здесь вопрос от слушателя Виктора: "Расскажите о первых шагах станции". А второе: "Почему вас назвали авантюристами и романтиками? В чем был авантюризм?".

С.К.: Авантюризм - с головой в воду, не раздумывая, потому что времени на раздумья не было, очень хотелось что-то сделать. Не получилось бы с радио - может быть, получилось бы где-нибудь в другом месте. По крайней мере, попытки предпринимались бы. Меня лично называли авантюристом?

С.Б.: Нет, "авантюристы", они, наверное, коллективно…

С.К.: Романтики - потому что верили, многие до сих пор верят в какие-то идеалы: человечности, справедливости и так далее. Вот, наверное, и ответ. С одной стороны, авантюристы, с другой, романтики. Так оно и есть.

С.Б.: Юрий, глубоко документирован, насколько я понимаю: "Я читаю журнал "Итоги". Страница 33, ваша фраза: "Сегодня мы хотя и потеряли в искренности, но стали более профессиональны. Вы что, стали больше врать? Ответьте, пожалуйста, сейчас, в эфире".

С.К.: В искренности чувств, это связано с романтизмом, - да, наверное, потеряли. Раньше вполне заинтересованно следили за тем, что происходило на нашей земле в первый раз. Это как с первой старушкой. Когда первая старушка падает из окна, то это всегда больно и обидно. За второй следишь с той же болью. Но когда из окна выпала 13-я старушка, то стало скучно, и я пошел.

С.Б.: Здесь я в чем-то с тобой мог бы поспорить, потому что здесь еще профессиональные предохранители появляются. Я тоже думал, когда читал страницу 33, - может быть, чуть раньше, чем Юрий: - может, появился предохранитель, который есть в любом электронном приборе, чтобы он сгорел, а не все остальное.

С.К.: Может быть. Может, еще одно есть. Когда мы начинали, мы не ощущали себя функцией. А сейчас иногда ощущаем. Это обратная связь. Если раньше мы вообще не знали, на кого вещаем, были люди, которые нас слышали, то сейчас мы знаем по опросам, что 600 тысяч ежедневной аудитории, полтора миллиона в Москве еженедельно, 4 миллиона по стране, 45 крупных городов плюс мелкие. И начинаешь отчасти ощущать себя функцией. При этом в искренности теряешь, конечно.

С.БУНТМАН: …Знаете, Ирина, если вы думаете, что вы одна, тут очень много таких объяснений. Когда увидели те, кто не видел на телевидении, говорят: "Я вас представлял толстым и добродушным, а вы высокий"

С.К.: Я в душе, наверное, толстый и добродушный.

С.Б.: "Не импозантный, не интересный, а именно красивый". Ирина, я обобщил и передал вместе с вами все, что здесь пишут. Здесь очень важный радийный вопрос: "Когда вы слышите собственный голос в эфире (а голоса твоего действительно много, и здесь отмечают, что "Слушайте на "Эхе" говорится все время), какие вы испытываете ощущения?". Между прочим, мы говорили, помнишь, про то, когда первый раз слышишь свой голос, записанный на радио, еще там, на "Иновещании".

С.К.: Пугаешься, не узнаешь, ненавидишь свой голос. А потом то, что записано в заставках, идет часто, от него просто отстраняешься до такой степени, что даже просто не воспринимаешь это как свой голос. Я знаю, например, что мне нельзя читать, даже если очень хочется и надо, то, что мы называем анонсами программ. Потому что они пойдут или сразу до, или сразу после моего же голоса.

С.Б.: Это бывает. По средам и по понедельникам иногда ты делаешь паузу, а потом: "Слушайте на "Эхе"

С.К.: Ну да. Только профессионально знаешь, что это твой голос, а так - народное достояние.

С.Б.: Спрашивают, как пришла мысль о создании "Эха". Многократно это описывалось, назывались разные топографические места. То курилка 7-го этажа на Пятницкой, то почему-то туалет. Я гневно опровергаю: около туалета 6-го, а не 7-го этажа, это "Трудовая Россия" там родилась. А у нас курилка с другой стороны.

С.К.: Просто у нас совмещался туалет с курилкой. По-моему, если мне память не изменяет (она может изменять), это было все-таки в туалете, совмещенном с курилкой.

С.Б.: А по-моему, на лестнице в противоположной стороне. Или там ты уже донес до меня какие-то созревшие мысли?

С.К.: Конечно, там было ближе к нашим столам, где мы сидели. Поэтому там я донес какие-то мысли. А с Мешковым мы встретились как раз там. Но это не мысль. Мысль-то пришла задолго до нас многим другим. Другое дело, что мы, и Сережа Бунтман в частности, радио слушали много, потому что профессионально с ним работали, и французского радио, да и перемещались уже во второй половине 80-х годов и там слушали местное радио. Мне еще посчастливилось чуть-чуть отстажироваться, в размере трех недель, на радио "Кис-FM" у Джорджа Полински. Он тогда владел этой сетью, а потом выбыл в «Европу+». Таким образом, какие-то навыки были. Потом ребята-то уходят. Саша Любимов, Влад Листьев уже "Взгляд" сделали. Так что все сошлось: определенная подготовка и сделанное предложение, за что мы благодарны Ассоциации радио, факультету журналистики и редакции журнала "Огонек", Александру Сергеевичу Щербакову, который принимал в этом самое деятельное участие. У них были мысли, позвали. У нас появились мысли. Они охотно отказались от своих, приняв наши, и предоставили нам возможность их реализовать. Вот в чем была их функция. Чрезвычайно благодарны им за это!

С.Б.: Кто придумал название "Эхо Москвы"?

С.К.: Александр Сергеевич Щербаков, в то время ответственный секретарь "Огонька". Я придумал "Радио-М", почему-то мне очень нравилось. Тогда еще "Фокус-М" не было, и прочее. А потом Александр Сергеевич предложил расшифровать эту букву. У нас был такой логотип: радио - и большая буква "М", стилизованная под это. Он предложил расшифровать как две буквы: "ЭМ" - и выдал "Эхо Москвы", с чем все сразу согласились.

С.Б.: Действительно здорово, по-моему. Были ли у тебя переломные моменты вначале, в первый год? У тебя, не у страны. Не казалось ли тебе в какой-то момент: на кой черт я это затеял?!

С.К.: Ломало, а как же! Не без того. Где-то на второй или третий день. Это, как всегда, синдром второго или третьего раза. Первый день отработали на сумасшедшем подъеме. Второй день - сумасшедший подъем. А третий или четвертый - выясняется, что основа всему - то, что мы сейчас часто говорим, - это технология. Друзья с того же "Иновещания", которые сами приходили новости делать и приносили нам ленты агентств, на которые мы были подписаны. Вроде уже надо согласовывать, потому что он может прийти, а может и не прийти. Он же не наш сотрудник. Все оказалось так зыбко: вроде вышли в эфир, все у нас готово, но нас-то горстка, этих авантюристов и романтиков. А нужна технология, нужно выпускать. Конечно, был не один и не два момента, когда казалось: ну, ввязались! Конечно, авантюристы, куда же денешься! А потом, естественно, переживаешь этот момент, переживаешь не пассивно, не забиваешься в угол, а его преодолеваешь активно и выходишь на другой уровень.

С.Б.: Почему ты ушел из главных редакторов?

С.К.: Тоже неоднократно объяснял, и все правдиво. Первое: не могу быть управдомом, не чувствую в себе силы и квалификации. Работа главного редактора - прежде всего работа по организации управления и хозяйства. Второе: это сильно наступало на ту степень личной свободы, которую я себе в этой жизни определил. Работа руководителя всегда закабаляет человека. Вот две основные причины.

С.Б.: Почему? Всеми руководишь, как здорово! Командуешь, что хочешь, то и делаешь.

С.К.: Если брать просто вариант командования, это одно. А если брать совместный вариант командования и ответственности за общее дело, это совсем другое. Здесь есть закабаление.

С.Б.: Значит, ты от кабалы несколько отказался, и при этом остался на "Эхе". Это я отвечаю уже сразу всем. У меня уже язык устал отвечать. Знаешь, это как с мигалкой у гаишника: горит - не горит. Говорят: "А почему Корзун появился?", "А почему Корзун ушел?". Каждый день, когда ты перестал быть главным редактором, как ты в эфире, говорят: "Вот, снова у вас появился". На следующий день: "А почему Корзун ушел?" …Спрашивают, тебе когда-нибудь голос ставили?

С.К.: Ставили официально. Я не думаю, что добились в этом больших успехов, но ставили. Была школа повышения квалификации. Ты же тоже, по-моему, через нее проходил со мной на "Иновещании".

С.Б.: Знаешь что, я до этого занимался достаточно много.

С.К.: А, да. А это была замечательная школа, которая представляла из себя бабульку лет 87-и, наверное, которая ходила, вся скрюченная полиартритом. Совершенно замечательный человек! По голосу - голос 30-летней женщины. Закалка старая, еще гимназическая, Институт благородных девиц. Считала, что очень хорошо говорит по-французски, и очень любила это делать. Поэтому занятия большей частью превращались в диалог по-французски для удовольствия. А потом она брала руку: "Посмотрите, как у меня работает дыхание! - Прижимала ее к своей груди. - Почувствуйте, как вздымается грудь!". Вот так учились. То есть курсы закончил, но не думаю, что как-то изменился. Наверное, что-то было в голосе изначально, хотя, может, и помогло…

С.Б.: Да было! Кстати, о французском языке, слушатели спрашивают, какие языки ты знаешь и какую школу заканчивал.

С.К.: Начинал французский изучать в 24-й спецшколе в районе Бауманской, в Лефортово. Заканчивал 68-ю. Это в Давыдкове, куда я переехал к последним классам. Дальше - иняз, МГПИ. Факультет французского языка, так он официально именовался. Языки - еще английский слегка, все никак не соберусь починить, потому что забывается от малого употребления. Да и французский тоже, кстати, забывается, что обидно. Чуть-чуть итальянский учил, но достаточно только для того, чтобы основные понятия в языкознании читать. У меня диплом по языкознанию. Книжки специализированные читать легко, а того же "Пиноккио" взял - и не получается.

С.Б.: Говорить тоже нет?

С.К.: Нет. Ну, Prego, gracia - это понятно.

С.Б: Помнишь, как Юрский в "Маленьких трагедиях" такую фразу говорит: "Сеньор говорит по-итальянски?" - с глубочайшим презрением Вопрос от господина, который подписался "Ожегов": "Ваша малая родина?".

С.К.: Город Москва.

С.Б.: Еще меньше.

С.К.: Салтыковка, под Москвой. Есть такое замечательное место по Шоссе Энтузиастов, по Владимирскому тракту рядом с Балашихой, где мое малое детство и прошло.

С.К.: "Социальный или психологический портрет вашего типичного слушателя?" - спрашивает Ирина.

С.К.: Это к опросам, наверное. Не могу дать.

С.Б.: Гениальная совершенно ссылка: "Именно в туалете, потому что об этом говорил в последних интервью Корзун". А если была опечатка? Нет, так написано в газете! Сейчас Сергей Корзун будет отвечать на ваши вопросы в темпе блица. "Корзун, женаты ли вы?".

С.К.: Да.

С.Б.: "Дина Корзун - Ваша жена?".

С.К.: Нет. Даже не родственница.

С.Б.: Да, и не однофамилица. Как тебя не называли! И КорзУн, и Корзунов - как угодно!

С.К.: Кыржей звали в 24-й школе. Единственная кличка, которая прилипла, по-моему.

С.Б.: "Будет ли продолжение книжки?".

С.К.: В ближайшее время нет. Хотя от самой идеи, может быть, не отказываюсь.

С.Б.: Идеи продолжить эту детективную историю?

С.К.: Да не столько эту историю Не знаю, не готов ответить.

С.Б.: "Что делает генеральный продюсер?".

С.К.: Да ни хрена он не делает, как считает главный редактор. Придуманная мною самим должность, с которой Алексей согласился сразу же. В общем, занимаюсь различными проектами. Кто ими не занимается, с другой стороны. И Алеша Венедиктов, и Сережа Бунтман. Да каждый занимается своим проектом. Но часть из них я окучиваю по роду службы.

С.Б.: Корзун ходит с метлой и вычищает эфир, а черенком метлы бьет по башке, если в эфире есть неаккуратности. Вот что такое работа продюсера, чтобы понятно было. А остальное все - детали и развитие. Андрей Сабин из Нижнего Новгорода спрашивает: "Если бы Россия не существовала, где бы вы были, чем бы занимались?".

С.КОРЗУН: Если бы Россия не существовала, я бы не родился, наверное. Я человек в этом смысле российский. Вот если бы почему-либо России не стало после того, как я родился, страну не выбрал, а занимался бы, наверное, тем же, чем и сейчас, то есть придумывал бы разные штуки и содействовал их воплощению в жизнь.

С.Б.: "Есть ли у вас близкие друзья на станции, с которыми дружите домами?". Какие у нас дома?!

С.К.: Ну, все мы на этой подводной лодке.

С.Б.: Нехорошее сейчас стало выражение. Представляешь, как потрясающе: бабах - и все, уже нельзя говорить.

С.К.: Да. А самые близкие друзья - школьные. Два друга: Володя Гурьянов, на станции работает, и Леня Печатников, врач. И многие родные: сестра, родители, жена, сын - я считаю их всех друзьями.

С.Б.: Очень смешной вопрос, который бывает в анкетах: "Отношение к армейской службе".

С.К.: Уважительное, как к любой профессии.

С.Б.: Еще вопрос из Нижнего Новгорода о том, какое значение ты придаешь своему званию офицера запаса.

С.К.: По-серьезному, никакого. Ну, какой я офицер запаса!

С.Б.: Вот, военные переводчики Как раньше, 2103 назывался?

С.К.: В войне участвуют не только профессиональные военные, но и добровольцы, когда это требуется. Здесь поставим точку.

С.Б.: Спрашивают, есть ли у тебя дети, как их зовут, чем занимаются.

С.К.: Есть дети. Сразу много детей стало в последнее время. Иван, 21 год, Никита, Ксюша - все мои дети. Да много детей, на самом деле. Я и племянницу тоже считаю своим ребенком, Машу. Недавно вон замуж отдали.

С.Б.: Серьезно? Без сожалений?

С.К.: С сожалениями, конечно, но что ж, пора когда-то.

С.Б.: Вопрос о том, кто первые создательницы "Эха". А то мы все говорим, что вот мы ходили по курилкам и туалетам…

С.К.: Наташа Разговорова.

С.У.: Это наш первый звукорежиссер.

С.К.: Первый раз эфир наш вела. Таня Пелипейко очень близко к началу подтянулась. Оля Журавлева со второго или третьего дня сидела.

С.Б.: Ольга говорит, со дня убийства Александра Меня. Такой печальный день, он запомнился.

С.К.: Вскоре очень продуктивно две Наташечки пришли, Славка Крискевич привел их с собой: Наташа Хобихожина и Наташа Якушева.

С.Б.: Работают до сих пор.

С.К.: Да много замечательных девушек.

С.Б.: Какую музыку предпочитаешь слушать?

С.К.: Любую. Не особенно люблю рэп и техно, а к остальной отношусь с большим интересом. Хотя хорошие вещи есть и там, и там, готов согласиться.

С.Б.: Суровый вопрос: "Назовите пять книг из начала века и из современности, и я сразу пойму, кто вы".

С.К.: Какую же книжку назвать? Жюль Верн, Конан Дойль. Хватит.

С.Б.: А отечественные?

С.К.: Рыбакова помню, "Кортик". "Старик Хоттабыч". А, была замечательная книга "Приключения Карика и Вали". Не помню, кто написал. Очень познавательная.

С.Б.: Чудная книга. Антон Долин о ней диссертацию написал. Он написал (по крайней мере, пишет) диссертацию, которая называется "Советская литературная сказка"

С.Б.: С телевидением: что тебе понравилось, что не понравилось? Твой роман с телевидением может иметь продолжение или нет?

С.К.: Неубедительно для меня. Телевидение - очень яркое средство массовой информации, но, похоже, не мое.

С.Б.: "В какой день поздравлять Вас с днем рожденья?" - спрашивает Станислав. Вспомните день открытия ХХ съезда КПСС. Правильно?

С.К.: Да, день в день. День открытия ХХ съезда КПСС - это и есть день моего рождения.

С.Б.: Скажи два слова слушателям. Попросить о чем или поблагодарить за что. Они-то очень много благодарят.

С.К.: Спасибо. Да всё слова банальные, хотя, может, и из души. Спасибо за то, что вы есть. Если бы мы не чувствовали вас, то, наверное, не было и нас здесь, на радио. Мы все повязаны вместе с вами одним радио. Я счастлив, что это радио "Эхо Москвы".

«ЭХО МОСКВЫ»
 Девятнадцать лет спустя 

К.ЛАРИНА: …Итак, мы начинаем программу «Культурный шок», которая сегодня посвящена дню рождения «Эха Москвы», 22 августа 2009 года исполняется ровно 19 лет нашему радио. Напротив меня главный редактор радиостанции Алексей Венедиктов, которого я приветствую в студии. Леш, привет.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Добрый день, да.

К.Л.: И в чем культурный шок? Как мы выжили. И это, действительно, шок, когда ты смотришь на эту цифру «19 лет». Страна менялась за эти годы не раз. И сегодня где мы оказались? Я не знаю, может быть, ты каким-то образом сформулируешь, в какой атмосфере сегодня мы работаем. А я вспоминаю начало 90-х, 1990-й, 1991-й год, и уже не раз это повторяла, может быть, ты со мной не согласишься, мы начинали работать в атмосфере ненависти. Я имею в виду... Конечно, аудитория была с нами, которая нас ждала, но, тем не менее, большинство и тогда было абсолютно советским окружением. И я помню, какое количество подметных писем тогда приходило на радиостанцию после каждого комментария Андрея Черкизова, после каждого выступления того же Алексея Венедиктова, не говоря уже про невинные «4 минуты из театра». Итак, как мы выжили? Секрет выживания.

А.В.: О. Ну, мы выжили, потому что мы профессионально делали свое дело. Мы выжили, потому что мы оказались в числе немногих проектов, которые возникли тогда в конце 80-х – начале 90-х годов, имею в виду медиа-проектов, оказались бизнесуспешными. И соответственно, здесь нужно сказать о двух людях – о Сергее Корзуне, который построил модель «Эха», которая, на самом деле, в своей основе существует до сих пор, принципы. И это была правильная модель, она и продолжает здесь быть. Это Юрий Федутинов, генеральный директор, который построил правильную бизнес-модель в условиях, когда никакого бизнеса в 1990-м году и в 1991-м году, соответственно, не было. И рынка не было, ничего не было. Но, тем не менее, вот, надеемся, и в этом году мы будем прибыльны, несмотря на кризис. В прошлом году мы были прибыльны, в 2008-м году, несмотря на вторую половину года кризиса. Вот две позиции – это профессионализм как медиа и профессионализм как бизнес. Я думаю, что, не забывая ни одну из этих двух сторон, и те, кто работал во главе радиостанции до меня, и я – мы продолжаем, собственно, держаться этой модели, не играя в чистый медиа или в чистый бизнес.

Мы понимаем, что мы в социальной сфере, в политической сфере – явление. Собственно, об этом нам все говорят и здесь, и там. И наши слушатели, и, там, ньюсмейкеры, (НЕРАЗБОРЧИВО) и кто хочешь, и мы понимаем, что мы в бизнесе – это говорят наши акционеры, я имею в виду «Газпром-Медиа» в первую очередь – мы прибыльны. Ну вот, мы прибыльны и прибыльны. Прибыльны и в смысле репутации, и в смысле рейтинга, и в смысле доходов, но мы прибыльны. Мы правильно построились.

К.Л.: Не секрет, что большинство сотрудников радиостанции «Эхо Москвы», которые пришли, создавали это радио, по сути, они к журналистике имели мало отношения. Я не могу даже вспомнить.

А.В.: Не согласен совершенно.

К.Л.: Вообще никого не могу вспомнить, кто закончил там журфаки какие-то.

А.В.: Нет-нет, секундочку. Совершенно не согласен. Если говорить о, скажем, четырех Сергеях – четыре мушкетера - Сергей Корзун, Сергей Бунтман, Сергей Фантон и Сергей Игнатов, который до сих пор у нас главный звук, да? Так, как это они не имели к журналистике отношения? Они имели прямое отношение. Это уже люди, которые потом доходили, в том числе и я – я не являюсь основателем «Эха» – они, действительно, не имели сугубо журналистского образования.

К.Л.: Образования-то не имели.

А.В.: Ну и что. Они имели гуманитарное образование, физическое образование.

К.Л.: Да. И опыт дикторской работы на радио.

А.В.: Ну... Ну и что? Вообще, время революций – это когда люди меняют профессию, когда их поднимает волна и уносит – извини, вот про Саяно-Шушенскую сейчас вспомнил – когда уносит вверх, вниз, разбивает часто карьеру и жизнь. В революции вот это все происходит – происходит мутация общества и мутация людей. Люди меняют профессию, люди приходят в другие области, и здесь важно широкое образование, а не... Я имею в виду в гуманитарных областях широкое – это история, литература, языки в первую очередь, но, как выяснилось, там и физика, и компьютеры. Не вижу здесь проблемы никакой. Это было во всех медиа, это не только у нас, этим мы не отличаемся. Костя Эрнст – биолог, пожалуйста. Олег Добродеев – историк, пожалуйста. Да? Там, не помню кто по образованию, Володя Кулистиков, который сейчас НТВ возглавляет, просто не вспомню. Но, по-моему, у него не журналистское. Тоже гуманитарное образование. Пожалуйста. Это нормально.

К.Л.: Менялась ли концепция радио «Эхо Москвы», если вспомнить с самого начала? Наверное, да. Цели и задачи.

А.В.: Ну, менялась не один раз, но я не буду говорить, что до меня было, сколько, за 11 лет, пока я главный редактор…

К.Л.: Ну, когда ты пришел.
А.В.: Я четыре раза менял концепцию.

К.Л.: Вот мы декларировали что?

А.В.: Я пришел на 2-й неделе или на 1-й неделе.

К.Л.: Вот что мы декларировали? «Свободное радио для свободных людей» - вот была главная концепция.

А.В.: Она абсолютно остается. Нет. Ты не о формате, ты о концепции?

К.Л.: Да.

А.В.: Нет. То, что заложил Сережа Корзун, совершенно очевидным для меня остается, это свободный вход на радио и такой же свободный выход, кстати. Свобода в обе стороны, можно сказать. И поэтому именно его замечательная фраза «Не нравится – не слушайте», фраза Сергея Корзуна, на самом деле – я ее полностью поддерживаю и разделяю, потому что рынок радиостанций, количество, набор в Москве, там за 50 уже, по-моему, настолько высок – что себя мучить? Не нравится звук, например, не нравится редакционная политика, не нравится какая-то передача. Но в этот момент можно вполне уйти на другую волну, а кому-то прийти на эту волну. Мы же не хотим, чтобы нас слушали, там, 24 часа в сутки – это неинтересно. Мы же делаем радио для разных людей, и это концепция делать радио для разных людей.

А, например, когда мы с Сережей Корзуном и продолжаем просто каждую неделю об этом говорить, мы против клубных передач, да? Вот, передач, давайте, как у нас говорят, сделаем передачу только для студентов, только для инвалидов.

К.Л.: Для тех, кто понимает, да.

А.В.: Да, или только для актеров, извини, или только для кинокритиков. Нет. Радио – это масс-медиа, и если смотреть на опросы, то только в Москве каждые 15 минут нас с 6 утра до 24-х слушает не менее 100 тысяч человек, каждые 15 минут. Это все люди с разными интересами, разной культурой, разными взглядами. Вся программа – это культурный шок, да? Это то, что должно быть интересно этим людям, а не конкретно только, скажем, учителям или только родителям и так далее. В этом концепция не изменилась и не изменится. Во всяком случае, я не вижу, почему она должна меняться.

К.Л.: Я задаю тебе слушательские вопросы. Часто обвиняют и в «Без посредников», в программе, и вообще в нашей переписке со слушателями, самое основное обвинение в том, что у нас выступают всякие такие одиозные личности. Что это такое? Либо это всеядность, желание всем понравиться, всем угодить, либо тот самый плюрализм, который пытается декларировать «Эхо Москвы»?

А.В.: Вот смотрите. Во-первых, слово «угодить» - это вообще кому угодить? Мы в этом угождаем слушателям, предоставляем им информационную услугу. Если вы хотите знать, что по этому поводу думают разные представители общественного мнения, по поводу одного и того же случая, ну, условно говоря, по поводу войны с Грузией, в обществе существуют разные позиции. Да, есть меньшинство, есть большинство, но и большинство, и меньшинство имеют право на мотивировку своей позиции, если она не связана с физическим уничтожением по какому-то признаку, то есть нацистов, фашистов. Поэтому «Эхо Москвы» предоставляет возможность сталкивать разные точки зрения, мотивировать их. Может быть, не в прямом эфире. Когда приходит в «Особое мнение» человек, он сталкивается только с ведущим, да? И с вашим восприятием. Поэтому это концепция, совершенно верно. Она и не менялась.

Еще раз повторяю, я просто напомню нашим слушателям, первый и, по-моему, последний свой выговор письменный на «Эхо Москвы» я получил от Корзуна во время путча, потому что я, видите ли, взял интервью тогда у Руслана Хасбулатова, тогда 2-го человека после Ельцина в стране, с одной стороны, и не взял у гкчпистов. И Корзун мне сделал выговор за это. Я говорю: «Подождите, секундочку, я сидел в Белом доме, я же не мог где-то искать ГКЧП?» Он говорит: «Это не мой вопрос. Ты отвечал за освещение этого события, ты обязан был организовать так», - сказал мне Сережа, абсолютно прав, между прочим, очень обидно было. Я там, герой, там сидел, там вывел, там когда уже всех отключили, я там работал. Герой в смысле профессиональный, а не в смысле там, чего-то совершил. Я там вывел по телефону всех - того, сего, круто все. И потом прихожу, выговор: «А где гкчписты? - меня спрашивают. – Почему у нас не было гкчпистов?» И поэтому в 1993 году уже, когда это было, да, мы организовали. У нас был выход, соответственно, к Гайдару или Чубайсу, я не помню, первого вице-премьера, - оттуда и Руцкого оттуда. Да? Я уже выговор не получил, слава Богу. Я это организовывал, Руцкого просто я выводил, а с Гайдаром созвонились. Чубайс – не помню уже. Две стороны – почему так, почему эдак? Вне зависимости от моих собственных симпатий – либо ты профессионал, либо пошел вон. И в этом смысле мы продолжаем таким же образом по заветам Сергея Львовича, концепция имени Сергея. Я ее абсолютно разделяю.

К.Л.: Существует, безусловно, редакционная политика «Эха Москвы».

А.В.: Безусловно.

К.Л.: Но при этом ты настаиваешь всегда, что у радио «Эхо Москвы» нет позиции. То есть такого понятия, как «позиция «Эха Москвы» не существует. Вот давай мы разделим эти понятия.

А.В.: Не существует, не существует. Значит, радио «Эхо Москвы» - это, как сказать? Это закрытое акционерное общество, которое занимается бизнесом. Какая может быть позиция у юридического лица? Позиция «Эха Москвы» - это то, что я высказываю, когда я говорю: «Я сейчас заявляю от имени «Эха Москвы». За все время моего главного редакторства четыре или пять раз я говорил так - это касалось защиты прав журналистов. И больше ничего. Никаких политических поддерживаний, хотя... Во многих странах, в том числе и в странах, где очень строго все регламентировано, в том числе и постиндустриальных странах, и в странах «восьмерки» есть право редакции занимать редакционную позицию в поддержку того или иного кандидата, в поддержку той или иной партии, там, просто выступая: «Редакция «Washington Post» считает, что Обама – это счастье, и просит всех своих» и так далее. Мы этого не делали и делать никогда не будем, во всяком случае, пока я главный редактор. Мы не будем занимать политическую позицию и оказывать политическую поддержку тем или иным людям, избирающимся во власть. Для нас, как я понимаю, наша редакционная политика – это, прежде всего, освещать и разными людьми с разными точками зрения комментировать разные события. Это все.

К.Л.: То есть когда человек, ведущий или комментатор.

А.В.: Когда я комментирую что-то и высказываю точку зрения, это не точка зрения «Эха Москвы».

К.Л.: Это точка зрения Алексея Венедиктова?

А.В.: Это точка зрения не главного редактора, это точка зрения обозревателя, если хотите, политического наблюдателя, даже не комментатора, а наблюдателя, это моя точка зрения, которая может не совпадать с точкой зрения твоей, Сергея Бунтмана, кого угодно, там, Тихона Дзядко, Марины Королевой, кого угодно – я хочу, чтобы это было понятно. Вот когда я говорю «Я сделаю заявление от имени «Эха Москвы»… Вот когда в Грузии закрыли эти телеканалы, я делал заявление от имени «Эха Москвы» - это солидарность журналистов. Когда там высылали Наташу Морарь, я делал заявление – это солидарность журналистов. Когда убили Анну Политковскую, я делал заявление – это солидарность журналистов. Я не помню своих политических заявлений от имени «Эха Москвы» за 11 лет своего главного редакторства. Более того, напомню, что очень скептически отношусь к тому, что наши журналисты участвуют в разных политических митингах как граждане. И хотя это не запрещаю, но всячески подчеркиваю: что если наши журналисты принимают участие в каких-то митингах, они это делают, если они туда не направлены, как частные граждане и не представляются там «Эхо Москвы» и не представляют там «Эхо Москвы» - важная история. Поэтому...

К.Л.: А когда они письма подписывают?

А.В.: Значит, если это письма, связанные с защитой прав, то они подписываются там «Иван Иванов, журналист «Эха Москвы». Но не «Редколлегия «Эха Москвы», не «Редакция «Эха Москвы», не «Радиостанция «Эха Москвы» - они все подписывают в частном порядке. Выступать, повторяю, от имени «Эха Москвы» может по уставу только главный редактор, я, вот, говорю: за 11 лет там 5 раз, наверное, касаясь солидарности с журналистами – либо погибшими, либо подвергшимся репрессиям.

К.Л.: То есть еще раз повторю для тех, кто не понял: что никакой коллективной политической позиции на «Эхе Москвы» нет и быть не может. И я думаю, что в этом также могут убедиться наши слушатели, когда видят столкновение мнений внутри редакции в тех же блогах, когда у нас один журналист полемизирует с другим.

А.В.: Да. Свободно разрешено, не запрещено. Более того, я всячески считаю, что если у людей разные точки зрения, они должны честно выяснять их, если они хотят, в эфире. Если они хотят, повторяю, в эфире – ничего страшного в этом не вижу.

К.Л.: Почему ты всегда протестуешь против различных прилагательных, которые употребляются в отношении «Эха Москвы»? Ну, про «еврейское радио» - это мы оставим, опустим эту тему. А вот то, что касается «оппозиционная», «либеральная» - почему ты никогда не принимаешь этих определений?

А.В.: Ну, потому что это неправда. Почему я должен соглашаться с неправдой? Значит, «Эхо Москвы» - это профессиональное радио. Такие радиостанции, как наша, существуют во многих странах мира, где существует свободная пресса. Ну, я просто не согласен с этим. Я протестую против того, чтобы лгали, – это понятно.

К.Л.: Ну, а чем тебя не устраивает термин «либеральная»?

А.В.: Я не знаю, что такое «либеральное»? Что такое «либеральное радио»? Вот что такое «либеральное радио»?

К.Л.: Как раз то, о чем ты говоришь – открытое для всех.

А.В.: Вопрос тогда терминологии. Значит, у нас слово «либеральное» вкладывается в понятие и, кстати, со мной некоторые наши либералы так говорят: «Вот либеральное радио – это там, где нет Проханова и Шевченко». Нет, друзья мои. Может быть, это и есть либеральное радио, тогда мы – не либеральное радио. Значит, либеральное радио – там, куда не ходят представители, там, кровавой власти, там, где главный редактор не пьет чай с пресс-секретарями президента и премьера. Нет, тогда у нас не либеральное радио. У нас профессиональное радио.

У нас очень много разных политических сил в свое время, да и сейчас продолжается, хотят, чтобы мы стали партийным радио. Это было всегда, потому что это репутационно и престижно для них. На что я им, даже тем, с кем у меня вполне приличные отношения и последний разговор был буквально во вторник, говорю: «Нет, этого не будет. У нас профессиональное радио. Мы можем с тобой дружить, быть на «ты» и так далее, и так далее, но партийным радио мы не будем никогда». Ну, во всяком случае, пока я главный редактор. И если у нас там происходят какие-то политические истории, у нас эти политические истории будут равно освещаться со всех сторон. Это позиция. Она может не нравиться – ну, значит, включай другое.

К.Л.: Но, тем не менее, по своим убеждениям ты, все-таки, скорее, наверное, либерал чем государственник?

А.В.: Не. По своим убеждениям я – точно реакционер. Во-первых, мои убеждения не имеют никакого отношения к редакционной политике.

К.Л.: Это трудно? Удержаться от искуса?

А.В.: Не-не-не-не-не. Это легко удержаться, потому что ты понимаешь, в чем профессия. А что касается моих взглядов, то я, скорее, там, ближе к Рейгану и Тэтчер, чем к...

К.Л.: Чем к Путину и Медведеву (смеется). Так что ли?

А.В.: Ну, это правда. Но опять повторяю, мои взгляды – делал бы я радио для себя, здесь бы, наверное бы, 2/3 гостей бы не было. Ну, вот не было бы. При этом я делаю радио для радиослушателей, мы делаем радио для радиослушателей, в моем понимании. Я напомню, что есть такая смешная история. Когда начались бомбежки в Ираке и война в Ираке, на приеме «Эха Москвы» - это было единственное место, где встретились посол Ирака саддамовского и посол США. Вот единственное место в Москве, где они в свободной непринужденной обстановке встретились. Или английский посол и Андрей Луговой, например, после того, как Англия потребовала. Это мы. Это мы! Это «Эхо Москвы». Да, здесь будет и английский посол, но здесь будет и Андрей Луговой. Да, здесь будет Андрей Луговой, но и английский посол. И это то же самое было во время Грузии, и сейчас это продолжается. Правда, по телефонам, к сожалению, потому что здесь нет грузинского посла. Это касается и Украины, и так далее, и так далее – совершенно профессиональный подход. Я так понимаю. Я профессию понимаю так. Есть люди, которые профессию понимают – это занятие политической позиции. Есть такие люди, и в России, и не в России. Ну, например, если мы возьмем в США канал Fox – это абсолютно ориентированный на ценности Республиканской партии канал, такой мощный, кровавый режим Обамы – там все как надо, понимаешь? Предательский режим Обамы, они говорят. Причем это не просто редакционная политика, это политика всех комментаторов. Но, с другой стороны, если Обама или сенаторы от Демпартии туда придут, им дадут слово. Это есть некая позиция. Так понимаю профессионализм. Может быть, неправильно.

К.Л.: В 1990-м году, когда радио зачиналось, что называется, оно было безусловной альтернативой государственному радиовещанию.

А.В.: Все осталось. И мы альтернативные...

К.Л.: Сегодня.

А.В.: Абсолютно. Какая разница? Да никакой. Сегодня есть, скажем, люди, которые могут выступить только у нас, которым не дают слово. Не только российские граждане и некоторые другие, включая президента, которые не выступают на других каналах. Мы представляем и другую точку зрения. Но ты знаешь, я во все годы – ни Сережа Корзун, ни Сережа Бунтман, ни я – мы не оборачивались на то, что вокруг. Вот мы понимаем профессию так. Ну, кому-то не нравится – понимает профессию эдак. Но мы ее понимаем так. И мы продолжаем это делать что в 1990-м, что в 1993-м, что в 1995-м, 1997-м, 1999-м, 2001-м, 2003-м, 2005-м и так далее, в 2009-м. Одно и то же. Так, мне кажется, правильно понимать профессию.

К.Л.: Ну, и еще один вопрос, тоже слушательский. В тысячный раз попрошу тебя ответить: как финансируется радиостанция «Эхо Москвы».

А.В.: Радиостанция «Эхо Москвы» финансируется...

К.Л.: Из чьих карманов?

А.В.: Да из ваших. Финансируется за счет рекламных поступлений. Значит, если кому интересно и кто не верит, на сайте Газпром-Медиа расположены финансовые отчеты, и там четко написано, каким образом делится прибыль. То есть у радиостанции «Эхо Москвы» есть прибыль. И начиная, уж если говорить о кризисном времени, с 1998-го года – мы и до 1998-го года были прибыльные, но уж если говорить об этом – то мы рекламой зарабатывали больше, чем тратили. Поэтому радиостанция «Эхо Москвы» финансируется за счет работы журналистов «Эха Москвы», рекламной службы «Эха Москвы», генерального директора «Эха Москвы», всех сотрудников «Эха Москвы», то есть за ваш счет, грубо говоря. Именно поэтому мы чувствуем себя вполне комфортно. Но если потребуется на развитие брать кредиты, мы будем брать кредиты в любом банке, в том банке, в каком нам покажется это лучше.

К.Л.: Я перехожу к вопросам, которые пришли на сайт. «Алексей Алексеевич, а «Эхо» - самое первое частное СМИ?» - спрашивают.

А.В.: Нет, конечно. Ну, нет, конечно. Значит, до нас была, по-моему, то ли «Ностальжи», то ли «Европа Плюс».

К.Л.: «Европа Плюс».

А.В.: Ну, я просто сейчас уже не помню – одна станция.

К.Л.: А SNC еще тоже было, по-моему, где-то параллельно с нами. Стаса Намина.

А.В.: Я помню, да-да-да. Значит, смотри. В 1990-м году был принят закон о печати, еще советским Верховным советом Союза ССР, и после этого, насколько я понимаю, Сережа Корзун начал сразу искать, и пока он искал, две новые станции вышло. Ну, третья, скажем. Если SNC, то третья, но первая разговорная, первая информационная – это правда.

К.Л.: «Вопрос к двум ипостасям вашей уникальной личности – редактору и историку».

А.В.: Два? Всего?

К.Л.: Да. «Какова, с вашей точки зрения, наиболее полная и наиболее адекватная работа об истории «Эха Москвы»? Что посоветуете прочитать постоянному слушателю «Эха»? Книгу, статью, очерк?»

А.В.: Ну, я сначала хочу сказать, что нет никакого статуса постоянного слушателя – это самопровозглашенное «постоянный слушатель». Потому что слушатель, который приходит на одну передачу в неделю, он тоже, я считаю, постоянный слушатель, да? Так что, не надо вот этого. Что касается исторических передач или передач по истории, ну, у нас, там, историческая программа «Не так» с Сергеем Бунтманом с журналом «Знание-сила» – это, конечно, уникальный, я бы сказал, уникальный с 1990-х годов наш фонд, как, знаете, как принято говорить, «нетленка», да? У нас сейчас «Именем Сталина» очень интересно идет, «Цена победы» замечательным образом идет. Программа «Все так» с Натальей Басовской тоже – мы выпустили 2 диска, как вы знаете, и будем делать дальше. Но, вот, еще мы собираемся с нового сезона запустить две передачи – я уже о них говорил. Одна из них – это совместно с РИА «Новости», с государственным агентством РИА «Новости». Они будут выпускать красочный календарь, мы вместе будем делать эту передачу. Это история фальсификаций в России, фальсификации истории России.

К.Л.: Наконец-то.

А.ВЕНЕДИКТОВ: 52 передачи по календарю растянуты. Поговорим, во-первых, о том, что такое фальсификация, что можно в истории считать фальсификацией.

К.Л.: А если мы будем расходиться? Если они будут считать что-то фальсификацией, а мы – нет?

А.В.: Во-первых, мы согласовали список. Во-вторых, вот, буквально сегодня. Ведущий – Виталий Дымарский и Владимир Рыжков – это в программе «Дым отечества», это их право отбора, и я никогда не влезаю внутрь, и это условие. Значит, кроме того, это история о фальсификации в программе «Дым отечества» - ну, это с 1-го января пойдет, потому что календарь будет. Будет настенный календарь, красивый – я уже видел эскизы.

Вторая передача – это вот у нас есть «Именем Сталина», и мы решили сделать передачу про хрущевское десятилетие. Потому что совсем, знаешь, черная дыра. Я вот разговариваю с людьми, понимаю, что это они вообще только по своим воспоминаниям, только такая, мемуарная история. Это неправильно. Будет выходить передача «Дорогой наш Никита Сергеевич», называется она. Она будет выходить днем в воскресенье, и ее вести будешь ты, если ты еще не знаешь. И Виталий Дымарский.

Собственно говоря, история – это же сегодняшний день. Поэтому мы не говорим о том, что это уход в какую-то историю. На самом деле, безусловно, возникают некие параллели, и нам кажется, что это интересно

К.Л.: Ну вот, несмотря на то, что ты ответил очень подробно на вопрос по истории, но, как я поняла, все-таки вопрос нашего слушателя был связан с историей «Эха Москвы». У нас, к сожалению, вот я уже тут начинаю отвечать, у нас нет книжки про это, у нас есть книжка про путч.

А.В.: Нет, секундочку. Значит, во-первых, рано. А во-вторых, история «Эха Москвы» - это история, как бы сказать, нашей страны и России, и Советского Союза – это история в наших интервью, в наших комментариях. Я, во всяком случае, мемуары пока писать не собираюсь.

К.Л.: Ну, хорошо. Я считаю, что уже пора придумать какую-нибудь книгу – это сейчас мое мнение.

А.В.: Придумывай. Придумывайте.

К.Л.: Иначе потом будут фальсификации, знаешь сколько?

А.В.: Да-да-да. И так будут фальсификации, и уже фальсификации, поэтому, как бы…

К.Л.: Вопрос: «Алексей, вы собрали вокруг себя самых неравнодушных людей. Сколько их, по вашим расчетам?»

А.В.: Три. Два.

К.Л.: «Но в общей массе люди устали от политики, хотят простых развлечений, - считает Наташа, - и просто жить. Неужели мы скатываемся в очередной брежневский застой?»

А.В.: Секундочку, нет. Значит, я могу сказать, что в 1998 году, когда я стал главным редактором, количество слушающих «Эхо Москвы» в Москве было порядка 300 тысяч человек, ежедневная аудитория была. Сейчас это порядка 800-900 тысяч человек. То есть за 10 лет мы удвоили, утроили аудиторию. Вот и вам ответ. «Эхо Москвы» - это тяжелое радио, оно грузящее радио. Просто так равнодушно его слушать тяжеловато. А вот мы сейчас с генералом Синайским разговаривали в коридоре, он сказал: «Вчера в «Кейсе» Кобаладзе так разобрал историю!..» Вот! Понимаешь, да? Это нужно думать, это нужно воспринимать, это нужно мотивировать. Мы – тяжелое радио, мы не собираемся становиться легким радио. Поэтому людей все больше и больше. Ну, и хорошо. Так, а их будет меньше, значит, будем работать для меньше. Хочу важное сказать. Потому что, конечно, очень много сейчас возникло конкурентов, разговорных радио, аудитория, по идее, должна начать размываться. По идее, она должна была начать размываться в сентябре, но она не размывалась в сентябре. Но, возможно, будет меньше – есть масса других. Мы за рынок, в этом смысле мы либералы.

К.Л.: За здоровую конкуренцию.

А.В.: Мы за конкуренцию, мы даже за нездоровую конкуренцию: лучше нездоровая конкуренция, чем отсутствие конкуренции, я тебя уверяю. Поэтому, ну, будет меньше – ну, хорошо, будет больше – будет тоже хорошо. Я к этому отношусь равнодушно, философски.

К.Л.: «Благодаря интернету, последние 4 года регулярно слушаю «Эхо», – пишет наш слушатель с Украины, Луцк. – В каком направлении будет развиваться сайт и медиаконтент радиостанции? И не станет ли портал «Эха» более популярен, чем само радио «Эхо Москвы»? Вам хотелось бы этого?»

А.В.: Я не разделяю портал «Эха» и радио – для меня это «Эхо». Поэтому есть люди, которые слушают нас во всем мире, мы это видим – и это очень приятно. И поэтому дай Бог вам счастья слушать нас через портал или читать текст, или смотреть. Что будет развиваться? Будет развиваться, и вы, наверное, обратили внимание, система комментариев разных людей. Значит, эти люди делятся на две группы, как мне представляется: это так называемые свидетельские вещи, ну, когда некоторые наши слушатели, с которыми, естественно, мы предварительно разговариваем, проговариваем.

К.Л.: Но, простите, речь идет не о профессиональных журналистах?

А.В.: Нет-нет-нет-нет. Но, хотя, среди них есть и профессиональные журналисты. Вот, например, у нас сейчас появилось три человека из Сочи, которые пишут, среди них один профессиональный журналист, а один врач там. Они пишут о том, что они видели в Сочи – вот что происходит конкретно. Или параллельно, конечно, мы же завели Ванкувер, потому что зимняя Олимпиада, у нас три человека из Ванкувера тоже. Вот сейчас у нас на сайте висит блог о его контактах с канадской полицией, как работает канадская полиция – очень интересно. А второй человек – Стив, он изучает русский язык – он пишет о спорте. Ну, и так далее. Ну, это просто люди. Это первое направление, и мы будем дальше его развивать, потому что у нас, благодаря интернету, образовалось... У нас замечательный блогер, посмотрите, называется «Панi Прапор» – это мама, по-моему, она из-под Донецка, из Украины, которая усыновила – там у нее семья, там усыновленные дети. И она пишет про обычную жизнь их, про обычную жизнь. Абсолютно позитивно. То есть, знаешь, такой блеск идет, такое солнце идет. Она и дети, ее муж, она и дети, что просто как они забор красят, как к ним гости приходят, какие там вокруг проблемы. Вот такие люди тоже нужны, это раз. И второе – это, так сказать, VIP-комментаторы, ну, условно говоря, это ньюсмейкеры… Ну, например, помимо прямых политиков вы видите, тоже без ограничений политических взглядов, ну, кроме фашистов, конечно. У нас там, например, человек, лучший, на мой взгляд, специалист по Афганистану в стране Юрий Крутнов, который был у нас в эфире, приходил с афганским этим самым. Мы с ним договорились, что он будет вести у нас блог. То есть он будет писать 2-3 раза в неделю свое мнение по событиям, которые там происходят. Ну и отлично. То есть мы начинаем такой интерактив, какой у нас в эфире интерактив, как у нас в SMS интерактив, так и на сайте интерактив. Конечно, сайт будет развиваться, потому что развивается интернет. Так же, как и радио будет развиваться, потому что развивается страна, технологии развиваются.

К.Л.: От нас слушатели постоянно требуют просветительства, воспитания и прочее. Вот это входит вообще в функции, цели и задачи средства массовой информации – просвещать, воспитывать нужно?

А.В.: Входит-входит. Информировать, развлекать и просвещать.

К.Л.: А воспитывать?

А.В.: Это внутри. Потому что когда ты информируешь, ты воспитываешь. Вот прямого, конечно, воспитания нет. Но я вот тут встречался, там, скажем, в президиуме правительства нашего, и мне высокие чиновники говорят: «Слушай, ну понятно, «Эхо Москвы», вы крутые там. – Министр говорит. – Но суббота-воскресенье! Играем в теннис – журчит образовательная передача. Бегаем в футбол – журчит образовательная...» Серьезно. Там люди, которые уже давно воспитаны, образованы, там, хорошо или плохо – это другой вопрос, да? Они образовательные наши передачи, образовательный именно вот этот блок – он вполне сознательный. Я имею в виду, там, от «Детской площадки» и «Говорим по-русски» до исторических передач, там, и до «Музейных палат» и прочее.

Почему? Потому что это сделано хорошо, потому что это выстроено так, что людям интересно. Там, «А я не знал», - вот мне человек, который по роду своей деятельности должен был там, грубо говоря, знать. Когда говорят «Я знал, но забыл», да? «Я знал об этом в 3-м классе». И мы напоминаем эти вещи. Я считаю, что образовательная функция в широком смысле этого слова за «Эхом», безусловно, остается и останется.

К.Л.: Каким вам видится «Эхо» через 10 лет?

А.В.: Не знаю. Так развиваются технологии, так сменяются интересы. Мы же идем по интересам наших слушателей. Вот, например, юридическая история. Как давать юридическую историю? Вот послезавтра буквально я в Мосгорсуде встречаюсь с руководством, мы, в принципе, договорились о том – в принципе, ну, собираемся еще, все это в понедельник будет решено – договориться о том, что к нам будут приходить судьи. Судьи! Им будет разрешено приходить к нам, руководство даст добро, рассказывать о так называемых модельных делах. Они о конкретных делах говорить не могут, но расскажут, когда, например, идет развод и делят детей, извините за это слово, чем руководствуется судья в массе, принимая то или иное решение? Или, там, идет раздел имущества, да? Или, там, темы по мелким кражам. Вот вы даете срок – почему здесь 5 лет условно, а здесь 2 года, но он сидит?

К.Л.: То есть не имитация судебных процессов как на телевидении?

А.В.: Не-не-не, ни в коем случае, ни в коем случае! То есть, понимаешь? Это просто запрос общества. И мы договорились, что мы попытаемся это сделать, и это будет, наверное, достаточно интересно. Но это, действительно, запрос общества, так же, как, грубо говоря, телевизионные рейтинги, например. Мы договорились с Ириной Бородиной, что у нее будут делаться небольшие такие зарисовки по телевизионным рейтингам. Пока без названия, будет выходить сначала, там, 3-5 минут у Сергея Пархоменко и повторяться у тебя в «Человеке из телевизора». Сейчас идет согласование. Это интересно. Люди, как я вижу, это читают, поэтому мы двигаемся, отвечая на призыв аудитории по темам, но формат выбираем мы. Потому что мы – профессиональные деятели, а не профессиональные потребители.

К.Л.: И последний вопрос: «Уважаемый Алексей Алексеевич, скажите, пожалуйста, как вы переживаете уход сотрудников? Тяжело ли это - терять сотрудников? Нам так бывает очень обидно. Разве есть что-то лучше «Эха Москвы»?»

А.В.: Нет, мне всегда тяжело. И вот я очень этого года боялся, переманивали. Думал, что Сергей Доренко уведет у меня больше народу – он, собственно, и пытался это сделать. Как известно, он увел двоих и ушел сам. И его уход тяжело пережил, да. И не потому, что рейтинги. Потому что здесь складываются личные отношения, и люди встроены в некую систему. И уход каждого эту систему заставляет корректировать. Я бы не хотел, чтобы люди с «Эха» уходили, даже те люди, которых я не прилюдно порю в своем кабинете за безделье и непрофессиональную работу. Но люди будут уходить и люди будут приходить – я понимаю, что это жизнь – но вообще я тяжело расстаюсь с людьми, это правда.

К.ЛАРИНА: Спасибо. Это Алексей Венедиктов. И в конце этой программы я хочу вспомнить имена тех, кого мы потеряли за эти 19 лет. Замечательные люди, которые с нами начинали, прошли с нами часть жизни, и к большому ужасу ушли несправедливо рано. Анатолий Агамиров, Андрей Черкизов, Константин Кравинский, Дмитрий Пинскер, Илья Птицын, Александр Шерель, Владимир Петраков, Елена Борисова, Георгий Мосешвили, Ольга Орехова, Ирина Алексеева, Маша Исаенко и Сергей Абраменков. Вечная вам память, спасибо за то, что вы были с нами.

«ЭХО МОСКВЫ»

Двадцать лет спустя 

К. ЛАРИНА: Итак, дорогие друзья, мы начинаем наш торжественный, праздничный проект, посвящённый 20-летию радиостанции «Эхо Москвы». Это торжественное событие будет отмечаться, начиная с 22 августа, да?

С. КОРЗУН: Вы ведущая, Ксения Ларина!

К. Л.: …С 22 августа и продлится, наверное, до конца года, как обычно. Поэтому, конечно же, передача «Сотрудники» посвящена сотрудникам радиостанции «Эхо Москвы», и начинаем мы этот цикл с отца-основателя этой радиостанции – с Сергея Львовича Корзуна, чей чарующий голос вы наверняка, дорогие ветераны слушательского движения, уже узнали.

Я что искала, пока ты здесь сидишь… Сергей Львович Корзун. Основатель радиостанции «Эхо Москвы», главный редактор новостей онлайн, вице-президент ТВ Центра, имеет титул радиолегенды, генеральный продюсер радио «Бизнес-FM», один из учредителей Московской хартии журналистов, шеф-редактор Московского бюро радио «Свободы», глава информационной службы Ren-TV…

С. К.: Смешно, смешно…

К. Л.: В настоящее время один из руководителей радиостанции «Голос России».

С. К.Уже нет.

К. Л.: Давай через запятую – ты генеральный продюсер холдинга «Объединённые медиа».

С. К.: Ну да, двух радиостанций практически.

К. Л.: Представляете, человек ничего не знает, открывает Википедию, читает, что в одну кучу – он и радио «Свобода» возглавляет, и «Голос России»…

С. К.: Подумает, что помер, наверное.

К.: Вот эту кучу мы попробуем разгрести в течение нашего эфира. А для начала я хочу предоставить слово моим коллегам, которые личное дело героя представят сейчас в эфире.

Корзун Сергей Львович, работая на нашем предприятии с 1990 года, всегда подходил к порученному ему делу творчески и, как говорится, с огоньком. Постоянно выполняя и перевыполняя план выпуска нашей продукции, товарищ Корзун выдавал, как говорится, на гора продукцию только высшего качества, которая всегда пользовалась повышенным спросом населения. За свой героический труд Сергей Львович неоднократно поощрялся руководством и вышестоящими организациями.

Сергей Львович Корзун воспитал и вывел в передовики нашего производства целую плеяду как руководителей среднего и высшего звена, так и рядовых сотрудников нашего производства. Всегда на шаг впереди! Всегда готовый помочь и поддержать, товарищ Корзун, тем не менее, строг и справедлив с теми, кто халатно относится к своим обязанностям и работает, что называется, спустя рукава.

И в общественной, и в семейной жизни товарищ Корзун являет собой пример, с достоинством неся гордое звание, эхом разносящееся в самые отдалённые уголки нашей необъятной страны!

К. Л.: Ну вот, практически такое издевательство, конечно…

С. К.: За что я люблю родную радиостанцию – несколько раз уже успели обидеть!

К. Л.: На самом деле это Корзун, это наше всё, дорогие товарищи, это чистая правда.

С. К.: И 20 лет назад это был я, немножко другой, конечно.

К. Л.: Друзья мои! Конечно, будем принимать вопросы, их много накопилось и на сайт пришло, 24 вопроса. Из них есть разводящие, когда пытаются развести, как лохов, нас, этого не будет. Мы не будем выбирать, кто лучший. Корзун единственный. Не скажу, что он лучший, но он единственный. И не забудьте, что идёт трансляция в Интернете, чего не было при Корзуне, когда он был главным редактором.

С. К.: Ух ты! А чего такой грустный сидит твой собеседник?

К. Л.: Ну так давай, веселись. Сергей Корзун у нас в кадре. Посмотрите ему в глаза и задайте свой вопрос. Ну, давайте начнём наш разговор, Серёж. Конечно, сегодня невероятная толкотня в FM-диапазоне.

С. К.: Затоптали площадку, просто утрамбовали за последние годы.

К. Л.: И когда мы начинали, мы даже об FM и не мечтали. Его и не было, был УКВ.

С. К.: Фактически тот же FM, там частоты освобождали постепенно. У нас все частоты были военными и спецслужбами заняты, а сейчас потихоньку разгребают для общественного телевидения. Ну, сейчас уже FM-диапазон полностью освободили, и у нас вместе с УКВ больше чем в любом другом регионе мира. Пятьдесят радиостанций, вообще офигеть!

К. Л.: Ужас, ужас! Возможно ли сегодня, если начать сегодня такой уникальный проект.

С. К.: «Эхо Москвы» невозможно конечно.

К. Л.: Почему?

С. К.: Момент был, люди сошлись, желание было. Мы же начинали с отрицания того, что было.

К. Л.: Начинали в атмосфере всеобщей ненависти.

С.: Да нет! Друзья всегда были с самого начала. Мы тебя что, ненавидели?

К. Л.: Я имею в виду окружение. Слушатели, коллеги…

С. К.: Любви к свободному слову. На самом деле повторяли уже несколько раз о том, что мы создавали её для того, чтобы поменьше нам лапшу на уши вешали. И слава тебе, господи, двадцать лет, с небольшими перерывами, я здесь в сотрудниках реально действующих за что боролись, тот самый случай хороший, когда на это и напоролись. По-прежнему «Эхо» не стыдно слушать, если хочешь что-то узнать подробнее по общественно-политической жизни – включай «Эхо» и слушай дискуссии в первую очередь, хотя и новостная история вполне нормальная. Так что мы молодцы, скажу я так скромно.

К. Л.: Ты слушаешь радио сейчас?

С. К.: Я слушаю очень много радио, в последнее время даже зарубежные станции, по большей части. Есть один новый проектик, который хочется запустить, поэтому от американских, английских, французских, все прошерстил, поскольку французский язык знаю лучше, с тонкостями. Любопытно, что делается в мире. На самом деле, радио – это чрезвычайно заманчивая, манящая и удивительная история.

К. Л.: А если прислушаться к запросу. Понятно, что когда радиостанция «Эхо Москвы» возникала, она была на волне ожиданий, все хотели свободного слова, они могли его поймать где угодно, хоть в утюге. Когда мы выходили через телефон во время путча, это был тот самый случай, фактически из утюга.

С. К.: Нет, те, кто моложе, подумают, что мы во всех телефонах звучали. Нет, история другая была. Мы выходили, конечно, с передатчика средневолнового. Просто связь осуществлялась по простой телефонной линии.

К. Л.: Сегодня что средний слушатель… ты же тоже слушатель, не только по работе слушаешь.

С. К.: Нет, я не средний, я профессионально-извращённый слушатель.

К. Л.: какие сегодня ожидания в обществе, если говорить об электронном СМИ? Мы говорим про радио.

С. К.: Я думаю, что они удовлетворительные. За последний год был недобор относительный информационных и разговорных станций, сейчас целая такая неплохая плеяда выкатилась за последнее время, здесь мы начали с того, что площадка достаточно утрамбованная. Я думаю, что интерес любой группы населения к информационному, общественному политическому радио может быть удовлетворён достаточно в большей степени, чем в другой стране, в частности, во Франции. Вот французское радиовещание пропахал, там тоже несколько радиостанций, ну три, ну четыре из активно работающих, не 6-7, как у нас.

К. Л.: Из информационных.

С. К.: Да. В этом смысле я думаю, что можно найти радио на свой вкус. Другое дело – искать или нет радио, за последние годы аудитория общего радио тоже не падает, судя по исследованиям, люди перемещаются много в машинах, похоже, что слушатель в машине стал основным слушателем радио.

К. Л.: Слушатели тоже разные. У нас выросло целое поколение, которым не нужна персонификация, они принимают продукт в том самом виде, отформатированном.

С. К.: Да, одни продукт, другие личности.

К. Л.: А другие хотят ,чтобы моя Танеча, моя Валечка выступала, мой Серёжечка. Помнишь, как кто-нибудь исчезнет из эфира – «А где Серёжечка, где Танечка? Куда вы дели мою Ксюшечку?»

С. К.: До сих пор это продолжается.

К. Л.: Это что такое? Это наше исключительно ноу-хау? Это наши люди так воспринимают как члена своей семьи?

С. К.: Ну, конечно, у нас более патриархальное общество, чем среднеевропейское, западноевропейское… хотел сказать - заднеевропейское. Но там ведущий, если уж работает, то работает или пять или семь… Ты сколько дней в неделю работаешь?

К. Л.: Два.

С. К.: А почему пять дней в неделю…

К. Л.: Готовлюсь пять дней зато.

С. К.: …тебя не слышат, если ты любимая ведущая? В принципе, если ты любимая ведущая, если попали, то, значит, ты должен каждый день выходить навстречу к этим людям. По большей части они так и работают, часто даже ведущие телевизионные, с утра на радио, вечером в телеэфире. Потому что фактор личности ведущего остаётся важным. И опыт информационных радиостанций, начиная с телеканалов, с CNN, и наши есть какие-то опыты обезличивания информации, они важны, но они всё равно не отменяют некой потребности человека в том ,чтобы на разговор с ним выходил один и тот же, привычный ему человек.

Не обязательно его любить, обожать, с ним можно спорить каждый день, находить в этом силы, например, возьмём Соловьёва и Доренко, Венедиктова, ещё несколько имён можно назвать. Поспорить лично с ними люди приходят в эфир той или иной радиостанции. И никуда от этого не денешься.

К. Л.: Конечно, мы некий круг прошли. Я имею в виду не радио, а нашу страну. Если вспомнить, что было 20 лет назад, когда впереди казалось столько всего! В чём разница между сегодняшней атмосферой и тогдашней, на твой взгляд?

С. К.: Тогда мы на своей шкуре не знали, что такое демократия, либерализм, свободная торговля…

К. Л.: А ты знал все эти слова?

С. К.: Слова-то знал. А что за ними стояло – откуда же! Я же не жил за границей. Это те, кто жил за границей продолжительное время, могли знать. А на своей шкуре… эту шкуру начало пробивать с одной и с другой стороны. Где картечью пробивало, где дензнаками пробивало. В общем, совершенно по-разному это было. Поэтому были, с одной стороны, удивительные годы, но, к сожалению, боюсь, что эти годы ученичества для нас ещё не завершились. Мы по-прежнему где-то в средних классах школы, как общество, остались. Поскольку ни один урок не выучили до конца. Не не родились базисные ценности. Были коллективизм, взаимопомощь…

К. Л.: Но это всё такое советское.

С. К.: Да. А новых не появилось. Религия не заменила, страна мультиконфессиональная. Поэтика героизма во всех странах присутствует. На геройство мы способны, на постоянную работу, которая ведёт к повышению благосостоянию, на это мы чуть меньше способны. Я думаю, что главная беда в том, что мы были в поисках идеологии и не нашли, к сожалению, этой идеологии.

К. Л.: Но мы пытались её сформулировать в то время.

С. К.: И до сих пор пытаемся.

К. Л.: Все эти игры со свободой…

С. К.: Да, да. Какие-то ценности отстаивает наша страна? Приходишь к парадоксальному выводу, что она отстаивает нефть и газ. Что ещё в ценностях есть?

К.: Интересно, всё-таки, вспоминая начало, тогда больше говорили, что свободное радио для свободных людей – это был первый наш слоган. Он был свободен от цензуры. Напомним тем, кто не знает, а таких уже немало накопилось, что это была первая информационная радиостанция, которая работала без покровительства государства, без цензуры. Когда всё, что мы говорили, не проходило никаких «литов», никто не подписывал эти тексты.

С. К.: В тот момент не было такого ощущения, не помню… Была ситуация, когда я, как главный редактор по закону о СМИ, возглавлявший редакцию, единственное ответственное лицо, я не был подотчётен ни перед кем. Законодательство не было построено ни с точки зрения акционерных обществ…

К. Л.: Ни с точки зрения законов о СМИ.

С. К.: То есть, формально меня назначал на должность (у нас был Устав), избирал журналистский коллектив, и был генеральный директор. Но он, строго говоря, не был моим начальником. Моим начальником не был ни министр печати, ни президент, в общем, не было начальников. Никого абсолютно, кто мог бы взять и снять меня. Это было совершенно потрясающая ситуация. Понятно, что она была кратковременная и, наверное, неправильная, потому что абсолютная власть развращает абсолютно, поэтому вполне естественно, что общество начало вырабатывать какие-то механизмы влияния, в том числе и на главных редакторов, и вообще на СМИ.

Другое дело, что этот процесс приобретает причудливые формы, и государство стремится контрольный пакет этих законов оставить за собой, чтобы за ним было решающее слово. Что тоже неправильно.

К. Л.: А когда у тебя впервые в твоей жизни радийной, «эховской» тогда ещё, появились какие-то внутренние сопротивления? Разногласия с государством? Ведь это было то государство, начиная с 1991 года, о котором мы и мечтали. Мы его и приводили, эту власть мы приводили к власти, по сути.

С. К.: Всегда. Главное, что у нас не было разногласий среди тех, кто начинал проект. Ты это хорошо помнишь. То есть, могли спорить, ну, не до одурения, а спорить по каким-то вещам, которые для нас казались важными, и в конце концов остались те, кто исповедовал такую, как мне казалось и кажется до сих пор, достаточно либеральную позицию, и понимание журналистики как необходимости оппонирования власть имущим, государству… Всегда, с самого начала.

Поэтому у государства был свой счёт, и не один, много, и чрезмерная бюрократизация этого государства и отсутствие достойной информации в советские годы. Много всего этого было. Я не был диссидентом, я даже диссидентствующим человеком не был. В силу обстоятельств мы работали с Серёжей Бунтманом на иновещании, там была хорошая международная библиотека, были допуски. Чтобы понять, что происходит в мире и в твоей стране, надо лезть в западные журналы, потому что здесь нет ничего, есть закрытая информация, которая расходится по членам ЦК и курсирует в списках, на кухнях, устно изучается.

Чтобы нормальный, не исковерканный взгляд получить на то, что происходит в твоей стране, – читай прессу зарубежную. И далеко не вся она была ядовито настроенная против нас. Люди, исповедующие вполне коллективистские социалистические взгляды, они во многих странах работали, в том числе и журналистами. Вот эта пропасть между тем, чем кормили информационно мой народ и тем, что было на самом деле, – вот эта пропасть, она, наверное, самая большая была.

К. Л.: Тебе хотелось изменить мир, когда ты стал главным редактором первой независимой политической радиостанции, изменить общество?

С. К.: Была радиостанция, я пришёл главным редактором, начальником, и начал менять мир? Ни фига! Пришли несколько человек, друзей, которые думали примерно одинаково, появился инструмент рабочий, этим инструментом стали пользоваться. И вот это ядро привлекало, оказалось, что можно, если бы было нельзя, какие-нибудь другие формы приняло, и скорее всего мы бы тут не работали. Вернее, мы сами открывали границы дозволенного, и с твоей помощью, между прочим.

Начинались «Четыре минуты с театром» и прочее, но почти в каждой четырёхминутке о театре было что-то…

К. Л.: Сейчас не про меня.

С. К.: …неожиданное. В общем, эти границы дозволенного мы раздвигали, раскрывались сами, с изначальной установкой, что дозволено всё. А дальше понятно, что моральные ограничения были, какие-то вещи «Эхо Москвы» никогда не делало, были стычки с государством в лице официальных лиц, и по поводу Чеченской кампании, что на памяти. Естественно, можно ли интервьюировать врагов народа, которые признаны таковыми. Ну и дальше, как я говорил, законодательство менялось, борьба с терроризмом, находили какие-то возможности компромиссов взаимодействия.

К. Л.: А возможно быть вообще свободным?

С. К.: Да нет, от чего? Ну, спишь – свободный, если кровать удобная.

К. Л.: Нет, когда собирали компанию «Эхо Москвы», ведь было ощущение, что будем свободные абсолютно от всего.

С. К.: А зарплата не нужна была?

К. Л.: А я даже не помню, откуда она бралась.

С. К.: Но я-то помню, откуда она бралась!

К. Л.: Вот искусство главного редактора!

С. К.: Между прочим, Ксения, первый год мы закрыли с прибылью. Это был чуть ли не единственный год, не знаю, как в новейшей истории, я не слежу за финансами «Эхо Москвы», знаю только что…

К. Л.: Я тоже не знаю, откуда она берётся сегодня, но она есть!

С. К.: …первый год закрыли с прибылью, и мы прибыль распределили между учредителями. Ещё не было акционерного общества, там были другие формы. Прибыль была распределена, какие-то там рубли, сотни, десятки тысяч, я не помню, на какой стадии инфляции это всё находилось.

К. Л.: То есть, ты хочешь сказать, что зарплата зависит от того, понравится моя работа кому-то или не понравится? Понравится кому-то то, что я скажу, или не понравится.

С. К.: Нет. Просто работа журналиста зависит от зарплаты. Или он зарабатывает в другом месте. Можно собрать клуб миллиардеров, которые бы писали, найти среди них талантливых, которым совершенно было бы не обязательно зарабатывать. В этом смысле они не профессионалы, они деньги на жизнь зарабатывают какими-то другими способами, а в свободное время пишут. Вот, пожалуйста, сегодняшняя блогосфера. Никто не зарабатывает практически. Каждый – журналист.

К. Л.: То есть, можно, как при советской власти, работать в котельной или дворником и одновременно быть журналистом в блогосфере номер один.

С. К.: Ну, лучше бизнесменом, конечно.

К. Л.: После воспоминаний давай вернёмся в сегодняшний день. Ты считаешь себя журналистом? Ты кто?

С. К.: Ну, сейчас скорее организатором производства. Да, я считаю себя журналистом исторически, потому что в любой момент, когда это нужно, я могу снова вернуться к этой роли, но сейчас скорее организатор процесса.

К. Л.: Тогда к тебе такой вопрос. Как ты думаешь, почему журналисты так легко легли под власть сегодня? Почему то, что чём мы вспоминали в первой части, так легко сдали, что называется?

С. К.: Ну, какой пример? Кто сопротивлялся. А потом сдался. По-моему, вообще лежать под властью легче и гораздо приятнее, какой бы эта власть ни была.

К. Л.: Почему это может быть приятно людям, которые занимаются этой профессией? Этого же не может быть. Ты же сам сказал, что журналистика по своей природе должна оппонировать власти.

С. К.: Это одна из теорий. Другие думаю по-другому, что она должна поддерживать, сохранять какой-то баланс в обществе, стабильность и прочее. Кто ложится? Тот, кто готов лечь, тот и ложится, есть и непримиримые журналисты, которые не легли.

К. Л.: Ну, они работают, извини меня, в резервациях типа «Новой газеты» и той же радиостанции.

С. К.: Тогда вопрос надо по-другому ставить – почему власть перестала терпеть самостоятельных журналистов.

К. Л.: Но она же их прогнула. И те, кто вчера ещё был независимым, он с радостью побежал, засучив рукава, работать на то, против чего он вчера восставал.

С. К.: Переубеждают людей. Думали так, а потом прошло какое-то время - и они стали думать по-другому. Это происходит тем естественней, чем власть больше их приближает к себе, это вполне понятно.

К. Л.: Тут и те, и другие виноваты в этом, да?

С. К.: Ну, наверное. А вот была бы ты, например… Вот кем ты не можешь себя вообразить в политической плоскости?

К. Л.: Даже не знаю…

С. К.: Эмансипе… Есть такие.

К. Л.: Не знаю… Прохановым я себя не представляю.

С. К.: Вот ты бы работала, как журналист, не на «Эхо Москвы», куда может придти человек с любыми взглядами, кроме фашистов, а в СМИ, в котором определено: в нем не будет этого, и того не будет, и еще того. Я думаю, что ты бы ощущала там себя не очень уютно. В каждом СМИ есть своя философия, понимание жизни. Как бы оно широко ни было у многих сотрудников «Эхо Москвы», и нынешних, и бывших, есть разногласия по тем или иным вопросам, но есть и общая установка на то, что главное в обществе не общество, не руководство, а главное – человек. Защита интересов человека не столько в юридическом смысле, защита его информационных интересов, удовлетворение его потребности в максимально точном знании о том, что происходит в обществе. Это главная функция. Если ты с этим не согласен…

К. Л.: Не согласен кто-то…

С. К.: …если твоя задача наоборот – пустить пыль в глаза, организовать какую-то кампанию в защиту чего-то, корпоративных, государственных интересов или ещё чего-то, такой человек, я думаю, не смог бы работать журналистом на радиостанции «Эхо Москвы».

К. Л.: Нет, я не говорю про «Эхо Москвы», я говорю о тех, кто выстроился в сегодняшнюю вертикаль.

С. К.: Государство даёт свои задачи.

К. Л.: Скажи мне ,как должны выстраиваться отношения государства и СМИ, в которых государство имеет некий пакет своих акций.

С. К.: Мне кажется, что государство должно, скрепя зубы, терпеть. Это самые лучшие взаимоотношения.

К. Л.: Ведь есть же такой пример в других странах.

С. К.: Есть, наверное, и не один.

К. Л.: Есть и другие примеры, когда вмешиваются, требуют служить своим интересам, но, хочется верить, что это не принято в цивилизованных странах. Почему у нас это принято?

С. К.: Вертикаль власти, или как она там называется, жёсткая, и способны в этой вертикали удержаться только люди, которые вертикально ориентированы, и в какой-то степени - полупроводники сверху вниз, снизу вверх проходит гораздо хуже. Когда разрешают, начинает проходить, поток идёт. Но общее ощущение, что государство не очень стремится знать, что происходит там, внизу, если это не влияет на интересы тех, кто у власти. Как только это влияет на интересы тех, кто у власти, оно начинает этим интересоваться. И тем, что внизу происходит.

В истории с народными выступлениями, сокращение рабочих под Питером принципе власть не интересовало бы. Вот сказали одному человеку – мы тебе поможем, только этого чтобы не было. А это вот случилось. Понятно, что обидно. Человек знает точно, что за это голову снимут, всего лишат. И пустят куда-нибудь довольно далеко. Теперь он этого не допустит. Власть даёт свои достаточно жёсткие сигналы во многих случаях. Любая власть - надо же властью пользоваться.

Другое дело - терпеть нового человека, не любить, ненавидеть, но терпеть. Потому что в нашем обществе нет понимания того, что свободная пресса в самом широком смысле, широкая журналистика и свобода слова, она и есть основа выживаемости государства. Забудем о том, что власть развращает. Любой человек, который долго сидит на одном месте, перестаёт воспринимать сигналы, которые идут к нему. Он считает, что он всё знает. Я помню это прекрасно по своей работе главным редактором на «Эхо Москвы». В последнее время было чёткое ощущение, что меня никто не понимает. Не в политическом смысле, мы все в этом смысле единомышленники. А я вот знаю, что это - не будем, это… тоже не надо. Вот это можно попробовать. Такое ощущение, что ты знаешь всё, у тебя огромный опыт, всё это через себя пропустил. И я понимал, как я тупею на своих собственных глазах. Я становлюсь более нетерпимым к другому мнению, мне кажется, что я принимаю однозначно правильные решения, реже собираешь совещания, с кем-то советуешься. Думаешь, что знаешь всё. А это ведёт к загниванию.

Мне кажется, что я вовремя ушёл из главных редакторов, тем боле что не уходил из сотрудников и из журналистов ещё долго. Плодотворно поработал, да и кто знает, может, ещё поработаю…

К. Л.: А много ты таких людей знаешь, не только журналистов, но и политиков, которые сознательно отказываются от власти, понимая, что это ведёт, как ты говоришь, к загниванию: я должен уйти и уступить своё место другому?

С. К.: Ну, во-первых, я многих не знаю, кто там выращивал капусту в Риме? «А посмотрите, какая у меня капуста!» А я могу сказать: посмотрите, как у меня дети интересно развиваются! Мелкому восемь лет, а какая личность уже по-своему!

К. Л.: То есть, в принципе, если бы не нужда зарабатывать деньги, ты бы вообще из этого бизнеса ушёл?

С. К.: Хороший вопрос, провокационный. Но всё-таки он мне близкий, этот бизнес. Ну, если представить, что денег достаточно, может быть, блогами занимался бы… Возвращаясь к этому. Можно говорить, что мне по фигу, что думают другие, но какой-то минимум общественного признания, не обязательно в рамках всего общества, хотя бы коллег-журналистов всё-таки человеку необходим, чтобы понимать, куда он движется.

К. Л.: А почему ты не стал общественно значимой фигурой? Был момент в нашей истории, истории журналистики прежде всего, когда журналисты стали политиками. Это был то ли 1996 год, какой-то знаковый год для журналистики, когда публиковались списки «Самые популярные политики года», и там одно из главных мест занимал Евгений Киселёв. И это было предметом для обсуждения, была журналистика, стала политикой.

С. К.: Есть люди, которые хотят непосредственно влиять через свою личность на процессы, происходящие в обществе. Не буду никого выдавать, но например, Михаил Леонтьев сам неоднократно заявлял, что он не журналист, он политик, человек, который видит какие-то процессы в обществе и хочет на них влиять…

К. Л.: И проводник.

С. К.: А как он будет это проводить, будучи депутатом, президентом, министром либо журналистом, это совершенно не важно. Есть люди, которые к этому не стремятся. У меня тоже была иллюзия, что я могу влиять своим словом, тем, что я придумываю, на общество. Эта иллюзия развеялась где-то к году 1993-му уже. Если помнишь, был период, когда Андрюша Черкизов, царство ему небесное, уходил в чиновники, и мы заменяли его, делали неделями эти комментарии, оказалось увлекательно, здорово, тоже система, которую разработали.

Но потом я понял, что слово падает в пустоту. Не знаю, по какой причине, то ли те, кто наверху, не слышат, то ли слово недостаточно весомое, неважно. Но мне это перестало быть важным, потеряло смысл в какой-то степени. И поскольку я человек скорее частный и индивидуальный, чем общественный, мне совершенно неважно быть в фокусе общественного интереса, мне важно быть интересным, оставаться полезным для тех немногих людей, которые в моём близком окружении.

К. Л.: Возьмём и выдвинем тебя куда-нибудь.

С. К.: Фиг!

К. Л.: Не хочешь? Друзья мои, давайте несколько звонков.

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Алло! Добрый день. Я давнишний поклонник «Эхо Москвы», и Сергея Львовича тем более. Сергей Львович, я до сих пор остаюсь им, но я могу засвидетельствовать, что политика несколько изменилась с тех пор, как вы перестали быть главным редактором, а главным редактором является Венедиктов. В частности, вы называли Проханова. Я думаю, что в ваше время этот товарищ не мог бы выступать.

К. Л.: А он тогда нигде не мог бы выступать, он был красно-коричневым.

СЛУШАТЕЛЬ: ещё Максим Шевченко… Как вы конкретно к этому относитесь?

С. К.: А как вас зовут?

СЛУШАТЕЛЬ: Меня зовут Виктор. Можно - Виктор Борисович.

С. К.: Виктор Борисович, я вам раскрою страшную тайну: уходя, я завещал Венедиктову и Бунтману…

К. Л.: Проханова.

С. К.: Да, Проханова… А Проханов и при мне ,по-моему, приходил в эфир «Эха Москвы», но это установка была наша общая. На самых ранних этапах для людей, которые были обижены вниманием со стороны официальной прессы, у нас была рубрика, трибуна для меньшинства или что-то в этом роде. Дело в том, что меньшинство, оно может перерасти в большинство…

К. Л.: Как сегодня и произошло.

С. К.: Да. Но оно играет чрезвычайно важную роль в процессе функционирования демократии. И терпимость демократии - в уважении интересов меньшинства, в том числе интеллектуального меньшинства. Положа руку на сердце, когда либерализм мой был безбрежен, любой человек, в том числе даже фашизирующий, имел право придти в эфир и высказать свою точку зрения. И он мог поспорить, и с ним могли поспорить.

Так что в этом смысле я абсолютно терпимый. И в этом понимании совершенно либеральный человек. Каждый человек имеет право на высказывание своего собственного, даже не аргументированного мнения; если оно не аргументированное, то другие аргументы это раскроют.

К. Л.: Тут есть очень важный момент, о котором мы чуть-чуть сказали, если 20 лет назад Проханов и был, я не помню, газета «День» у него была.

С. К.: Мы её и в обзоры брали, и читали, и цитировали.

К. Л.: Но всё-таки он тогда был рупором меньшинства, о чём ты говоришь, а сегодня Проханов – это рупор большинства.

С. К.: Ну, здесь можно спорить, кто как оценивает. Надо референдум организовать. Является ли вашим рупором…

К. Л.: Я думаю, что можно. Он тоже человек не глупый, очень чувствует время, прекрасно понимает эту перемену.

С. К.: Это один из лучших полемистов нашего времени, независимо от ориентации, от взглядов.

К.: Следующий звонок.

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Добрый день. Это Юрий Владимирович из Волгоградской области. Скажите, пожалуйста, не кажется ли вам, что сейчас международное сообщество в меньшей степени заинтересовано правами человека в России по сравнению с Советским Союзом. Это первый вопрос. Скажите, а вы не думаете, что режим «Единой России» занимается таким же [невнятно], как и те , кто взорвали метро в Москве.

С. К.: Спасибо. По поводу мирового сообщества я думаю, что оно значительно меньше озабочено правами человека в России, потому что, если брать ситуацию в целом, у нас гораздо больше сейчас внутренних механизмов для того, чтобы эти права отстаивать, включая Европейский суд по правам человека и другие механизмы.

К. Л.: У нас одних уполномоченных сколько!

С. К.: А второй вопрос, о равной ответственности, - очень непростой. Можно долгую дискуссию устроить по этому поводу, и всё равно мне не кажется, что ответственность человека, который сознательно берёт на себя лишить жизни ни в чём не повинных людей, равна ответственности государства, которое, проводя свою политику, интересы этого человека или группы людей затрагивает. На одну доску террористов и государство ставить нельзя ни в коем случае.

К. Л.: Ещё звонок.

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): С праздником вас. Омск беспокоит, майор в отставке. Меня интересует мнение первого главного редактора «Эха Москвы», куда у нас переродится трусость перед чиновниками, перед властью. В чём причина? Я проработал 20 лет в системе уголовно-исполнительной. И не могу понять, в чём причина нашей трусости, пассивности.

К. Л.: Спасибо вам огромное. Это мой любимый вопрос. С удовольствием его тоже задаю Сергею Корзуну, может быть, он знает.

С. К.: Ответ сложен и прост одновременно. Только когда человек не только начнёт уважать себя, когда человек сможет жить, не зная, кто его президент, кто его мэр, кто глава управы района, когда его личная жизнь, да и общественная, не будет зависеть от каких-то непосредственных начальников по жизни, только в этой ситуации он сможет приобрести уважение к окружающим его людям, соответственно, и к себе. Тогда и чиновников будет строить по-своему. Дело в том, что чиновники могут нас построить, а мы их построить не можем. Потому что во многих бытовых ситуациях мы зависим абсолютно полностью от их произвола.

Хороший чиновник – хорошо относится, плохой – значит, плохо. В этом смысле мы все остаёмся достаточно бесправными. Что связано и с экономическими причинами. Важно, если у человека есть своё дело, легальное абсолютно, не то, на котором его держат, как на удочку, за что угодно могут прижать в любой момент. У нас государство продолжает держать людей на коротком поводке. Ты ведёшь себя прилично, с точки зрения государства, значит, трогать не будем, закроем глаза, возьмём твою маленькую или большую взятку - и всё чинно и мирно будет. Только начинаешь высовываться – хоп! Противопожарная, СЭС, ещё кто-нибудь возьмёт и прижучит. В этой ситуации человек, завязанный на интересы своей семьи, конечно, будет трусить - не трусить, тут уже как сказать... Вообще, на амбразуры не каждый бросится просто так, оставив свою семью не прикрытой.

К. Л.: Тем более один. Вспоминая 90-е годы, конец 80-х, когда эти митинги были, и тогда разгоняли, между прочим, ничего не изменилось. Точно так же разгоняли, правда, это было в Лужниках и в центре города, точно так же вызывали… тогда ОМОН был? Я не помню…

С. К.: Ну , были какие-то спецчасти… Были и достаточно мирные демонстрации, сами себя давили, много чего было в нашей истории.

К. Л.: Ну что, ещё один звонок успеваем, раз так пошло, такие серьёзные вопросы, я очень рада.

СЛУШАТЕЛЬ (по телефону): Я хотел бы задать такой вопрос насчёт испорченности властью. Венедиктов ведёт передачу «Без посредников», он постоянно грубо говорит: «Я хочу, это моё»…

К. Л.: Нет, давайте… я этого уже не люблю. Этого мы не будем делать. Нехорошо, ей-богу, ребята! С Венедиктовым разберитесь сами.

С. К.: Я скажу, когда я был главным редактором, я тоже считал себя царём и богом. Но принципы либерального управления на корпорации не распространяются.

К. Л.: Я вас умоляю… Я абсолютно принимаю. Это как в театре, тоже самое. Невозможна демократия в театре. А здесь же у нас сплошные гении, Серёжа не даст соврать. Художники сплошные! За звукорежиссёрским пультом такие непростые сидят люди! Попробуй с ними тут разведи демократию! Так, ну, ещё… или уже хватит? Уже нет времени. У нас последняя, лирическая, рубрика… Когда я принимала приглашение вести эту программу, я поставила одно условие. Что в конце обязательно будет музыка. Любимая музыка моего гостя, то есть, в данном случае Сергея Корзуна. Расскажи мне, пожалуйста, что мы услышим в конце программы?

С. К.: О своей любимой музыке. Вообще, любимой музыки у меня много, она меняется со временем, я не могу сказать, что к чему-то прикипел. Даже рэп начинает нравиться. Наш социальный рэп начинает нравиться. Не столько даже через детей, на самом деле он становится социальным.

К. Л.: То, что в своё время было нашим роком, да?

С. К.: Да. Шансон в русском понимании я очень люблю. Во французском люблю песню, даже шансоном её назвать особо нельзя, это Франсуаза Арди, песенка из 60-х годов, любимая музыка моей старшей сестры, которая тоже учила французский, и моей тоже стала. Значит, будет одна симпатичная песенка. А вообще-то, я давал тебе выбор. «Pink Floyd», Высоцкий, «Песни конченного человека», «Я хочу быть с тобой», «Наутилус-Помпилиус», да много чего на самом деле! Я уж не говорю про Битлов, настолько неудобно было бы их запустить… Давайте тогда французы, Франсуаза Арди, такая совсем домашняя, нежная песенка…

«ЭХО МОСКВЫ»

Как это начиналось

Александр ЩЕРБАКОВ

(2005 г.)

Печальный день. Факсовый листок

Это воспоминание привела печаль. Вернувшись с похорон необычайно светлого человека Лены Борисовой, я против воли вспоминал эпизоды горестных действ, слова, лица. Андрей Черкизов, Ксения Ларина, Юрий Федутинов, другие значительные персоны радио «Эхо Москвы». Они горевали из-за ухода Лены, а она была просто бухгалтером на «Эхе», не более… И мелькнула бесспорно странная мысль: у «Эха» хорошая генетика. Нормальная.

Именно Лена почему-то в последние годы звонила мне в очередную годовщину радиостанции и приглашала на вечеринку. Почему она?.. Хотя не все ли равно… Сейчас ее нет – кто-нибудь позвонит? Не уверен. Чем заняться при таких мыслях, в такой «неформе»? Полез в ящик, куда годами сбрасывал всякие печатные и письменные свидетельства окружающей жизнедеятельности – вдруг когда-то пригодится? Хотел найти (понадобилось для работы) дореволюционную газету с примерами тогдашней рекламы. А попался вдруг - как раз к случаю - неровно оборванный факсовый листок: Акционерное общество «Эхо Москвы» приглашает вас принять участие во внеочередном собрании акционеров АО «Эхо Москвы», которое состоится 15 апреля, в пятницу, в 18:00 по адресу Новый Арбат, 19. В повестке дня: принятие в состав акционеров АКБ «Столичный» и ТОО «Группа МОСТ»; об увеличении уставного капитала… И т. д.

Вспомнилось: это был один из поворотных моментов в истории радиостанции. Окажись ее капитаны лопухами (как многие из нашей журналистской братии, стоявшие у руля разных СМИ), на этом бы она, история «Эха», и кончилась. На обороте факсовой бумажки – пометки, сделанные «на автомате», по привычке фиксировать звучащую речь: 25500000 руб. (2550 акций). «Мост» - 6250000; «Столичный» - 6250000; Ассоциация «Радио» - 800000; Гарри Каспаров – 3540000…

В том «необыкновенном 1994-м» случилось много всякого… Впечатления дня и эта старенькая бумажка побуждают вспомнить что-то, давно, как в этот ящик, сброшенное «на всякий случай» и искать уже не старую рекламу, а что-нибудь относящееся к «Эху». Оказалось, что оно (в смысле «Эхо») меня волнует больше, чем должно бы как просто каждодневного слушателя. И я обнаруживаю еще одну относящуюся к нему и обрадовавшую меня «четвертку бумаги». Я обязательно расскажу о ней, но позже.



Как жена Цезаря. Сбывшаяся мечта

Почему, в самом деле, это для меня важно именно сейчас, ведь не было такого, скажем, пять или десять лет назад? Думаю, потому, что именно сейчас ясно увиделось соответствие исполнения давнего замысла его серьезности (а может, чего там стесняться, грандиозности). Совершенно очевидно (мне, по крайней мере), что «Эхо Москвы» сегодня – единственное средство массовой информации в стране – среди общеизвестных «брендов». Какую еще фирму можно перечислить в одном ряду с Би-Би-Си, «Свободой», «Таймом», «Шпигелем», газетами «Таймс», «Вашингтон пост» и т. п.? Нет больше такой. И это (про себя) понимают, думаю, все. Зарубежные президенты, премьер-министры и госсекретари не фраеры. Они знают, что делают, когда приходят на интервью на Новый Арбат, 11. Мелькнешь в каком-нибудь «ТАСС уполномочен заявить» или «Конкурсанте» - и не оберешься предположений на тему, кому продался и за что. «Эхо» - как жена Цезаря. Не об этом ли мечтали несколько человек пятнадцать лет назад?



Григорий Аронович. Припрятанная частота

Никакого «Эха Москвы» не было бы без трех человек (опять же это по моим личным впечатлениям): Г.А. Клигера, В.Г. Буряка и С.Л. Корзуна.

Ранней весной девяностого ко мне в «Огонек», где я работал ответственным секретарем, позвонил некто Григорий Аронович.

- Скажите, - спросил он, - вас не задевает, что в нашей стране иностранцы открывают одну за другой радиостанции – «Европа плюс», «Ностальжи»? Неужели мы сами не в состоянии создать хоть одну свою новую радиостанцию?

- Ну, вот и напишите об этом, а мы напечатаем, - нетерпеливо ответил я, потому что спешил куда-то «бодаться» с супостатом - то ли в отдел издательств ЦК КПСС, то ли в Госкомиздат, сейчас уже не помню.

- Нет, я не об этом, - настаивал Григорий Аронович Клигер. – Почему бы вам, «Огоньку», вместе с нами не сделать новую станцию?

- С "нами" - это с кем?

- С «Ассоциацией Радио».

Надо сказать, что я с раннего детства был большим, как сейчас бы сказали, фанатом радиослушания, а в начале шестидесятых даже поработал полтора года корреспондентом и зав. отделом областного радио и телевидения в Ростове-на-Дону.

- Ну, тогда приходите, поговорим, - сказал я, зная, что большинство звонящих энтузиастов-прожектеров на встречи не являются.

Клигер пришел и рассказал удивительное. Решение о выделении частоты кому-либо для вещания принимали Гостелерадио и Министерство связи, а чисто технически обеспечивала возможность использования этой частоты «Ассоциация Радио». Начальник этой ассоциации В.Г. Буряк и его заместитель Г.А. Клигер видели, как ловко обрабатывали советских начальников ушлые иностранцы и овладевали пространствами отечественного эфира. Но…

- Мы припрятали одну частоту, - говорил мне Григорий Аронович, - и если быстро создать «контент» и выпустить его в эфир, отобрать ее обратно уже  не смогут. Но времени в обрез, слишком много заинтересованных с деньгами, и скоро до этой частоты могут докопаться…

Завязывалась история вполне в духе тогдашнего «Огонька». И я тут же отправился к Л.Н. Гущину, первому заместителю главного редактора, как сейчас бы сказали, главному менеджеру компании, чуткому к идеям разных организационно-творческих новообразований. Он не думал и минуты:

- Конечно, делаем.

И закрутилось.



 Авантюра. Народный «Огонек»

Г.А. Клигер рассказал мне позднее, что до нас он имел дело и с флагманом перестроечной прессы «Московскими новостями», и с «АиФом» – набиравшим тогда неуемную скорость печатным концерном. Даже спустя много лет его воспоминания об этом общении не были окрашены и тенью симпатии к несостоявшимся контрагентам.

Вообще-то их не трудно понять: авантюра в чистом виде. Крайне редки примеры, когда кому-то из соотечественников при советской власти, даже в перестройку, удавалось по своей инициативе своими руками создать что-нибудь реально работающее. Я, например, вспоминаю только «Коммерсантъ» Владимира Яковлева.

«Огонек» «клюнул» на эту приманку, потому что оказался в те дни более других готов к самой идее независимости – не только духовной, но организационной – от властных структур. В ту пору по благословению того же Гущина автор этих строк привел в редакцию команду блестящих юристов, собранную Михаилом Федотовым, в которую, кроме него, входили Левон Григорян, Николай Исаков, Инэсса Денисова, Ольга Гюрджан. В течение нескольких месяцев мы собирались по средам и разрабатывали первый в стране устав независимого от властей средства массовой информации. Он получился большим – на нескольких десятках страниц (как и первые отечественные ЭВМ – многоэтажные сооружения).

Параллельно мы затеяли большую склоку с отделом пропаганды и отделом издательств ЦК КПСС. Угрожая им гневом миллионов читателей (при этом нисколько не блефуя), мы требовали отпустить нас «на волю, в пампасы». К тому времени благодаря смелости, дипломатическим способностям главного редактора Виталия Коротича и его хорошим отношениям с Горбачевым и, особенно, А.Н. Яковлевым «Огонек» мог печатать практически все. Так что «брдзола» велась в первую очередь вокруг стоимости подписки (которую мы хотели снизить) и распоряжения деньгами от нее, которые в то время были большими и, естественно, уходили в бюджет КПСС. Мне (почему – это особая история) редакцией было поручено вести «боевые действия» на Старой и на Страстной (Госкомиздат) площадях.

Когда была одержана виктория и учредителем журнала зарегистрирован трудовой коллектив редакции, весть об этом разнеслась по одной шестой части суши. Пошли телеграммы. «Горячо поздравляем славный коллектив Бумажного проезда (это адрес редакции. - А.Щ.) исторической победой над Старой площадью победой нового над старым браво народный Огонек» (Харьков). «Туже стянем ремешок но подпишем Огонек» (Саратов). «Рады поздравляем ваша победа победа читателей» (Нарва Эстонской). «Дорогой Огонек поддерживаем свой журнал выбирай иностранное издательство так свободнее удачи тебе жестокой борьбе за перестройку» (Владивосток).

При движении на такой волне взлететь на припрятанную добрыми людьми эфирную волну, видимо, не казалось невозможным.



 Бюрократическая канитель. Кабинетные бдения

В.Г. Буряк и его зам Г.А. Клигер мудро решили, что в эту затею надо вплести какое-никакое столичное начальство. Позвали в учредители Московский городской совет народных депутатов. Лев Гущин, используя авторитет «Огонька» и свои обширные московские связи, организовывал нужные встречи, а мы мотались по конторам, собирая подписи, ходатайства, печати и прочее. Помню, как во время заседания пробирались на галерку Дома политпросвета на Трубной площади, где заседал Моссовет, и побуждали нужного депутата подписать бумагу прямо на поручне кресла.

Еще друзья из «Ассоциации Радио» вовлекли в круг соратников факультет журналистики МГУ. Думаю, в первую очередь из-за глубокого уважения к знанию вообще – как-никак сами известные исследователи в своей области, кандидаты наук, академики неких отраслевых святилищ. И, надо сказать, это пошло на пользу делу. Декан Я.Н. Засурский привлек в качестве разработчика зав. кафедрой телевидения и радио Г.В. Кузнецова (увы, совсем немного не дожившего до 15-летия «Эха»), тот подключил своих спецов, от технарей еще приходил М.Г. Розенблат, ставший впоследствии первым директором радиостанции,  и, по опробованной уже в «Огоньке» системе мозговых штурмов, вся компания раз в неделю стала собираться в живописном кабинете Ясена Николаевича, где, чтобы сесть на стул, надо переложить с него на стол (или диван, тумбочку, телевизор) пачку книг, журналов или газетных подшивок.

Едва ли не каждый писал свою концепцию нового радио. Ученые мужи – на серьезной теоретической основе и многих листах. Я – на полутора страницах и под названием «Каждый имеет право быть услышанным». О мобильниках тогда у нас знали по научной фантастике, поэтому я развивал идею ведения уличных репортажей из будок телефонов-автоматов, а также возможности оперативного вызова репортера (как 03, например) на место события. Когда я ныне слышу, как простодушный гориллоид в прямом эфире говорит главному редактору «Эха» Алексею Венедиктову: «Вы куплены госдепом и международным сионизмом», меня охватывает зло и одновременно – чувство законного удовлетворения. Я улыбаюсь: «Каждый имеет право быть услышанным». (Много ли мы вспомним прямоэфирных программ, где предварительно не просеивают звонки?) Хотя, конечно, понимаю и грустное венедиктовское сетование: «Меня очень расстраивает несправедливость слушателей в отношении к радио и очень радует их справедливость. Хотелось бы больше справедливости». Не дождетесь, Алексей Алексеевич! Нету у нас для вас другого народа.



 Государственный тайник. С.Корзун

Строить гениальные планы – что может быть приятнее? Но радиостанция… Что это такое? Как ее пощупать? Или хотя бы представить? «Ассоциация Радио» объясняла: о передаче сигнала они по дружбе договорятся с кем надо, а что касается оборудования… В их хозяйстве есть некая старая аппаратура, которую если подремонтировать и почистить…

- А где все это будет помещаться?

- У нас и будет. Приходите, посмотрите.

Придти и посмотреть было поручено мне. Сначала хозяева показали разные продвинутые технические ухищрения связи. Потом в одном из помещений, как в детективном фильме, сняли с пола квадратную деревянную плиту, и в обнаружившемся тайнике открылась святая святых – какое-то совершенно непотребное змеиное переплетение разноцветных кабелей, проводов и проводочков.

- Здесь скоммутировано, - сказали мне…

Нет, я и сегодня не решусь раскрыть то, что тогда было произнесено. Точнее, именно сегодня и не решусь.

А потом меня привели на обширную лестничную площадку.

- Вот, - было сказано, - видите, какое замечательное место для студии.

- Где? - озирался я.

- Вот тут будут стоять магнитофоны, тут пульт, тут - основные микрофоны…

- На лестнице?

- Ну, почему же. Выгородим…

Не знаю, существуют ли фотографии первой редакции-студии «Эха Москвы». Это было впечатляющее зрелище. В плохопроглядываемой из-за табачного дыма комнате возле каждого стола минимум два стула, почти все заняты, мало того, молодые люди разного пола (и одинакового тоже) сидят на коленях друг у друга (это надо понимать буквально), и все чего-то работают – с магнитофонами, с ручками, просто глядя в потолок – в творческом поиске…

С матчастью, похоже, все устаканивалось. Осталось найти желающих взять ее на вооружение. И тут снова инициатива оказалась за «Ассоциацией Радио». Владимир Гурьевич Буряк (увы, он тоже не дожил до пятнадцатилетия своего детища) рассказал, как днями они с Клигером ехали в машине к заместителю председателя Гостелерадио (сейчас точно не помню, к которому из них) и включили приемник на волне советского иновещания. И услышали проникновенный, абсолютно французский, обворожительный мужской голос. «Густой, с обертонами, - описывал Владимир Гурьевич. - Не знаю, про что он вещал, но поверил ему безусловно».

Обговорив с зампредом свои технические проблемы, гости спросили: а кто это у вас только что звучал по-французски таким красивым голосом?

- А, - сказал зампред. - Если красивым, то это Сережа Корзун.

- А какой он журналист? - уходя, между прочим спросили хитроумные радисты.

- Нормальный! - ответил простодушный собеседник.

«Его надо брать главным редактором! - убежденно говорил Владимир Гурьевич. - Другого такого голоса мы не найдем».

На следующий день ко мне в «Огонек» пришел высокий молодой человек с несколько напряженным взглядом.

- Сергей Корзун, - представился он.

Голос и впрямь был приятный, облик - тоже.

О дальнейшем исторические хроники сообщают так:

Май 1990 г. Встреча на факультете журналистики МГУ с участием декана Я.Засурского, зав. кафедрой Г.Кузнецова, руководителей «Ассоциации Радио» В.Буряка, Г.Клигера, М.Розенблата, ответственного секретаря журнала «Огонек» А.Щербакова и С.Корзуна, которому предложено возглавить редакцию. Май-июнь 1990 г. Рабочие совещания в курилке дикторов Иновещания Гостелерадио СССР С.Корзуна и С.Бунтмана - разработка концепции принципиально новой для СССР разговорной радиостанции, построенной на принципах свободной журналистики, полного отсутствия пропаганды и  «промывания мозгов».



Послезавтра - поздно. «ST» или «М»?

Косвенным подтверждением того, что так - в смысле симпозиумов в курилке - оно и было, могли послужить дальнейшие события.

«Ассоциация Радио» капала нам на нервы каждый день.

- Завтра надо выходить в эфир! - требовала она.

- Как?! - поражался, в частности, я. - Мы же еще не зарегистрированы - ни как средство массовой информации, ни как юрлицо (сидение за одним столом с Мих. Федотовым не прошло даром).

- Не важно, - внушала бесстрашная Ассоциация. - Когда заберут частоту, уже не надо будет ничего регистрировать!

- Сергей Львович! - звонили мы Корзуну. - Как насчет выхода?

- Хоть завтра, - бодро отвечал он. - Вот только надо дождаться джинглов. Мне их обещали прислать из Германии. Ну, и, конечно, название…

Да, название… Это с человеком просто: можно его родить, а потом придумать имя. С радиостанцией, оказывается, все наоборот. Главное, в этом вопросе мы столкнулись с конфликтом интересов. Эстетических. Точнее, звукоэстетических. Корзун, как только его в кабинете декана факультета журналистики назначили главным редактором, буквально через минуту сообщил, что станция будет называться «Радио-М».

- Это почему?

- Не знаю, но я так слышу. «Радио-М!» - и больше никак.

- Да ну, ерунда, - махнул рукой Владимир Гурьевич Буряк, - название давно есть: «Радио-СТ» (звучание: эстэ). Если точнее, то латинскими буквами: «Радио-ST».

- Почему «ST»?

- Потому что это хорошо и правильно.

На другой день Владимир Гурьевич без предупреждения приехал ко мне в редакцию. Оказывается, для того, чтобы все же привести убедительные аргументы в пользу «ST».

- У нас есть такая техника, - сказал он, - ревербератор называется, он дает замечательный эффект. Я прямо слышу, как диктор объявляет: «Говорит радио ST!» И эхо, затихая, долго повторяет: «Эстэ… эстэ… эстэ». Потрясающе! К тому же у нас в учредителях Моссовет, а СТ можно расшифровывать как «Радио Столица»…

…И пришел день, когда уже не было времени на отступление и от наличия названия стало зависеть: быть или не быть? И весь этот день я, забросив работу за зарплату, фантазировал на темы «ST» и «М»: «СТолица», «СТалкер», «СТудио», «Метрополис», «Мозаика», «Монитор», «Монтекристо» и т. п. Именно бумажку, на которой записана куча тех вариантов, мне и удалось обнаружить в своем, казалось бы, безнадежно безалаберном архиве. Скажу честно, подавляющее их число не на «ST», а на «М». Опыт жизни однозначен: с того дня, как появляется главный редактор, и по день, в который его снимут с поста, он - главная фигура.

Так и не изобретя ничего путного, с распухшей головой я поехал в метро по рутинным домашним делам. Проезжая над Москвой-рекой между «Спортивной» и «Университетом» («Воробьевы горы» тогда не функционировали), я неожиданно сделал открытие: «СТ» – это не две буквы, а три или даже четыре звука (э; с; т; э). Поэтому их можно расшифровать, скажем, так: СтЭ – Столичное эхо. Или: ЭСт – Эхо столицы. А «М»… - это «ЭМ». То есть… «Эхо Москвы»!

Вышел из метро, записал слова на бумажку и из автомата позвонил домой Корзуну:

- Сергей Львович! «Радио-М» - это Радио «Эхо Москвы».



Регистрация. 18:57

 На страничке истории на сайте «Эха Москвы» значится такая хронология: «9 августа 1990 г. Регистрация радиостанции как средства массовой информации Моссоветом на основании «Закона СССР о печати», вступившего в действие 1.8.90. 22 августа 1990 г. 18:57. Первый эфир». Что касается первого эфира, тут никаких сомнений нет. А вот насчет регистрации… Может, что-то с памятью моей стало, но все эти годы я жил с убеждением: вольнолюбивая идея «Ассоциации» поскорее выйти, а уж оформить - как получится - восторжествовала в своем классическом виде. А может, сайт «Эха» создавали на основании имеющихся документов? Как раз в девяностом, помню, когда я толкался в многочисленных очередях при регистрации трудового коллектива как нового учредителя «Огонька», я там не раз слышал народную мудрость: «Документы должны быть оформлены как надо - для суда». Что будет суд, как-то никто не сомневался. Как и в том, что для жизни без суда никаких документов не требуется.

Помню, как радостный Корзун принес мне маленькую кассетку:

- Вот, джинглы привезли.

Я послушал столь долгожданные заграничные треньбреньки. Так что, вот без этих ампутированных звуковых клочочков мы не могли выйти в эфир?! Сергей, простите мне мою тогдашнюю темноту! Виноват. Сейчас-то я понимаю…

Вся творческая подготовка к выходу велась где-то в таинственной корзуновской радиостране. Мне почему-то казалось, что там все заваливается, ничего не получается, что так быстро невозможно сделать нечто грандиозное, называемое радиостанцией, что это вообще невозможно сделать обыкновенным людям…

Тем не менее, я пошел к нашей завредакцией и попросил обеспечить меня каким-никаким радиоприемником. Она откопала где-то донельзя потрепанный «Панасоник», я пораньше ушел домой, по дороге купил батарейки… Навел рисочку на записанную загодя среднюю волну. Сердце почему-то колотилось, как (наверное) перед парашютным прыжком. Вдруг заиграла какая-то малопонятная музыка («Это что-то не то!»), кончилась на какой-то, как показалось, нелогичной ноте и… вынырнул красивый, очень красивый, до спертости в горле, голос Корзуна. Что он говорил, уже не имело никакого значения.
22 августа 2010 г.