Первая развернутая повесть о жизни Артура появляется в «Истории королей Британии» Гальфрида Монмутского (1130-1138), но полное жизнеописание главного персонажа народных преданий Уэльса развернуто в романах сэра Томаса Мэлори.
Сведения о писателе весьма скудны. Судя по всему, Мэлори родился в дворянской семье в графстве Уорикшир в начале XV века. Он был рыцарем, видимо, принимал участие в войне Алой и Белой розы, в 1444 или 1445 году представлял свое графство в парламенте, но последние двадцать лет жизни провел в тюрьме. Именно там он и создал свои романы.
Предлагаем вашему вниманию несколько иллюстраций к творению Мэлори, выполненных одним из самых выдающихся художников-графиков последнего времени Обри Бердслеем (1872-1898).
Понятны беспокойства государственных деятелей разных стран, отвечающих за сиюминутное и завтрашнее благо своих сограждан. Ну а что же многих наших политологов часто беспокоит и даже раздражает повседневное бытование европейских иноземцев? Почему бы не предположить, что в нем рождаются какие-то очень новые послезавтрашние людские отношения? Как, к примеру, из прекраснодушной европейской идеи равноправия людей возник американский принцип «политкорректности». Можно сколько угодно потешаться над ним, но признаем: нам до похожих норм человеческих отношений брести еще не одно поколение. Может быть потому, что: «Да, скифы мы, да азиаты мы…» Постулаты европейской культуры с трудом и болью укладываются в натуре очень многих российских граждан (а то и не укладываются вовсе).
Но сейчас – о другом. Речь об истоках и специфике европейской культуры, которая наложила свою печать на человечество и существование которой оставляет надежду на сохранение человеческого мира.
А.В. ПАВЛОВ,
профессор Тюменского государственного университета
…Условно будем считать, что своеобразие Европы проявилось в полной мере в период от начала новой эры до наших дней. То, что происходило в Древней Греции и в Римской империи, служит неким «предъевропьем», когда закладывались предпосылки, обеспечивающие в дальнейшем специфику европейской культуры.
профессор Тюменского государственного университета
…Условно будем считать, что своеобразие Европы проявилось в полной мере в период от начала новой эры до наших дней. То, что происходило в Древней Греции и в Римской империи, служит неким «предъевропьем», когда закладывались предпосылки, обеспечивающие в дальнейшем специфику европейской культуры.
КНИГА ОБНАРУЖИВАЕТСЯ УЖЕ У САМОГО НАЧАЛА ЕВРОПЫ, ЭТО – БИБЛИЯ
Библия единственный из сакральных текстов человечества, который говорит не только о нравственности, обрядах и обычаях, но и о земных, в том числе и о бытовых, делах. Весь текст Библии легко интерпретируется как роман об истории, имеющей внекультурные, неземные истоки. Причем не только о свершившейся, но и, в первую очередь, о еще не свершившейся истории. Историзм Библии - важнейшее ее отличие от Ригведы, Дхаммапады или Бхагавадгиты.
Как всякий сакральный текст, Библия многозначна, любой ее сюжет может трактоваться по-разному. Однако все трактовки, так или иначе, связаны с историей будущего, с некоторым «планом строительства культуры». Достаточно вспомнить хотя бы «Лестницу Иакова», где зарождается идея историзма, или историю двух народов, из которых один восходит к Каину, а другой - к Сифу, история, давшая начало проблеме личного выбора и обусловившая трактат Августина о граде Божьем. Таковы идея первородного греха и вавилонской башни.
Как сакральный и многозначный текст, Библия провоцирует борьбу мнений и стремление жить в соответствии с заданными ею, пусть и не вполне ясными, ориентирами. Борьба мнений становится столкновением жизненных позиций, людских действий и превращается в тенденцию исторического процесса. Таким образом, можно считать, что Библия креативна для Европы, она - то зерно, из которого европейская культура выросла.
Европа - единственный регион, имеющий историю как осмысленный, а не стихийный процесс. Население Европы попросту создавало свою историю, стремясь жить в соответствии с Библейскими ценностями. Это значит, что те или тот, кто Библию написал, тем самым сочинил Европу как роман, где все жители - персонажи. Поэтому у Библии хороший прогнозный потенциал. Что бы в жизни ни произошло, в конечном итоге выходит, что в Библии об этом уже сказано заранее, потому что все делается так, чтобы вышло, как в Библии.
Это конечно не единственное зерно. Но, благодаря Библии, становится ясно, что европейская культура предполагает существование некоего внешнего мира, выступающего либо негативным, либо позитивным ориентиром человеческого выбора.
То это - противостояние Божественного и дьявольского на европейском поле, то - Высший мир как цель исторического развития, то - просто неизвестный мир природы, которую исследует наука и преобразует практика, то это - прошлое, от которого нужно отказываться, то - будущее, к которому следует стремиться на основе собственного представления о счастье.
Именно поэтому европейская культура строго определяет свое место и время. То, что выходит за пределы ее границ, уже не Европа. Таким образом, Европа, пока она остается самой собой, она будет созидать и осваивать вселенную и преобразовывать ее. Она перестанет это делать, только утратив свой библейский и трансцендентный характер, но тогда она перестанет быть Европой как особой культурой. Европейская культура без представления о неевропейских культурах, об объективной реальности и о мире Божественном не может существовать.
БИБЛИЯ НЕ ЕДИНСТВЕННЫЙ ИСТОЧНИК ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Она родилась в древнееврейской среде, и поэтому в высокой степени «мистична». Превращение Библейского мистицизма в практику требует рациональности. Проще говоря, если средневековый французский ремесленник хочет жить счастливо, он должен быть христианином. Но если Бог не послал ему веры, то он должен хотя бы выглядеть христианином. Это вопрос рациональных интерпретаций Библейских откровений. Чтобы интерпретировать, нужны теории, и отсюда большую роль играет в Европе древнегреческая философия, создавшая первые рациональные теории, пригодные для интерпретации откровений.
Концепции Платона и Аристотеля на тысячелетие стали фундаментом рационального понимания Библейского текста. Они привнесли в Европу свои древнегреческие значения. Так, известное столкновение Платона с Аристотелем, начавшееся, если верить сплетням, с простой кулачной драки, превратилось сначала в битву платонизма и аристотелизма в Средние века, затем в столкновение рационализма и сенсуализма эпохи Возрождения и Барокко, в противоборство линий Декарта и Бэкона, теорий Канта и Гегеля и, наконец, в борьбу материализма с идеализмом.
И Платон, и Аристотель, и Декарт, и Бэкон, и Кант, и Гегель тоже выступают соавторами европейской культуры. В общем Библейском романе они прописывали свои сюжетные линии.
Так, Платон всю жизнь писал об одном и том же, об эйдосах, он мечтал, чтоб его поняли, но этого не происходило. Однако Платон был талантлив, его слушали, потом читали. И так до тех пор, пока, столетия спустя после его жизни, кому-то не показалось, что ему, наконец, раскрылась истина Платона. Он написал комментарии, так же непонятные современникам, как и сам Платон. Затем появились комментарии на комментарии, потом примечания и т. д. Текст, написанный Платоном, продолжал писаться, причем в немалой степени все тем же Платоном, даже спустя тысячу лет после его жизни.
Текст писался, изучался и преподавался, провоцировал идеи. Так или иначе, он усваивался, и культура развивалась. А люди, выросшие под его влиянием, вплоть до сего дня оказываются и библейскими персонажами, но и персонажами диалогов Платона.
Короче говоря, в отличие от других культур, европейские культуры имеют явно выраженный авторский характер, а сама история Европы - книга. Вероятно, поэтому, несмотря на то, что и письменность, и книгопечатание были изобретены не в Европе, именно здесь появилось представление о книге как особой ценности. Книга в Европе становится важнейшим культурообразующим фактором. Европейской книгой является только такой текст, где на переднее место выходит смысл, скрытый в нем и выражающий личное стремление к трансцендентному.
Сказанное позволяет оценить европейскую культуру как становящуюся, формирующуюся и создающую новый, свой собственный вид традиционализма. В ее основе находятся книги и их авторы. Они определяются в культуре в качестве философских фигур и становятся субъектами ее творчества.
ЧЕЛОВЕК И КНИГА
Европейская культура имеет не только книжный, но и авторский характер. Говорится, что поэт в России больше, чем поэт. Это не только в России, еще недавно так было на всем пространстве Европы: Августин, Сервантес, Экхарт, Эразм, Рабле, Мольер, Шекспир, Руссо, Сартр и т. д. В них проявлялась сущность европейской интеллигенции, так как действительным, хотя зачастую и неосознанным смыслом их творчества была история будущего и человеческая индивидуальность как ее культурный субъект. Поэтому они привлекали внимание, их изучали и переосмысляли, порою вокруг таких имен объединялись. Они не знали ответа на вопрос о смысле человеческой жизни, но чувствовали, что он может быть, и заставляли других почувствовать то же самое.
Скрытая в сочинениях трансцендентная глубина оставляет у их читателей привкус бездны и вечности, а бездна притягивает. Авторы не столько оповещают читателей о том, что нашли, может быть, они вообще ничего не ищут. Но они провоцируют, побуждают читателя угадать в собственной природе то, что автор угадывает в себе. Эта способность превращает и автора, и его героев в «философские фигуры», в элемент и репрезентант значительного фрагмента культуры. Философская фигура - это персонифицированный культурный образ, представляющийся ориентиром личностного развития. Проще говоря, когда человека считают философом, то он наделяется «мудростью», знанием ответов на самые глубокие и «проклятые» вопросы жизни.
Такими философскими фигурами, создателями собственных притягательных для читателя путей в жизни, порою оказываются те, кого никогда не было в качестве живых людей. Здесь важен не столько факт биологического существования, сколько выраженная в культуре и превращенная в зримый образ глубина личности. Таковы князь Мышкин, Гамлет, дон Кихот. Жизненные взгляды Гамлета не во всем совпадает с взглядами Шекспира, насколько их можно реконструировать. Шекспир не настолько трагичен, ему свойствен оптимизм сэра Тобби Бэлча и его друга сэра Эндрю.
Конечно, не всякая книга является европейской, и Европа - не любая книга, но только та, которая вызывает неудовлетворенность настоящим и стремление к грядущему, та, какая побуждает к стремлению и заставляет надеяться, выводит человека за пределы сиюминутности. Но европейская культура - не книга для развлечения и самолюбования. Авторы пишут книгу, сами становятся ее персонажами и читателями. Может быть, эта книга со счастливым концом.
(Из статьи «Европа как книга», сб. «Современные библиотеки в инновационном образовательном процессе», г. Тюмень: Изд-во ТюмГУ, 2004).
Один из ключевых исторических моментов, превращавших людей из разнообразных племен в «первоевропейцев», стала эпоха Рыцарства.
Сергей БАЙМУХАМЕТОВ
…И ВСЕ ЖЕ ЗАМАНЧИВА ДОЛЯ ТВОЯ
Сергей БАЙМУХАМЕТОВ
…И ВСЕ ЖЕ ЗАМАНЧИВА ДОЛЯ ТВОЯ
У истоков Западной Европы
- И сыщется ли такой человек, который сумеет кому-либо доказать, будто все о Флорипе и Ги Бургундском, и все, что во времена Карла Великого совершил на Мантибльском мосту Фьерабрас, - все это неправда, тогда как я душу позаложу, что это такая же правда, как то, что сейчас день? А коли это ложь, значит, не было ни Гектора, ни Ахилла, ни Троянской войны, ни Двенадцати пэров Франции, ни короля Артура Английского. Кто их отрицает, у того нет ни разума, ни здравого смысла.
А действительно, кто такие Ланселоты и Роланды, Сиды, Персивали и Дюнуа, реальность которых с таким жаром отстаивает полубезумный идальго Дон Кихот? Разумеется, для него они - идеал, благороднейшие из благородных, отважнейшие из отважных.
А для нас?..
Конечно, в историческом бытовании рыцарей мы не сомневаемся, хотя и знаем, как не совпадают подчас действительные лица и события с их литературными отображениями, которые позастревали в мозгах. Ну да, были рыцари, все время что-то там куролесили, воевали, потом к их, может быть, и заурядным деяниям присочинили пуд домыслов, сказаний, рыцарских романов. Мало ли “выдающихся личностей” в прошлом овеяли себя “вечной славой”, а потом благополучно исчезли из памяти потомков?
Но нет, рыцарей Круглого стола короля Артура мы помним. Знаем как явление. В чем секрет? Что такое рыцари и рыцарство? Всего лишь одно из сословий средневекового мира. Более того, сословие ушедшее, к пятнадцатому веку его не стало, и уже тогда один вид ламанчского идальго вызывал смех и жалостливое недоумение.
И тем не менее оно, рыцарство, не кануло в темную пропасть веков. Потому что создало свою культуру и этику. Более того, культура и этика рыцарства стали фундаментом, на котором сложились представления западноевропейских этносов об истинных ценностях. В каком-то смысле можно сказать, что культура и этика рыцарства в большой мере создали западноевропейскую цивилизацию. И, несомненно, повлияли на нравственное становление многих народов мира.
Тем интереснее проследить их зарождение и развитие, вспомнить, как возникло и то удивительное сословие, и это понятие - рыцарство.
Лошадь – во-первых…
- О конь, чьи деяния столь же непревзойденны, сколь обделен ты судьбой! Ступай, куда хочешь, ибо на челе твоем написано, что ни Астольфову Гипогрифу, ни знаменитому Фронтину... в резвости с тобой не сравняться.
А еще мы помним Брильядора - коня великого Роланда, Баярда - верного скакуна рыцаря Ринальда и многих других, чьи имена столь же легендарны, как и деяния их хозяев. С чего бы это? Наверно, потому, что и в реальной жизни, и в легендах они неотделимы друг от друга. Рыцаря сделал таковым - конь. Само слово “рыцарь” в переводе со старогерманского означает “всадник”. В те времена все, что так или иначе определяло знатность, значимость человека, было связано с конем. Вспомним римских “всадников”, французских “шевалье”, испанских “кабальеро” - все они в переводе просто “конные”, “верховые”. Даже в казахских степях, где вроде бы на коня садились раньше, чем начинали ходить, где конь был не роскошью, а условием жизни, - даже там применительно к значительным людям употреблялось слово “аткаминер”, что в переводе означает – “сидящий на коне”!
Один из первых знаков власти, запечатленных на первых печатях князей-герцогов-графов в средние века, – изображение воина на коне. На печати Александра Невского – конный воин, поражающий мечом дракона. Эта композиция известна всем как образ Георгия-Победоносца. Но – добавлю – уже позднейший. Потому что в древности Георгий-Победоносец изображался в пешем виде. “Водружение” его на коня поднимало статус святого в глазах людей…
В древности западноевропейские народы, в некоторой степени исключая древних германцев, не знали, что такое конное войско. Основу македонских железных фаланг, а затем ударную силу римских когорт составляла тяжеловооруженная пехота. Греков ничему не научило поражение Александра Македонского от неуловимых конных отрядов степняков-скифов. А вот римские военачальники после того, как их при Андрианополе разгромила конница германо-славяно-степных варваров, крепко задумались о “реформе армии”. Но было поздно: набеги вестготов и гуннов довершили падение Рима.
Многие читатели могут впасть в недоумение: “Как это так, не было коней? Мы же только что видели фильм "Падение римской империи", а потом про Юлия Цезаря, про его поход и завоевание Галлии, и там все - и римляне, и галлы - на конях!” Да, тут сказалось не только элементарное незнание кинематографистами деталей эпохи, но и, видимо, требование “важнейшего из всех искусств”. Без коня историческое кино не кино! Конь придает всему колорит: есть конница - есть движение, динамика. А она - основа кино.
Но действительность скучнее фильма. Из истории Древней Греции мы знаем: вообще-то там кони были. Но у кого? На колесницах сражались Ахилл, Гектор - троянские и ахейские цари. Цари! И больше никто! Вспомним: когда восемь веков(!) спустя после Троянской войны греки победили персов при Марафоне, каким образом они донесли весть о победе в Афины? То-то и оно... Пешим бегом. Даже для гонца с вестью о великой победе не нашлось хотя бы одного коня! Такой он был редкостью в Древней Греции и Древнем Риме.
Древнегреческая цивилизация – морская цивилизация. И древнегреческая армия - это, по нынешним понятиям, морская пехота, которая к месту операций доставлялась на кораблях. Она потерпела сокрушительное поражение при столкновении с армией конно-степной, скифской, кочевнической цивилизации на ее территории, на открытых пространствах. Точно так же скифы пропали бы в лабиринте островов Эгейского архипелага.
В государстве франков, возникшем на развалинах Римской империи, уже хорошо понимали преимущество воина на коне. Историки полагают, что окончательным поворотом в военном сознании западноевропейцев стала знаменитая битва при Пуатье в восьмом веке. До нее арабская конница, перешедшая через Пиренеи из мусульманской Испании, вольготно гуляла по равнинам будущей Франции. И была остановлена и разгромлена лишь конницей же - тяжеловооруженными воинами Карла Мартелла. В том же восьмом веке король Пипин Короткий дань в пятьсот коров, наложенную на британских саксов, заменил данью в триста лошадей.
В ту эпоху в государстве франков цена коня равнялась стоимости двух или даже четырех коров, одного или двух мечей с ножнами и четырех мечей без ножен. Рыцарем в тогдашнем понимании слова мог стать любой, кто имел коня, меч и удачу в бою.
Буйные и грязные
- Нет, правда, скажи мне, что может быть выше счастья и что может сравниться с радостью выигрывать сражения и одолевать врага?
Безусловно, франкский рыцарь восьмого века и рыцарь двенадцатого века, воспетый в балладах, так же далеки друг от друга, как грубый кусок железа и выкованный из него меч. Далеки, но родственны.
Рыцарские отряды раннего средневековья состояли из воинов-бродяг, для которых не было различия между войной и разбоем. Они приходили служить тем или иным сеньорам. Дикие воинские дружины жили по своим законам, не признавая даже отцов и матерей, не говоря уж о королях или церкви. Тацит, описывая их быт и нравы, отмечал: единственная отрада этих людей - война. Они обладают беспокойным темпераментом, воинственным духом, им скучна работа в поле, уход за скотом. У них нет ни дома, ни семьи, и живут они тем, что награбят. Если в их стране мир, они уходят в другие пределы. Они первыми начинают битвы, идут напролом, отличаясь свирепостью и неукротимостью.
Древнегерманская воинская ватага, то же самое, что скандинавский вик, - это выселок, куда уходили юноши, не желавшие жить дома, пахать и сеять, ловить рыбу, подчиняться законам рода. Домашние оплакивали их как покойников, для рода они были потеряны. А они и не стремились в род, сбивались в отряды викингов, которые три века держали в страхе всю Европу, уничтожая города огнем и мечом. Божьим проклятием, исчадием ада называла их Европа (та самая Европа, которая впоследствии все забыла и романтизировала вчерашних бандитов). И среди викингов, и среди их сухопутных древнегерманских собратьев особо ценились берсерки, люди-звери, бешеные, одержимые, отличавшиеся пещерной свирепостью и бесстыдством, полным пренебрежением даже к тогдашним человеческим нравам.
Каким же образом из этих чудовищ сложилось сословие рыцарей.
Грязные стали знатью
- Я, твой господин и природный сеньор, и ты, мой оруженосец, будем есть из одной тарелки и пить из одного сосуда, ибо о странствующем рыцарстве можно сказать то же, что обыкновенно говорят о любви: оно все на свете уравнивает.
Знать существовала задолго до появления рыцарей. Были короли, герцоги, графы, бароны. И они, разумеется, не считали, что вонючие и грязные люди в латах, без роду и племени, известные лишь дурной отвагой, могут им быть ровней. Века прошли, прежде чем рыцарство утвердило себя как сословие знати.
Все переменила эпоха крестовых походов. Военные заслуги рыцарства подняли тогда его значение в глазах общества и самих “профессиональных военных”, как выразились бы ныне. Они, действительно, стали другими и оформились в особое сословие, отъединившись от прочих и внешними отличиями, и образом жизни. Выработались особые обычаи поступления в рыцари, церемонии и градации (до 14 лет – пажи, до 21 – оруженосцы и т. д.).
И теперь уже рыцарем не мог стать любой, имеющий коня и доспехи. Сословие стало объединять “благородных”. Сыновьям герцогов и графов до своего совершеннолетия надо было пройти обряд посвящения в рыцари, иначе они записывались простолюдинами. И неистовый Роланд прославляется по всей Европе не как владетельный сеньор и маркграф Бретани, но прежде всего - как рыцарь.
Рыцарство не просто вошло в знать, но навязало ей многие свои законы, как недавно приобретенные, так и вынесенные из времен буйной вольницы. С одной стороны - верность и полное подчинение предводителю. С другой - ответственность предводителя перед дружинниками, его подчинение общим законам и кодексу дикого братства. Это двуединство было перенесено на отношения с королями, герцогами, графами. Давая присягу верности, рыцарь становился вассалом, но ни в коем случае не подчиненным сюзерена. Герцог или граф для крестьянина и горожанина был “доминусом”, то есть “господином”, “повелителем”. Но для рыцаря - лишь “сеньором”, то есть “старшим”. А “пэр” в переводе с французского - “равный”. Стол короля Артура был круглым единственно для того, чтобы никто не мог полагать, будто он выше или ниже других.
Так создавался рыцарский кодекс - удивительный институт средневековья, в конечном счете сформировавший основы этики западноевропейского человека.
Не богатствами и чинами измеряется достоинство рыцаря, а только славой. Это - главное в жизни. Воинская слава давала смысл жизни и увенчивала ее. А если сама смерть для человека ничто перед сиянием славы, то позволит ли такой человек принизить себя кому-либо, будь это даже сам король? Никогда! И потому, несмотря на естественное стремление монархов к централизации власти, к единоначалию и безоговорочному подчинению, они вынуждены были идти на компромиссы. И записывать в уставы рыцарских орденов, что служение рыцарей королю простирается лишь до тех пределов, пока оно не противоречит представлениям рыцаря о его чести и достоинстве. Если рыцарь присягнул сеньору, а сеньор затеял войну с королем, то рыцарь имеет право воевать против своего короля. “Вассал моего вассала – не мой вассал”.
Первостепенным для рыцаря стало поддержание чести и достоинства, доходящее зачастую до гордыни. Надо сказать, что рыцарская этика выдержала жесточайшее давление церкви, для которой гордыня - один из смертных грехов. Выдержала - и победила. А кодекс и этика рыцарства с течением времени легли в основу кодекса дворянской чести, джентльменства.
Но рыцарская этика никогда бы не стала именно такой, какой мы ее знаем, если бы составной ее частью не был куртуазный идеал.
Любовь и галантность
- Жди меня здесь не более трех дней, и если я за это время не возвращусь, то... скажи моей несравненной госпоже... что преданный ей рыцарь пожертвовал жизнью ради того, чтобы совершить подвиг, которым он бы снискал ее любовь.
При посвящении в рыцари давался обет защищать христианскую веру, угнетенных, сирот и вдов. Особая рыцарская литература способствовала выработке образа идеального рыцаря, верного долгу, защитника слабых, и развитию рыцарского культа женщины.
Впервые женщину как существо возвышенное стали воспевать в Европе трубадуры Прованса. Опять же вопреки церкви, доказывавшей, что женщина есть сосуд греховный, трубадуры утверждали: женщина своей любовью может облагородить мужчину, поскольку любовь не просто связана с инстинктом продолжения рода, но и чувство прекрасное и возвышенное.
Крамолу странствующих певцов тотчас подхватили странствующие рыцари. Любовь и женщина придали новый смысл их деяниям. Слава, которая была самоцелью и оправданием жизни, в свою очередь приобретала содержание. Подвиги совершались не просто так, а чтобы заслужить любовь избранницы. Отсюда и странствия, и шарфы на шлемах, и обеты, вошедшие в легенды, а затем в романы. Как, например, обет Суэро де Киньонеса, который носил на шее железное кольцо в знак пленения красотой своей возлюбленной. Или поступок Дона Мануэля, который вошел в клетку со львами, чтобы поднять оброненную перчатку избранницы.
Почитание женщины первоначально распространяется лишь на знатных дам. Но стремление к такому поведению трудно удержать в сословных границах. Простолюдины из богатых тоже стали подумывать о куртуазности, да и знатные сеньоры не обходили простолюдинок. Маршал де Бусико, эталон рыцарства, в ответ на упрек, что он по ошибке поклонился на улице двум проституткам, сказал: “Лучше я поклонюсь десяти публичным девкам, нежели оставлю без внимания хоть одну достойную женщину”. Как видим, допускается учтивость и к простолюдинкам, правда, с оговорками. Но уже через небольшое количество лет в статут одного из рыцарских орденов вписывается: “Никогда не злословить о женщинах, какого бы они ни были положения”.
С течением времени куртуазный идеал меняется. Собственно любовная линия остается неизменной, а куртуазность понимается широко - как учтивость, умение вести себя в обществе, воспитанность. Она имеет четко направленную ориентацию. Так, знатный рыцарь де Ла Тур Ландрю пишет в наставлении дочерям: “От малых людей вы удостоитесь гораздо большего почета, хвалы и признательности, нежели от великих, ибо, проявляя куртуазность и оказывая честь великим людям, вы воздаете то, что им положено по праву. А честь и куртуазность по отношению к мелким дворянам и дворянкам, а также менее значительным лицам выказывается по доброй воле и мягкости сердца”.
Но это - знатный сеньор, отец, беспокоящийся о хорошем воспитании дочерей. Он как бы обосновывает выгоды куртуазности. А какое дело до нее грубому мужчине, пропахшему кошмой-подкладкой от доспехов и конским потом? Ан нет. Например, устав ордена Полумесяца безо всяких обоснований предписывает “проявлять всегда жалость и сострадание к бедным людям, равно как и быть в словах и делах мягким, куртуазным и любезным по отношению ко всякому человеку”.
Они все равно победили
- Хотя мне не страшна никакая опасность, а все же меня берет сомнение, когда подумаю, что свинец и порох могут лишить меня возможности стяжать доблестной моей дланью и острием моего меча почет и славу во всех известных мне странах... Я раскаиваюсь, что избрал поприще странствующего рыцаря в наше подлое время.
Рыцарство как сословие исчезло к пятнадцатому веку. И не только потому, что появилось огнестрельное оружие. Хотя и поэтому тоже. Изменились времена и нравы. С появлением регулярной армии война потеряла элемент игры и состязания в рыцарской куртуазности. Победа в ней стала достигаться любой ценой: путем обмана, ловкости, хитрости, преимуществом большинства над меньшинством. А это изначально несовместимо с законами рыцарской чести.
Просвещенный читатель, конечно, сразу увидел, что художественной иллюстрацией к этим заметкам стали цитаты из великого романа “Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский”, который вышел, кстати, в 1605 году. И он, читатель, может удивиться: как же так, ведь это - пародия на рыцарские романы! Однако заметим, что пародия-то как раз и передает в концентрированном виде особенности жанра, а значит, и характернейшие черты самого явления. Во-вторых, “Дон Кихот” лишь замышлялся как пародия, равно как и другая великая книга - “Остров сокровищ”. А что вышло из-под пера их авторов, то и вышло. Судите сами: смеемся ли мы над идальго Дон Кихотом? Или же, наоборот, скорбим, что этот мир - практичный, корыстный, приземленный - не понимает высоких порывов души благороднейшего человека?
…За пять или шесть веков после ухода рыцарства с исторической арены немало авторов - ученых, политиков, писателей - пытались развенчать его, “рассказать правду”, делая акцент то на классовую сущность, то на грубость нравов, то просто на гигиенические особенности воинской жизни в доспехах, на коне. Смешно... И авторы те, и их творения канули в безвестность. А рыцарство - осталось. Не просто как яркая страница истории. А прежде всего - как идеал поведения мужчины. То, к чему каждому пристало стремиться.
20 сентября 2011 г.
Комментариев нет :
Отправить комментарий