ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ И ОБРАТНО

300 лет назад, в мае, Петр Первый перенес столицу России из Москвы в Санкт-Петербург.

А в дни, когда Москва отмечала свое 860-летие, в прессе появилось любопытное сообщение о нашей второй столице. ЮНЕСКО пригрозила, что может пересмотреть статус Петербурга, исключив его из списка объектов всемирного наследия. Причина - планы сооружения напротив Смольного собора 320-метрового небоскреба ОАО «Газпром», что может превратить город в культурный объект, находящийся в опасности. Скорее всего, именно вмешательство международной общественности в наши «суверенные дела» помогло спасти российскую Северную Пальмиру от новой рукотворной беды: «внутренние» протестные акции российские власти, видимо, воспринимают как недомыслие отдельных оторвавшихся от нижнетагильского народа безответственных граждан и гражданочек.

История с небоскребом логично укладывается в круг сановных «столичных игрищ» с возведением державных  хором-резиденций и покоев, созданием спецжилья для перевозимого к Неве Конституционного суда, с «зачисткой» дворцовых строений: не затесалось ли в какой-нибудь архитектурный шедевр что-то не истинно чиновничье, а, например, научное?..

Даже просто поразглядывать, кто и как засветился в этом державно-потешном процессе, - неплохая забава. Но можно и поразмышлять, повспоминать историю…

Николай КИРИЛЛОВ

Столица! Знай свое место!

Страна в стране?

...Стоит заметить, что в мире немало стран, имеющих две и более столиц. В Нидерландах правительство в Гааге, парламент – в Амстердаме, в ЮАР парламент в Кейптауне, правительство в Претории. Неизвестно что милее истинно американской душе – чиновно-бюрократический Вашингтон или “город контрастов”  Нью-Йорк, культурное и финансовое сердце нации (есть еще и индустриальное – Чикаго, и киношное – Лос-Анджелес, а многие важнейшие учреждения – ЦРУ, НАСА и др. – вообще разбросаны по разным штатам). В Великобритании Лондон – деловой и политический центр, Большой Манчестер – промышленный, Бристоль – научный и т. д.



Из всех больших городов стран “восьмерки” только Москва и Париж могут претендовать на роль абсолютных столиц – мест средоточия всей культурной, экономической, политической жизни, центров притяжения деятельных, честолюбивых граждан своих стран. Население большого Парижа составляет около 20 процентов проживающих во Франции, в Москве и практически слившихся с ней городах ближнего Подмосковья живет до 10 процентов всех россиян. Образ жизни парижан существенно отличается от стереотипа поведения жителей, например, Лиможа, а москвичей – от обитателей, скажем, Владимира. Парижане и москвичи - это уже не просто население мегаполисов, а “полународы”, субэтносы в составе этнических общностей – французов и русских.

Во времена далекие…

Здесь, однако, аналогии и кончаются. В отличие от Парижа Москва – центр государственной организации, созданной даже не этносом, а суперэтносом – евразийским. В нем, кроме русских, более ста национальностей и народностей. Да и сам русский этнос неоднороден. Еще в школе мы слышали о северо- и южнорусских говорах. Это различие появилось очень давно, во времена формирования Московского царства, и вызвано различием в образе жизни в лесах и степях. Вплоть до XVII века основой экономики русского “севера”, то есть лесной зоны вверх по карте от Оки, было молочно-мясное животноводство, рыболовство, охота, ремесла. Южнее Оки селились “служилые люди”, несшие караул на Большой Засечной черте – оборонительной линии от Рязани до Тулы. По мере  ее продвижения в дальнейшем на юг они все менее зависели от дотаций правительства в виде соли, хлеба и “огневого припаса” и переходили к товарному производству зерна. На юге наиболее активно шел процесс смешения с татарами и украинцами и образовывались новые типы населения. Яркий пример – казаки, до сего времени сохранившие черты своей обособленности.

Москва оказалась на стыке двух своеобразных зон. Столичный статус привлекал в город наиболее честолюбивых служилых людей с юга и инициативных хозяйственников с севера, которых тяготила тихая жизнь в усадьбе. Процесс формирования субэтноса москвичей был, как известно, прерван петровской модернизацией. Центр притяжения активных людей переместился к “окну в Европу” и к растущим индустриальным центрам – Невьянску, Соликамску и другим. И очень быстро, менее чем за сто лет, сформировался петербургский субэтнос – по-европейски строгий и чопорный, противопоставлявший себя бесшабашной “большой деревне” – Москве. Он возник под влиянием не климатических условий или миграционного процесса, а под воздействием строительства огромного гражданского и военного порта, то есть, как сейчас принято выражаться, техногенного фактора. Именно туда, в порт, переместился центр идеологии “государственничества”, служения родине в лице императоров.

Но технический прогресс, создавший Санкт-Петербург,  положил и предел его процветанию. В силу своего расположения на границе город не мог стать главным узлом железных дорог. Им стала Москва (как в США – Чикаго). И не стоит считать переезд в 1918 году центрального партийного аппарата в Москву обыкновенным большевистским самодурством. В конце XIX-начале ХХ века именно Москва вместе с ориентированным на нее центрально-промышленным районом была самым динамично развивающимся регионом России.

Так получилось, что московский субэтнос окончательно сформировался уже в советский период. Но, как это не покажется кому-то удивительным, процесс проходил без главенства коммунистической идеологии. В Москву с начала 20-х годов всеми правдами и неправдами пробирались выдавливаемые из родных краев жители Черноземья и Дона – районов самого жестокого раскулачивания и расказачивания. Они принесли в некогда купеческо-банковский город не только “разудалый” менталитет обитателей южнорусских степей, но и стремление выжить во что бы то ни стало. Именно их потомки, усвоив главные правила игры в государстве нового типа – цинизм и стяжательство, стали основой чиновной элиты, лишенной каких бы то ни было принципов – и патриотических, и, тем более, коммунистических. Это свойство в сочетании с унаследованной от российских южан отчаянностью и стало основой поведенческого стереотипа новейшего субэтноса москвичей.

…И все же: почему жители официальной и неофициальной столиц относятся друг к другу с такой ревностью, а подчас и антипатией, подобной которой - не по силе чувства, а, так сказать, по его качеству, содержанию - не встретишь ни в какой другой стране?

Колыбель в чистоте

В Петербурге, в отличие от Москвы, “принципы” сохранились. В идеологическом стереотипе его жителей было намного больше коммунизма, чем у всех остальных россиян. Питерская интеллигенция раскололась в 1917-м на принявших революцию и ярых ее противников. Противники эмигрировали, были высланы или расстреляны. Вроде бы бедствия, обрушившиеся на оставшихся, должны были вызвать нелюбовь к этой идеологии. Но отрицательные эмоции от них оказывались в большинстве случаев направленными против… Москвы! Столичное мироощущение петербуржцев позволило им легко осознать себя ленинградцами, а свой город – действительно “колыбелью революции”, хранителем истинных коммунистических идеалов в противовес “извратившей” их сначала сталинской, а потом и застойной Москве. Многие ленинградцы ощущали себя еще и наследниками культуры русского серебряного века,  противостоящими соцреализму, средоточием и рассадником которого в их представлении не без основания выступала Москва.

Эвакуация 600000 жителей Ленинграда в 1941-42 годах распространила их ментальные установки на промышленные города русского севера и востока – Ярославль, Горький, Пермь, Свердловск, Челябинск. Не случайно они стали впоследствии оплотом “перестройки” и “демократизации”, начинавшихся, если кто не забыл, именно с искреннего стремления восстановить чистоту славных коммунистических идеалов.

The civil cold war?

Хотим мы этого или нет,  Москва стала субэтнической столицей “юга” России, а Петербург – “севера”. При желании здесь можно усмотреть своего рода “холодную гражданскую войну”. Субэтнические противоречия, то затухающие, то обостряющиеся, присущи почти каждому народу. Однако проявляются они ярче всего именно в смутное время. Так, когда дело доходило до столкновения с англичанами, немцами или испанцами, все парижане, гасконцы, провансальцы, бретонцы ощущали себя французами. Но во времена перемен “полународы” окраин начинали претендовать на лидирующее положение в государстве: во времена Гугенотских войн или Великой Французской революции провинции восставали против Парижа. Добившись же власти, провинциалы становились государственниками большими, чем парижане. Ярчайший пример – Наполеон Бонапарт.

Так и у нас. По отношению к европейцам, американцам, даже украинцам все мы - русские, но “в разборках” между собой – москвичи, петербуржцы, сибиряки, казаки… На пороге первой индустриализации XVIII века именно представители юга – казаки, служилое дворянство Засечной черты - поддерживали и обоих Лжедмитриев, и Болотникова в их борьбе с боярской Москвой, где в то время главную роль играли крупные землевладельцы севера (в том числе и ортодоксальные монастыри). Север тогда победил. Но для того, чтобы удержать победу, ему пришлось пойти на демократическую модернизацию всей церковной и светской жизни, приведение ее к европейским стандартам, чего, собственно, и добивались проигравшие южане. Такое взаимовлияние стереотипов было единственным выходом в тот момент: националистическое, “московитское” “древнее благочестие”, возобладавшее в XVI веке, без его обновления не могло стать идеологической платформой политики выхода к Тихому океану, Балтийскому и Черному морям.

“Перестройка-демократизация” были вызваны необходимостью  очередной – постиндустриальной – модернизации экономики. Они стали для нас новым смутным временем. И вновь страна разделилась. На сей раз расклад оказался таков: “демократический север” и “красный пояс” на юге.

С Питером же внутри этого процесса произошла своя, отдельная история.


А просто испугались!

Наш язык, как известно, поглощает иностранные термины с аппетитом Гаргантюа. Вспомним уже давние губернаторские выборы в Северной Пальмире, когда, к удивлению очень многих, там к власти пришел Яковлев. А ведь СПС и “Яблоко” были стопроцентно уверены, что “основным цветом” (“по-аглицки” - primary) Санкт-Петербурга станут цвета этих партий. И вот прошло голосование. По его результатам московская пресса, считающая себя демократической, объявила политические стереотипы жителей Питера “палеозойскими” (опять-таки, если выражаться “по-научному”, - primary). Ее оценка способности жителей северной столицы избирать и быть избранными напоминала порой выступления незабвенного доктора Геббельса о неполноценности славянских народов.

Но, унижая и понося питерцев, “демократическая” пресса не поняла главного: петербуржцы голосовали не столько ЗА одного из лидеров “семигубернаторщины” Яковлева, сколько ПРОТИВ “Яблока” и СПС. Представителей этих партий жители Петербурга восприняли как идейных наследников Гришки Отрепьева. Петербуржцы поступили не как обиженные провинциалы или снобы-интеллектуалы. Они, по их понятиям, повели себя как большие патриоты и государственники. Кроме того, в их выборе была житейская трезвость: с удельными князьками на самом деле не трудно справиться, имея крепкую власть в центре. А разномастные блоки и партии “присягнули” Путину даже быстрее, чем когда-то бояре согласились остричь свои бороды.

И пока пресса, захлебываясь, доказывала московское демократическое primary (“первородство” – еще в одном переводе) перед петербуржцами, по Москве пополз слух: столица переносится в Петербург! Казалось бы, слух – он и есть слух. Однако уже тогда в мастерской знакомого архитектора я имел возможность ознакомиться с макетом парламентского комплекса на Неве, элегантно вписанного в архитектурные памятники.

- Конкурс пока не объявлен, – сказал мне архитектор, – но готовиться к нему стоит заранее.

- Почему?

- Мне о нем сказал тот же дядька, который в свое время предупредил о конкурсе на Moscow-City. Ему – архитектор поднял палец к небу – я  верю.

Ага! Значит, происхождение слуха было, как бы это выразиться поаккуратнее,  централизованное. Что ж, подхалимничать можно и так: сначала – конкурс проектов по “инициативе” творческих личностей (не один же мой знакомый получил “сигнал” от доброжелателя); затем – шумное освещение его в прессе и на телевидении, а там, глядишь, и общественное мнение сформируется: “инициатива трудящихся”. Ну, как было с Олимпиадой в Сочи. Это тебе не экспромт какого-нибудь спикера, а глас народа! Хотели ли этого жители Санкт-Петербурга – по-моему, так никто тогда и не поинтересовался.

Зачем это нужно было действительным инициаторам новации? Продемонстрировать лояльность президенту и его “гвардии” можно и тоньше... А просто-напросто испугались! Были уже прецеденты.

События рубежа XX-XXI века повторяют почти зеркально случившееся на границе XVII-XVIII. У них одна внутренняя логика - логика модернизации, и происходят они на одном и том же пространстве. Копирование западного уклада, который внедряли тогда царевна Софья и князь Василий Голицын (как в недавней истории – Козырев и Гайдар) провалилось именно потому, что не был затронут образ жизни элиты – бояр и обласканных ими холопов (в наше время - партийных и комсомольских функционеров, пересевших в законодательные собрания разных уровней).

Петр привел в Кремль сержантов Потешных полков – сыновей мелкопоместных дворян и холопов, а Путин – политиков питерской школы, тех, кто в силу областной судьбы своего города не мог стать ни боярином, ни обласканным холопом. И те, и другие оказались напористы, умны, прагматичны, и старой элите оставалось лишь изворачиваться.

В XVIII веке она не только с радостью расхватала новые титулы баронов и графов вместо быстро забытых стольников и постельничих, но и подарила Петру I небывалые до того титулы Отца Отечества и Императора…

Но стоит ли только иронизировать по поводу перепуганной чиновной элиты? Подхалимы 1721 года, заявив, что “Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться его власти верховной… сам Бог повелел”, сами того не подозревая, помогали создавать общественный строй, как раз соответствовавший проживаемому этапу этногенеза нашего народа того времени.


На качелях истории

В этом свете не столь уж потешно выглядит идея “разъезда” ветвей власти. Ее осуществление может стать логическим завершением пореформенного периода, организации нового государственного устройства России. Формальное возвышение субэтнической столицы “севера” приведет к размыванию ставшей привычной питерской фронды – оппозиции по личным мотивам. И, наконец, закончится процесс конвергенции крупнейших русских субэтносов – северного и южного.

Хотелось бы успокоить ревнителей “древнего благочестия”. “Питерская команда”, или “ленинградская камарилья в Кремле”, как назвал ее когда-то один из деятелей бывшего НТВ, не сделает нас, бесшабашных, рисковых, холодными, чопорными и до противности “европеизированными”. Не успеет. Основатель великого города перед смертью сказал: “Европа нам нужна лет на сто, а потом мы повернемся к ней задом”. Петр I ошибся. Европа была нужна нам лет на 25–30, на время модернизации. Уже к середине XVIII века стало возможно “повернуться задом”, что с радостью и проделала дочь Медного Всадника Елизавета Петровна в 1741 году, едва повенчавшись на царство.

Субэтнические различия были в основном забыты. До следующего смутного времени, когда они снова оказались востребованы. Для чего? Чтобы найти народу в своем собственном внутреннем многообразии способ слегка измениться, дабы приспособиться к изменившимся условиям.

Не это ли и происходит ныне? Сейчас нет смысла гадать, какой на деле окажется команда, которая придет к власти в Кремле после очередных (неочередных?) выборов.

Скорее всего, это будет уже другая история, и лет через двести кто-нибудь ее напишет.

20 мая 2012 г.