ВСЕ ЭТО О НАС С ВАМИ

Ровно 40 лет назад в судьбе Булата Шалвовича Окуджавы произошло важное событие: вышел первый в жизни поэта диск с его песнями. Конечно, не в Советском Союзе, в Париже, но в те времена такое обстоятельство только лишний раз свидетельствовало об истинной ценности искусства.

А совсем недавно «Обывателю» был презентован труд под названием «Пространство мыслей и чувств в песенном творчестве Булата Окуджавы. Филологические эскизы с философскими акцентами». Его автор – ростовский исследователь, доктор филологических наук, профессор, академик Российской академии наук региональной печати, Евразийской Академии телевидения и радио (и, добавим, поэт) Владислав Смирнов.

Мы выбрали из этой большой работы несколько фрагментов, где речь идет о широко известных песнях Окуджавы. Это очень интересно – обнаруживать новые стороны и свойства в том, что, казалось бы, досконально знаешь уже сто лет… Но если еще раз, по-настоящему, то есть внимательно и вдумчиво, вчитаться (а еще и вслушаться – в авторское исполнение)…

 Владислав Вячеславович СМИРНОВ – автор 32 книг (из них 16 – поэтические сборники) и свыше 1500 публицистических, научных и художественных публикаций. Лауреат нескольких литературных и журналистских премий.

…Во многих воспоминаниях современников говорится о том, что Окуджава был всегда «сам по себе», даже в кругу друзей он держался как-то обособлено, отстраненно, что ли. Нет, он был со всеми, но в то же время жил напряженной внутренней жизнью. На одном из публичных выступлений ему был задан вопрос: Вы одиноки? Окуджава ответил: «А что, неужели по мне видно, что… (смех в зале, аплодисменты). Нет, я достаточно общительный человек, но иногда, бывает, хочется спрятаться…» Сам Булат Шалвович, сравнивая себя с Высоцким, говорил: «И в жизни я был склонен к одиночеству».

«ВЕСЕЛЫЙ БАРАБАНЩИК»

…Есть у Окуджавы известная песенка «Веселый барабанщик». Она даже дала название третьей книге стихов поэта, выпущенной в Москве в 1964 году… Правда, книга по первоначальному плану должна была называться «Последний троллейбус», но редакторам такое название показалось слишком пессимистичным. В одноименной песне («Последний троллейбус») речь идет о том, как Окуджава спасается от одиночества, к которому «уже подступает отчаянье», молчаньем пассажиров, которые всегда приходят на помощь. Вот ведь каким бывает одиночество, впрочем, оно разнообразно, как сама жизнь, так как всегда наполнено этой жизнью.

Есть у песен «Последний троллейбус» и «Веселый барабанщик» очень тонкая связь. Грань, которая их соединяет – разные вариации грусти и отношение к ней автора в этих разных ситуациях. О чем песня «Веселый барабанщик» и почему автор дал ей такое название? Да, вроде бы ничего особенного…

Поэт обращается к неизвестному читателю-слушателю с просьбой, трижды, как заклинание, повторяя ее: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше…» Видимо, очень важно встать пораньше, вместе с дворниками, «маячившими у ворот» и, разумеется, с самим автором. Только ранним утром может случиться чудо: «Ты увидишь, ты увидишь, как веселый барабанщик в руки палочки кленовые берет». Начинается день, полный суматохи и людского водоворота, потом – вечер – «заговорщик и обманщик». Сумятица, полночь, туман… И самое главное - «темнота на мостовые упадет»… Темнота – вот что подстерегает человека на улицах. И что?.. Да, вот барабанщик, у которого изначально, по предназначению – веселые палочки, т.е. барабанный бой запрограммирован на «веселье», он как символ противостояния тому, что творится на улицах. Барабанщик вопреки всему «вдоль по улице проносит барабан». «Грохот палочек… то ближе он, то дальше» (грохот, обратите внимание, – а значит, его невозможно не услышать). И двигается барабанщик взад-вперед – специально для тебя…

Барабанщик – знаковая фигура в творчестве Окуджавы, а барабан –  знаковый предмет. Они должны будить, встряхивать людей к другой жизни, в которой не должно быть сумятицы, обмана, тумана, темноты. Они выбивают веселую, жизнерадостную дробь. Они хотят, чтобы вы услышали хотя бы веселые нотки… А что, так в жизни и бывает: когда мы слышим дробь барабана, в нас оживают совсем иные ритмы. Совсем простая вещь и в то же время – прямо-таки волшебный инструмент. Так Окуджава превращает музыкальный инструмент в символ, а барабанщика – в символическую фигуру, смешивая будничное и возвышенное.

 А песня-то грустная. Последние строки: «Неужели ты не слышишь, как веселый барабанщик вдоль по улице проносит барабан?!» (обратите внимание на очередность итоговых знаков, на их взаимосвязь). Получается, что тот, к кому так настойчиво поэт обращается, не слышит веселого барабанщика. Это если читать текст. Когда же автор поет, последняя сточка повторяется уже с утверждением и отношением автора: «Как мне жаль, что ты не слышишь, как веселый барабанщик…» Отсюда недалеко и до скрытой тревоги. ( См.: А.Анпилов. Как в зеркале. // Голос Надежды. Новое о Булате Окуджаве. Вып. 2.).

Это песня может служить небольшим «плацдармом» для понимания природы грусти Окуджавы и способов ее выражения. А значит, особенностей его внутреннего мира, состояния его души. Грусть у него разлита не только в разных стихах, она присутствует вроде бы даже в «веселых».

Песня «Веселый барабанщик» привлекла внимание создателей фильма «Друг мой, Колька», фильма в общем-то тоже не очень веселого, но с нестандартной фигурой мальчишки-героя и по-своему - жизнеутверждающей.

Композитор И.Шварц написал веселую пионерскую песенку. На этом примере хорошо видно, как взаимодействуют в песне музыка и стихи, как тональность влияет на основную мысль автора и, собственно, создает ее.

Окуджава начинает петь эту песню так, словно сдерживает слова, готовые куда-то устремиться. «Встань пораньше…». Ударение (смысловое и тональное) делается на первом слове «встань», которое начинает обволакивать слово «пораньше». Поэт не спешит, как будто он понимает (знает), что ничего особенного (того, что он хочет) не произойдет: веселого барабанщика все равно не услышат. В таком темпе начинается каждый куплет. Своим пением поэт «оттягивает» слова назад. Это уже начинает «работать» обволакивающая грусть Окуджавы. Манеру пения можно сравнить с описанием Окуджавы из другой песни, только с иным знаком:

Еще он не сшит, твой наряд подвенечный,

И хор в нашу честь не поет,

А время торопит, возница беспечный,

И просятся кони в полет.

Слова «Веселого барабанщика» тоже просятся «в полет», но возница (не беспечный, а озабоченный результатом) не торопит их, а сдерживает, насколько можно сдержать.

А вот композитор выступает в роли «беспечного возницы». Он меняет тональность и темп исполнения. «Встань пораньше» теперь звучит энергично, почти порывисто. Как дробь самого барабана. Такой барабан уже нельзя не услышать. И концовка «Неужели ты не слышишь» получает две трактовки. В одной она звучит как случайная, искажая смысл идеи Окуджавы. В другой - знаково меняет акцент (у Окуджавы все происходит  органично), но такой контраст услышит, «расшифрует» только очень натренированное ухо.

Так грустная песня становится веселой. Это напоминает значение ударения в восточных тональных языках. Или в русском в редких случаях, когда, например, можно тонально сказать слово «да» так, что оно будет звучать как «нет».

Здесь два урока. Один из них заключается в значении музыки, второй приоткрывает творческую мастерскую Окуджавы и демонстрирует, как тонко, ненавязчиво он ведет свою магистральную мелодию грусти, а точнее – не ведет, а органично дышит ей. Но выражает поэтически - вторым или третьим планом.



«ГЛАВНАЯ ПЕСЕНКА»

Второй пример, может быть, еще боле удивителен и показателен для понимания личности автора. В нем поэт настолько виртуозно «спрятал» свое отношение к грусти, что его вообще как бы и нет.

Наверное, самую лучшую

на этой земной стороне

хожу я и песенку слушаю –

она шевельнулась во мне.

Она еще очень не спетая,

Она зелена как трава,

 но чудится музыка светлая.

И строго ложатся слова.

Что же мешает автору: ведь он уже слушает в себе эту песенку – она «шевельнулась» в нем? Более того, она вроде бы начинает звучать «сквозь смех наш короткий и плач» («смех - короткий, а плач – какой?)

Сквозь время, что мною не пройдено,

Сквозь смех наш короткий и плач

Я слышу, выводит мелодию

Какой-то грядущий трубач.

Что же это за песенка такая, которую не смог спеть поэт?

Легко, необычно и весело

Кружит над скрещеньем дорог

Та самая главная песенка,

Которую спеть я не смог.

А не смог спеть Окуджава «легкую, веселую» песенку со «светлой мелодией». И если она была совсем рядом, уже «шевельнулась» в нем, значит, такая песня по своей природе не отвечала его натуре. Значит, не для Окуджавы «веселые, светлые песенки», как в свое время не для него была «земля сырая». «Так природа захотела…»

Нельзя не обратить внимание на важные слова «кружит над скрещеньем дорог». Значит, «веселая песенка» к тому же не знает своей дороги? Куда ей направляться? Веселого барабанщика не слышат. А веселая песенка вообще не поется… И наконец, на наш взгляд – главное. Самое первое слово («Наверное, самую лучшую…») - «наверное», имеющее два значения – «несомненно, верно, точно» и «вероятно, по-видимому», несет в себе оттенок именно вероятности, т.е. поэт еще не совсем уверен, что веселая песенка для него - самая главная.

И опять-таки решающее слово тут говорит музыка. Она высвечена внутренней грустью. Грустью от того, что не получилась веселая, светлая песенка, или грустью, что ее вообще автору нельзя спеть? Не получилась «Главная песенка»? Зато получилась песенка о «Главной песенке» и, как всегда, – с легкой печалью, светлым сожалением. Это ли не кредо поэта?


            «ОТШУМЕЛИ ПЕСНИ НАШЕГО ПОЛКА»,

            «БАТАЛЬНОЕ ПОЛОТНО»

…Главная угроза жизни – «огонь войны». Бумажный солдатик добровольно шагает в него и «погибает не за грош». Но погибают и те, кто вовсе «не просил огня». Война, обжегшая душу Окуджавы, начинает восприниматься им не только как «подлая субстанция», но и как состояние общества. В песнях о войне («Господа юнкера», « Кому достанутся не знают», «Все погибли. И флаг их приспущен) война становится непременным действующим лицом истории. Поэт вплотную подходит к пониманию неизбежности войны в жизни человечества. В одной из лучших своих песен «Отшумели песни нашего полка» он говорит:

Спите себе братцы, все начнется вновь,

Все должно в природе повториться,

И слова, и пули, и любовь и кровь

Времени не будет помириться.



Спите себе, братцы. Все придет опять.

Новые родятся командиры,

Новые солдаты будут получать

Вечные казенные квартиры.

К войне толкает человека сама природа, породившая человека. (Все должно в природе повториться) Песня эта поется в маршевом темпе, хотя ни о каком марше здесь речь не идет – «нас осталось мало, мы да наша боль». Дело идет к концу: «И душа уже взлетела вроде». Контраст маршевой мелодии и содержания песни, в которой поется скорее уже о будущей войне, создает музыкальный эффект «вечной темы» войны.

У оставшихся в живых:

Руки на затворе, голова в тоске,

А душа уже взлетела вроде,

Для чего мы пишем кровью на песке?

Наши письма не нужны природе.

Почему же человек постоянно пишет «кровью на песке»? Здесь, как нам думается, Окуджава не делает последнего шага – слишком уж страшна истина. Именно природе и нужны кровавые письмена людей. У человека нет врагов в природе - и она саморегулирует его положение на земле с помощью его самого. ( См.: Смирнов В.В. Философия войны / Смирнов В.В. Ростов-на-Дону под тенью свастики. Ростов-на-Дону. Книга. - 2006. – С. 11-18.). Конечно, эта песня была написана в годы угрозы новой страшной войны. Но, тем не менее, так о войне не писал ни один советский поэт. И опять-таки сочетание конкретных деталей солдатской жизни - «пулями пробито днища котелка», «руки на затворе» - и видение войны как трагического (для конкретного человека) всеобщего планетарного явления достигает огромной силы воздействия на слушателя.

Но и само бытие во времени начинается пониматься как самосживание человека со света. (Чем дольше живем мы, тем годы короче). Время настолько ускоряет свой бег, что начинает сгорать на глазах. А январи уже не «приходят» на смену декабрям, а «налетают, как бешеная электричка». Возможно, на такое психологическое переживание современного человека наложило дополнительную нагрузку ускорение технического прогресса, повлиявшего на восприятие и осмысление информации и времени.

В этом смысле показательна песня «Батальное полотно». В прекрасной статье, посвященной песенному творчеству Окуджавы, С. Рассадин пишет об этом произведении (статья помещена на конверте пластинки, выпущенной фирмой «Мелодия» в 1980-м году): «Вы только что слышали «Батальное полотно», по-моему, одну из самых очаровательных песен Окуджавы, - вот только название подгуляло. Полотно? Батальное? Полно… Тут и в помине нет дотошного мастерства художника-баталиста, во всех подробностях вырисовывающего «пехотных ратей и коней однообразную красивость». Это наивный, размашистый и крупный рисунок ребенка: не в «седьмом часу пополудни», не «Бородино» или «Ватерлоо», а «Сумерки. Природа». (Или: «Вселенная»). И точка. Или: «Где-то под ногами, да над головами – лишь земля и небо».

Ни полутонов, ни подробностей – так видит ребенок. И флейты голос нервный, более уместный на плацу, нежели при светских развлечениях. Предчувствие войны. Флейты голос нервный становится все слышнее по мере того, как затихает клавесин, согревший уютные гостиные. Бывший фронтовик Булат Окуджава никогда не изображает войну или смерть как таковую, но, по мере того, как слабеют домашние запахи, вся красочная кавалькада остается один на один с землей и небом, с космосом, с пустотой, даже краски снова меркнут. Мир распался: позади – дом, впереди – смерть».

Нам кажется, что Рассадин ошибается. Это не картина, увиденная ребенком (ни полутонов, ни подробностей), а именно «батальное полотно жизни», увиденное и созданное зрелым художником слова, много и глубоко размышлявшим о сути жизни и смерти.

Свое, живописное, толкование этой песни дает Н. Зоркая: «...картины и образы Булата Окуджавы импрессионистичны, напоминают блики или кадры, высвеченные лучом поэзии, чуть размытые, словно бы сознательно взятые без фокуса и вдруг обретающие четкость миража. Вот словно бы из сна возникает батальное полотно пушкинских времен. Из сумерек, из голоса флейты, из мерного цоканья копыт проступают очертания, фигуры, кони, люди: император в голубом кафтане, генералы свиты, блистательные флигель-адъютанты и «белая кобыла с карими глазами, с челкой вороною, красная попона»… (жаль Н.Зоркая обрывает цитату в очень важном месте - «Крылья за спиною, как перед войною». - В.С.). Краски насыщаются, а - пластика становится стереоскопической, громче нервный голос флейты. ( А почему он нервный? -В.С.).Но слабеют звуки, угасают краски, картина уходит в ночь, съедается тьмой».

Картина, нарисованная поэтом, действительно многозначна и дает простор для толкования. Но нам кажется, Окуджава никогда не писал чисто пейзажных картин. Он писал песни для воплощения какой-то определенной мысли. Как уже отмечалось нами, в символической многозначности и состоит одна из ярких особенностей его поэтики.

Интересными размышлениями о песне «Батальное полотно» делится Л.А.Левина, рассматривающая текст в основном с точки зрения кинематографического подхода (пространство, цвет, фон). «Исходное состояние мира по определению бесцветно – сумерки. И фон какой-то безликий, неопределенный – природа. И вот из этой сумеречной неопределенности начинает вырисовываться изображение, наполняется красками. Сначала крупными мазками: серый, голубой, красный. Потом с некоторым отставанием прочерчиваются детали: глаза и челка лошади, следы сабельных ударов на генеральских лицах. (Почему раны от сабельных ударов, а не от пуль, скажем? – В.С.) Юная стать адъютантов, золото эполет… Но почему «Батальное полотно»? Батальное полотно в русской культуре – это прежде всего Верещагин, это усеянные телами павших воинов поля, это апофеоз войны – ворон над грудой черепов и сухими кустами. Чтобы не далеко ходить за примерами: «А по полям жиреет воронье» - вот оно, батальное полотно в интерпретации того же Окуджавы, А тут придворное катанье, вполне мирное и даже красочное зрелище. Вот только… Общее ощущение: как перед войною. И генералы только не убиты. И надежды – злые».

Левина в отличие от С.Рассадина вглядывается и вслушивается в детали «Батального полотна» как в «предчувствие войны». Кавалькада придворных всадников во главе с императором движется на войну? Да нет, это «поздние катанья». Но возможно ли такое прочтение текста Окуджавы? Думается, да, тем более что есть и подтверждающие эту мысль детали. Но при разглядывании подробностей нужно помнить и об общем духе творчества поэта, о его философском видении мира и символике его поэтики. Нам кажется, что цитируемые авторы в основном обращают внимание на описание картины «катаний» А у Окуджавы нередко огромное значение имеет вроде бы второстепенная деталь, «затерянная» в тексте.

Нам кажется: решающее значение для понимания имеет последнее четверостишие песни.

Все слабее запах очага и дыма, молока и хлеба,

Где-то под ногами и над головами лишь земля и небо.

Лишь земля и небо…

Лишь земля и небо…

Последние слова - «лишь земля и небо» - повторяются три раза. И здесь вступает в силу феномен песни. Звуки затухают, затихают, растворяются между «землей и небом». Особенно многозначительно звучат они в последний раз. Последняя строка пульсирует уже между двух миров - живым и потусторонним… Да, дальше – вечная тишина того места, которое соединяет землю и небо.

Обратим внимание еще на одну важную деталь. В «поздние катания» отправляются высокопоставленные всадники. А чем заканчивается песня? «Запах очага и дыма, молока и хлеба» Явно не дворянские аксессуары жития и питания. Это опять-таки «все о нас, о нас с вами». Это нас отправляет жизнь в поздние катания. Туда, где «под ногами да над головами лишь земля и небо». Как не вспомнить здесь строки А. Блока о «гибельном пожаре жизни» или ахматовском «беге времени»…

Да и сам Окуджава писал о «беспощадности времени» (правда, не в песне):

Смилуйся, быстрое Время,

Бег свой жестокий умерь,

Не по плечу это бремя.

Бреем тревог и потерь.

Особенность песенного текста «Батального полотна» в том, что здесь мысль о смерти, об уничтожающем огне жизни высказана не прямо. Есть тонкие, чисто окуджавинские ассоциации и детали. Надо больше доверять автору – ведь он и метафорически указал на основную мысль – «Батальное полотно».

И наконец, еще один значительный факт. В некоторых изданиях, носящих характер избранного, текст опубликован без последнего четверостишия. (См.: Булат Окуджава. Стихотворения. М., Сов. Писатель. -1984. – С. 202. Булат Окуджава Стихотворения. Санкт-Петербург – 2001. – С. 343.) А вот в сборнике «Арбат, мой Арбат», выпущенном издательством «Советский писатель» в 1976 году, текст приведен полностью.

Сумерки погасли. Флейта вдруг умолкла. Потускнели краски.

Медленно и чинно входят в ночь, как в море, кивера и каски.

Не видать, кто главный, кто – слуга, кто - барин, из дворца ль, из хаты…

Все они солдаты, вечностью объяты, бедны ли богаты.

Здесь картина и совсем проясняется: все это о нас с вами, о нас вами…

        Владислав СМИРНОВ