ДИВАНОВ
(Фрагменты из книги публицистики «Не по себе сук»)
(Фрагменты из книги публицистики «Не по себе сук»)
Не мне одному может быть памятен давнишний фильм по известной пьесе А.Володина "Старшая сестра" с Татьяной Дорониной в расцвете таланта. Там она читает для приемной комиссии в театральном институте, куда она пришла просить за младшую сестру, отрывок из Белинского: "Любите ли вы театр? Любите ли вы его так, как люблю его я..." Но последние, задыхающиеся ее слова: "Примите, примите сестру!"
Так вот и я: излагал и объяснялся, воодушевлялся и изгалялся, ломал сук не себе - чтобы в конце воззвать: "Очень хочется увидеть напечатанной антологию произведений русских писателей, посвященных собаке".
Этой задумке - почти двадцать лет. Идею антологии "Созвездие пса" дал наш сослуживец, редактор отдела истории культуры (журнала «Наше наследие». – Ред.) Лев Михайлович Смирнов, когда на заре 1990-х редакция пыталась выживать за счет книжных изданий. Увы, прекрасная идея не нашла воплощения. И мне до сих пор странно и непонятно, что и никто другой подобного не сделал.
Ведь и тема лежит на поверхности, и собачников у нас развелось несчетно, и они стали заботиться о своих питомцах гораздо больше, чем о людях.
И опять же, так мне кажется, у каждого русского писателя или поэта, если чуть-чуть покопаться, найдется что-нибудь про собак. Уверен, что ни у какого другого народа такое не наблюдается, а почему - вопрос философский.
Сам я, кстати, не собачник. Никогда в жизни не держал ни одного пса, и желания не испытывал. Но чувствую - родные они. Братья меньшие, но славные. Хорошо, когда пес смотрит тебе в глаза. Или носом ткнется. Или лапой потрогает. Или на зуб чуток... Германец Ницше, даром что не русский, писал: "Чем больше я узнаю людей, тем лучше я думаю о собаках".
Так что прошу нижеследующее рассматривать как заявку на составление многотомной серии - русская "Собачья история". За 250 лет, от Тредиаковского до Прилепина и далее.
Чисто хронологический порядок мне представляется не самым лучшим. Временная последовательность обязательна, но не прямая и линейная, а в виде некоего подобия синусоиды. Попробую это выразить.
Я желал бы начать с Бунина, с его чудеснейшего рассказа - "Сны Чанга". Кто помнит, тот поймет меня. И рядом - бунинский стих "Собака". И еще - "Одиночество", всё или хотя бы две строки:
Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.
И дальше от Бунина - вспять, в глубь русской нашей жизни.
И обязательно - классика. Образцовое.
Первый, конечно, Чехов. Несравненная "Каштанка". Великолепный, из детской хрестоматии - "Белолобый". Из хрестоматии для постарше - "Хамелеон" с собачкой братца генерала Жигалова. У Антоши Чехонте был еще "Разговор человека с собакой".
Следующий - Тургенев. Конечно, "Муму". Конечно, рассказ "Трезор". Конечно, стихотворение в прозе - "Собака". Тут же Некрасов - "Псовая охота".
За ними - Дриянский. "Записки мелкотравчатого". Охотничьим эпосом признаются. "Первый в русской литературе по богатству языка", - считал Ремизов.
Сам я их не читал, в руках даже не держал, ни щеголевского издания 1930 года, ни книги 1985-го, сделанной В.Гуминским. Видел только невзрачные выпуски альманаха "Охотничьи просторы" 1950-х годов. Объем - большущий. Кто любит собак и старую охоту - должен зачитаться.
Еще про Дриянского. Егор Эдуардович. Из-под Чернигова, сын поручика. Жил 1812 - 1862. Умер, как писал А.Н.Островский, "без копейки денег", от лютой чахотки.
Вслед следует печатать множество поэтических созданий о судьбах русских собачек. Начать с Державина, продолжить Сумароковым, придти к Тредиаковскому и его первому в нашей литературе собачьему опусу - "Пес чван".
И вот отсюда - вперед и вверх, по векам и десятилетиям.
Сначала басни, басни, басни. Хемницер, Майков, Херасков, Измайлов, Дмитриев. Не забыть кусочек из мемуаров Болотова. Потом Вяземский, наконец - сам Крылов.
Вечная "Слон и Моська", хрестоматийная "Собачья дружба". Еще "Две Собаки" (отсюда знаменитое: "на задних лапках я хожу"), "Овцы и Собаки", "Собака и Лошадь", "Крестьянин и Собака", "Собака", "Собака, Человек, Кошка и Сокол", заключают "Прохожие и Собаки": "полают, да отстанут"!
Пушкин обязательно должен быть представлен. Кусочек из "Сказки о мертвой царевне": "Вдруг сердито под крыльцом пес залаял..." и в "Песнях западных славян" детский-детский стих: "Трусоват был Ваня бедный", - мне его еще отец читал наизусть.
Теперь Гоголь. "Записки сумасшедшего". Помните несносную собачонку Фидельку и, конечно, несравненные письма ее подружки Меджи.
Дальше - порядок неопределенный, может ломаться.
Например, сначала Лев Толстой. Детские рассказы не обязательно все, но обязательно отрывок из "Война и мир" с охотой, кобелем Караем и доезжачим Данилой.
У Льва Мея есть стихотворение "Чуру", у Салтыкова-Щедрина - сказка "Верный Трезор", у Станюковича - прелестный "Куцый", у Гарина-Михайловского - отрывок "Тема и Жучка", страшный и жалостный для ребенка.
У Мамина-Сибиряка - сказки, у Гиляровского - правда "Трущобных людей", очерк "Человек и собака", у Горького - притча "Собака", у Андреева - рассказ "Кусака".
Есть у Саши Черного, есть у Сологуба, есть у Вересаева. Но чудо из чудес - "Белый пудель" Куприна.
У Чуковского - сказка "Собачье царство", у Маяковского - стихи "Как я стал собакой".
Вот уже и революция подошла, и побежали года за 1917-м. Но сначала надо напечатать кусочки прекрасных воспоминаний прекрасного художника и рассказчика Константина Коровина, они еще из того, немыслимого уже времени - "Мой Феб" и "Собака и Енот".
А теперь советские. Но тоже не подряд, - "сливки" оставить на конец, а то все впечатление пропадет.
Но в 1920-х все равно выбор большой.
Вера Инбер - "Сеттер Джек". Федин - "Песьи души". Зощенко - три собачьих миниатюры. Сергеев-Ценский - "Гриф и Граф".
При желании можно вспомнить "Парнас дыбом" с его переложениями "У попа была собака". У Ильфа и Петрова был фельетон о неустрашимом цирковом капитане и его поющей на немецком языке собаке.
У Бианки - рассказ "Последний выстрел".
У Маршака и Михалкова было по два-три милейших стиха с собаками.
Сейчас никто не помнит, а до войны гремел пограничник Карацупа и его собака Ингул, - их живописал Е.Рябчиков.
Конечно, Пришвин. Множество охотницких рассказов и зарисовок, но еще в 1911 был написан великолепный "Крутоярский зверь".
И вот уже И.Меттер - "Мухтар", его больше по фильму с Никулиным знают.
У Михаила Светлова есть стих про собачку Белку, послужившую советской науке в космосе. А Илья Эренбург почти тогда же написал стих про себя - "Собачья жизнь".
А Тендряков тогда писал о страшном голоде тридцатых - "Хлеб для собаки". А Троепольский - благостную повесть "Белый Бим Черное ухо".
У Солженицына - крохотка "Шарик". Есть собачьи стихи у Смелякова и Слуцкого. Есть "затеси" у Астафьева.
Есть детский рассказ у Николая Носова и повесть "Недопесок" Юрия Коваля. Олег Григорьев не забывал про собак.
Есть, оказывается, неизвестная мне поэма Сергея Наровчатова - "Пес, девчонка и поэт".
Владимов написал "Верного Руслана". Петрушевская в "Диких животных сказках" воспела собаку Гуляш.
Наконец, Прилепин Захар. Свой роман в рассказах "Грех" он начинает с собачьего - "Какой случится день недели".
Наверняка, еще кто-нибудь должен уже отметиться в описании повседневной жизни теперешней русской собаки.
А прежде это сделали Петровых и Чухонцев, Сапгир и Кибиров, Белов и Мамлеев.
Конецкий в самом своем начале напечатал рассказ "Петька, Джек и мальчишки", а в самом конце выпустил мемуар про агрессию евтушенковской собачонки Бима против Прозаика N 2 (Василия Аксенова).
У самого Евтушенко есть стихи "На смерть собаки", а у Вознесенского -"Охота на зайца", у Бродского - "Маленькая смерть собаки..."
Виктор Курочкин написал сильного "Урода".
Шаламов сложил о собаке один из колымских рассказов - "Сука Тамара".
Конечно, Юрий Казаков. "Арктур - гончий пес". Класс!
У Хармса есть два или три собачьих стихотворения.
Кого-то я еще обязательно вспомню или найду или мне подскажут.
А заключать надо шедевром. Булгаков - "Собачье сердце".
Одно, другое, третье.
"Песнь о собаке". "Сукин сын". "Собаке Качалова".
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.
Как же все любили петь
Вдруг подумалось с радостью, даже со счастьем: как же все тогда любили петь.
И даже причина непонятна.
Традиции были живы? Вседоступной и вездесуще звучащей аппаратуры не было? Волю, свободу, которых так не хватало, хотели почувствовать и что-то свое, родное, милое и дорогое, могли выплеснуть...
Пели всё. Пели всегда. Пели везде.
Ребенком помню, что все родительские застолья сопровождались песнями. Отец очень любил народные, очень много их знал (в московской городской озвучке), и я запомнил.
У матери был свой репертуар, "благороднее", она его постоянно мурлыкала, когда я был рядом.
По радио постоянно звучали песни. Советских в сороковые годы и даже в начале 1950-х было еще мало, все певцы, и самые лучшие, и обыкновенные, пели старые русские. И я опять запоминал. А как пела украинские Оксана Петрусенко! А Козловский! А Паторжинский! А какие песни пели хоры Александрова и Пятницкого...
(Кстати, очень много по радио звучало тогда оперной и опереточной музыки - и все на русском языке. Не думаю, чтобы здесь играло роль время "борьбы с космополитизмом", - просто традиция была такая. Она мне и теперь кажется доброй и нужной. Можно было понять и Мефистофеля с его "Люди гибнут за металл!", и герцога - "Сердце красавицы склонно к измене", и в "Корневильских колоколах" - "Плыви, мой челн, по воле волн, куда влечет тебя судьба..." А ныне вроде бы и правильнее, на родном языке исполняется, - а в сердце, мне кажется, не проникает).
Когда оказался в студентах - опять песни. Специально ходили в общежитие - там пели особые, свои, факультетские. Были настоящие песенные "сплотки", горло не уставало часами.
И на заводской практике, и на целине, и в военных лагерях - всюду находились свои сочинители, к известным мотивам прилагали новые, живые слова - и пели, пели.
Про кино и говорить нечего. Оттуда столько дорогих и милых песен пришло.
А те, к кому прилепилось слово "барды"? Сначала Окуджава, и почти тут же Высоцкий. Один трогал и манил душу и сердце, другой их бередил и обжигал. И все это пелось вслед за ними.
В любых компаниях, во всех турпоходах, у себя дома, пока живы были родители, когда собирались, еще долго хотелось петь.
Была душа, по-моему. И отводили душу.
Только лет десять назад стал замечать, - не поется больше. Мне.
И вокруг не стало слышно.
Я знаю, поют под караоке. Но там больше танцуют, чем поют, да и поют под направляющий голос. А просто потому, что хочется, что без песни не обойтись, - не слышу.
Видно, время песен ушло.
Люди стали способны лишь слушать. Или подпевать.
Мне жалко. Очень.
Отправленное письмо - 1
Многоуважаемая Галина Павловна!
Во первых строках позвольте пожелать Вам всяческого благополучия и больших успехов на всех Ваших поприщах.
Решаюсь беспокоить Вас в связи со следующим обстоятельством. Какое-то время назад в моих руках оказалась книга: Наталия Розанова. "Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба" (М., Вагриус, 2008). На сегодня это тщательнейшее исследование злосчастной истории останков Николая II, его семьи и приближенных, с множеством самых различных иллюстраций, среди которых мое внимание привлекла парадная фотография Н.А. Щелокова.
О содействии Николая Анисимовича поискам места преступного захоронения под Екатеринбургом первые известия появились спустя пять лет после его трагического ухода из жизни. Заинтересованность министра внутренних дел СССР в 1970-е годы в полунелегальных розысках царственных останков могла бы показаться необъяснимой, если бы мне какой-то стороной уже не было известно стремление Щелокова оказывать в те же непростые годы посильное содействие деятелям русской культуры. В частности, я нашел этому подтверждение еще в 1992 году, в выпущенной тогда книге Бориса Александровича Покровского "Когда выгоняют из Большого театра", в которой он приводил отрывки из Вашей, уважаемая Галина Павловна, книги, где на стр. 150, хотя и не в до конца ясном контексте, фигурировало имя Н.А. Щелокова.
Таким образом, для меня не было неожиданным прочесть в упомянутой книге Розановой про Николая Анисимовича: "Он поддерживал дружеские связи с М.Л. Ростроповичем, Г.П. Вишневской, А.И. Солженицыным" (стр.194) и "несмотря на начавшуюся травлю опального музыканта, Щелоков продолжал поддерживать с ним самое тесное общение" (стр. 195).
Большим откровением стали последующие строки: "Он был один из первых, кто познакомился с рукописью Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", получив ее через Ростроповича. А в апреле 1974 года Щелоков предупредил Мстислава Леопольдовича о сделанном на того доносе в ЦК КПСС".
После этого в наиболее полном, со всеми дополнениями и приложениями, издании книги "Бодался теленок с дубом" (М., Согласие, 1996) я постарался обнаружить упоминания о Н.А. Щелокове - и усмотрел только одно: возмущенное письмо А.И. Солженицына лично министру от 21.VIII. 73, - уже после съезда писателя с Вашей дачи. Будучи достаточно наслышанным, что Александр Исаевич всегда был по возможности объективным и никогда не забывал ничьего добра, я думал бы, что несколько строк солженицынских разъяснений по отношению к Щелокову могли бы приоткрыть желаемую истину.
Но наиболее впечатлило меня в книге Розановой перефотографированное письмо М.Л. Ростроповича со следующим текстом:
"Дорогой, горячо любимый, неповторимый Николай Анисимович!!!
Сегодня субботник и я организовал симфонический оркестр и студентов-музыкантов на строительство будущей больницы Илизарова. Если я уйду со строительных лесов, весь мой музыкальный полк разбежится. Поэтому я не приехал Вас встретить в аэропорт.
Дмитрию Дмитриевичу много лучше.
Горячо обнимаю Вас и после Вашего приезда сюда могу с открытым сердцем признаться, что такого удивительного, романтичного, доброго человека, как Вы, я еще не встречал!!! Горжусь, что являюсь Вашим самым искренним и самым преданным другом - всегда любящим Вас
Славой.
Курган 11.IV.70.
Р.S. Дети и внуки Ирочки и Игоря будут Вами гордиться!"
Здесь не место, а у меня нет никакой достоверной информации, чтобы обсуждать трагическую судьбу Н.А. Щелокова.
Но, глубокоуважаемая Галина Павловна, не нашли бы Вы возможным, любым удобным для Вас образом, прояснить для меня истоки столь необыкновенного отношения незабвенного Мстислава Леопольдовича к Николаю Анисимовичу. Поскольку в книге Н.Розановой помещена еще детская фотография брата и сестры Ростроповичей, выходит, у этих отношений давние корни.
Мой интерес никак не праздный. Он и не чисто профессиональный, а особо дополнен давней службой в журнале, известном своими разысканиями и публикациями по истории русской культуры и вообще отечественной многострадальной истории. Приоткрыть хотя бы небольшую завесу в ее прошлое и заслуженно обелить, если это возможно, хорошо знакомое Вам имя - с этой великой просьбой к Вам обращаюсь.
Глубокоуважаемая Галина Павловна, заранее надеюсь, что Вы извините мою настойчивость и найдете возможным не оставить меня без ответа.
Искренне желаю Вам самого доброго здоровья и еще раз всяческого благополучия.
Иванов Дмитрий Константинович,
зам. главного редактора журнала "Наше наследие"
С глубоким почтением,
мои телефоны <...>
…
Отправленное письмо - 2
До самого последнего момента надеялся.
От Галины Павловны Вишневской мне звонили, чтобы разъяснил свои мотивы. Я старался убедить, что движут мною чистосердечные намерения.
Но благими намерениями дорога, всем известно, куда выстлана.
Безусловно, я бы удовлетворился любой информацией, которая проливает свет на неочевидный момент биографии глубокоуважаемого М.Л.Растроповича. Я пробовал сам прояснить его, но смог вычитать лишь такое: якобы Мстислав Леопольдович являлся троюродным братом жены Щелокова (Александр Островский. Солженицын. Прощание с мифом. М., 2004. стр. 268). Однако подобное обстоятельство никак не кажется значимым в данном случае, даже если оно имело место в реальности.
Между тем, действительно, в процессе приобщения к судьбе Николая Анисимовича Щелокова мои намерения кое-что претерпели. Даже поверхностное знакомство с его деятельностью, которое я почерпнул, например, у Леонида Млечина в его книге "Юрий Андропов. Последняя надежда режима" (М., 2008) в главе "Министр внутренних дел повержен", показало мне его как незаурядного работника на ниве служения советскому государству. И соперничество двух силовых ведомств, которые возглавлялись двумя вышеназванными лицами, теперь тоже представляется мне гораздо более глубоким и даже судьбоносным.
МВД должно было защищать нас. КГБ призван был защищать СССР от нас.
Представляется, с какого-то момента "силовики" стали задумываться, что, как и кому надо защищать. И тогда они стали "разбираться" друг с другом.
Впрочем, мне уже достаточно означенных выше давних и недавних споров, чтобы затевать и еще один. Со своим любимым вопросом: "В чем состоит здесь правда?" - тут возникать у меня нет никакого желания.
…
Отправленное письмо - 3
Только что на прилавках появилась вышедшая в серии "Жизнь замечательных людей" книга Сергея Кредова "Щелоков".
Мы ленивы и нелюбопытны, писал Пушкин.
Я вроде бы любопытен, но оказался ленив. Я просто-напросто оскандалился, оговорив А.И.Солженицына.
В том самом издании очерков литературной жизни "Бодался теленок с дубом" (М., 1996), на которое я ссылался выше, в пятом дополнении "Незабудки", в главе "Череда в тени", Александр Исаевич не только воздает должное Николаю Анисимовичу Щелокову, но и рассказывает версию знакомства Ростроповича со Щелоковыми.
Таким образом, должен принести самые глубокие и искренние извинения и многоуважаемой Галине Павловне Вишневской, и всем почитателям А.И.Солженицына, и тем, кто сподобился прочесть строки "Отправленного письма-1".
Но главное (для меня) - С.А. Кредов в январе 2010 года беседовал с Галиной Павловной, и она рассказала, в частности, ему следующее:
"Познакомился с ними Мстислав Леопольдович. Он возвращался из Кишинева, с концерта. В самолете разговорился со Светланой Владимировной. Тут же нашли общих знакомых. Затрудняюсь сказать, тогда или чуть позже, но выяснилось, что во время войны Слава и его семья, находясь в эвакуации в Оренбурге, жили в доме у родственника Светланы Владимировны. Он их приютил*. Вскоре Щелоковы приехали к нам в гости. Точную дату не назову, это было вскоре после того, как Николай Анисимович был назначен министром. <...>
В 1971 году, когда в первый раз назревал вопрос о высылке Солженицына из СССР, Щелоков написал письмо Брежневу. Он дал мне его прочитать. Это было у него на квартире, на Кутузовском. Я была под впечатлением - он говорил о том, что надо Солженицыну дать квартиру в Москве, чтобы он чувствовал себя по-человечески, надо его пригреть. Не помню, было ли это в его тексте, но мы с ним обсуждали, что и не таких власть в свое время пригревала, имея ввиду отношения Николая I и Пушкина. Он передал письмо кому надо. А примерно через неделю мы поехали со Светой к нему в кремлевскую больницу. Он получил как следует за свое вмешательство в эту историю. Наверное, месяц лежал в отделении кардиологии. Уверена, что из-за письма. <...>
Мне очень больно было пережить то, что произошло с этой семьей. Я очень хорошо знала этих людей. Отвратительна была вся эта возня вокруг имени Щелокова. Так несправедливо с ним поступили! Николай Анисимович был замечательным, честным человеком, другого Щелокова я не знала. Всегда буду это повторять. Я очень любила эту семью и скорблю о том, что с ними случилось. Пусть мои слова будут посланием им на небеса..." (стр. 240-245).
Мне остается сказать большое спасибо Сергею Кредову, и можно приступать к внимательному чтению его книги.
------------------------------
*Игорь Николаевич Щелоков (внук Н.А. Щелокова. – Ред.) уточняет: "Это обнаружилось примерно через год после того, как мои родители познакомились с Галиной Павловной и Мстиславом Леопольдовичем. Дедушка как-то говорит: "Вы с Ростроповичем знакомы? Так он же во время войны жил у моего брата Валентина!" Все удивились, но это оказалось истинной правдой. Ростропович поначалу не знал, что девичья фамилия моей мамы - Попова".
12 июля 2011 г.
Комментариев нет :
Отправить комментарий