В 1990 году вместе с семьей уехал на постоянное место жительства в Израиль, где подтвердил свой статус врача высшей квалификации и более пятнадцати лет работал в одной из крупнейших клиник страны.
В 4-7 номерах «Обывателя» напечатан его триллер «Deja vu» (http://www.obivatel.msk.ru/2014/04/blog-post_4132.html)
Не трудно догадаться, третьей фигурой, занимающейся розыском убийцы Колибри, был Дед Мороз. Тот, кого дядя Муся по вполне простительной причине по ошибке принял за отца Жени. И тот, чей прикид и чья щедрость произвели впечатление на официанта Артура и могильщика дядю Рому. Но с хронологической точки зрения Дед о смерти Колибри узнал чуть ли не одним из последних, только за несколько часов до похорон. И теперь буквально рвал и метал. Он действительно в день убийства навещал Женьку и, как и в прежние разы, развлекал его за рюмкой коньяка полуправдивыми байками о прошлом и историями из жизни мира «блатных». Правда, в подробности, почему вдруг такому солидному господину, как он, известны подробности жизни и быта криминальных элементов, старался не вдаваться, объясняя это тем, что имеет информацию только как независимый наблюдатель от почившего в бозе родного брата, безвременно ушедшего уважаемого вора «в законе»... Он запарился придумывать повод для знакомства. И, в конце концов, не мудрствуя лукаво, просто как-то поутру зверски искромсал шины на машине Колибри. Когда тот злой и растерянный стоял возле своего изуродованного авто, звоня друзьям, чтобы сказать, что опаздывает на учебу, наступил час Деда Мороза, подкатившего на своей нехилой «тачке» и предложившего подвести.
А потом дела пошли проще. В машине они, естественно, познакомились, и Дед, сославшись на свои вполне реальные связи в автосервисе, на следующий день организовал по дешевке не только смену колес, но и техосмотр. А затем все оплатил, невзирая на не очень решительное сопротивление Колибри, который вовсе не видел ничего предосудительного в прихоти чокнутого богатого господина.
Начали перезваниваться. Дед в надежде на продолжение и развитие отношений, а Женька больше из вежливости, хотя чокнутым Деда больше не считал и даже проникся к тому симпатией и уважением. А тот, узнав о любви Колибри к театру и повторяя не такой уж давний путь Скрепкина, сводил молодого человека на несколько модных спектаклей. В итоге их дружеские отношения развились до того, что Женька от скуки пару раз пригласил Хвылю в отсутствие Владика домой. И все прошло очень мило и интеллигентно. Деду теперь оставалось только взять и поставить точку. Надо было рискнуть и объясниться, перейти через некую грань, но он ужасно боялся получить категорический отказ. Как ни странно, он вдруг понял, что лучше жить с надеждой на любовь, чем с уверенностью, что ее нет. И колебался. Оба по-своему лицемерили. Один изображал некоего чудаковатого филантропа, другой просто пользовался, правда, не без угрызений совести, его добротой.
Поэтому, когда Колибри не ответил на звонок, Дед и не подумал придавать этому значения. Женькино уже вскрытое тело лежало в морге. Некоторое гнетущее душу ощущение возникло на следующий день, когда абонент снова оказался недоступен, несмотря на повторные звонки. Дед успокаивал себя тем, что Колибри просто не в духе или чересчур занят учебой. Выждав еще сутки и не выдержав, Хвыля приехал к дому Скрепкина, увидел еще издали вызывающую тревогу толпу людей и машин у подъезда и понял, что его самые худшие опасения могут оправдаться. Так оно и оказалось.
Об убийстве он узнал все от той же консьержки, которой дальновидно оставил щедрые пожертвования на «озеленение интерьера подъезда». И теперь все рухнуло. Его, Деда, за все его грехи и, главное, за вранье Жене наказал Бог. Нельзя было обманывать любимого человека. А он так и умер, не успев узнать, что немолодой богатый джентльмен проявляет к нему интерес вовсе не потому, что тот напоминает ему сына, постоянно живущего в Аргентине с матерью (вранье), а просто как безнадежно влюбленный, средних с хвостиком лет мужчина, жизнь которого на многие годы была переломана зонами и пересылками. Дед справедливо упрекал себя в отсутствии честности, настойчивости, а, самое важное, за нерешительность. И теперь, сопровождая в отдалении похоронный кортеж и не скрывая от случайных взглядов повлажневших глаз, Хвыля клялся, что найдет и закопает сукиного сына, посмевшего лишить его, может быть, последней в жизни надежды на взаимную любовь.
Дед поручил расследование убийства Колибри своей правой руке и заместителю по фирме Михалеву Алексею Георгиевичу, или, для своих, Клёпу. А тот не стал искать сложных путей и, в первую очередь, набрал номер телефона своего хорошего, точнее хорошо оплачиваемого знакомого из органов, который мог в подробностях и без особых затрат выяснить, что уже успела нарыть доблестная милиция. Выяснилось, сильно она не преуспела, хотя отработала, как положено. Не могло не всплыть снова имя Скрепкина как подозреваемого хотя, как справедливо полагал Клёп, Деду нужен был реальный убийца, а не кандидат на шконку. О чем он тут же своему начальнику и сообщил. И тот тоже сильно засомневался в причастности Владика. И стиль был не его, и в отношениях между ним и Женей не было ничего, предвещающего беду. Но сбрасывать Владика со счетов Дед все же не стал и поручил проследить за ним. Черт его знает, думал Степан Андреевич, а вдруг он ревнив, как африканский мавр, и, пронюхав про встречи Деда и Колибри, устроил разборку. Правда, как казалось Степану Андреевичу, Скрепкину не хватило бы пороху.
Доклад о состоянии расследования дела Колибри проходил в кабинете Хвыли. У того была дурная, но безобидная привычка при разговоре вертеть в руках и в моменты «акме» ломать ни в чем не повинные карандаши. Поэтому, несмотря на современный и дорогой вид офиса, на столе всегда стоял старозаветный черный пластмассовый стаканчик. Клёп уже собирался уходить от босса, когда тот почти вдогонку бросил:
- А заодно потрясти и консьержку. Уж больно ушлая баба, хоть и прикидывается божьим одуванчиком.
В ответ Клёп, не проявив ни интереса, ни удивления, лишь деловито уточнил:
- А насколько сильно трясти, босс? Ее ведь уже допрашивали и ничего не обнаружили.
Дед с хрустом сломал очередной карандаш и усмехнулся.
- Ясно, что не обнаружили. Такая, как она, даром информацией не поделится. Но ты объясни ей, что деньги «на озеленение» надо отрабатывать. Ну, и подкинь еще «зелененьких». А начнет кобениться, припугни. Без членовредительства. В общем, соблюдай гармонию между кнутом и пряником.
В результате на свет божий все-таки всплыл черный «кондуит» консьержки. Та почему-то сразу поняла, что лучше быть любезной с этим модно одетым молодым человеком с безжизненным взглядом водянистых голубых глаз, тем более что он, не делая паузы после заурядного «здравствуйте», сразу протянул ей бумажку в сто «евро». Хорошие деньги и дурной взгляд – плохое сочетание, подумала церберша и решила, что сотрудничество с незнакомцем перспективней вражды с ним. А тот вполне приятным баритоном задал ей вопрос, на который уже не раз приходилось отвечать:
- Мариванна! (консьержку звали Жанна Альбертовна Штейн) А вы не вспомните, не приходил ли кто посторонний или, наоборот, знакомый в вечер убийства к вашему покойному жильцу?
Консьержку несколько покоробило от такого панибратского и плебейского обращения, но поправить и объяснить, что она не Мариванна, не решилась, лишь возмущенно бросила в ответ:
- Сколько можно одно и то же повторять? Не помню я никого чужого. И милиции так ответила, и хозяину квартиры Владику Скрепкину. А то ведь прямо замучили. – Жанна Альбертовна шумно выдохнула воздух. – Просто устала долдонить, что у меня все записано, и никого, кроме постоянно здесь проживающих или там уборщицы или почтальона, я не видела. Последним, кто пришел перед тем, как здесь начался сумасшедший дом, был этот самый Владик. Он же и вызвал милицию и «скорую».
Консьержка выглядела довольно уверенной в себе, но сохранялось ощущение, что внутри ее потроха словно слиплись. Почему-то незнакомец пугал ее намного сильнее, чем бесцеремонные менты.
- Вот, если хотите, поглядите сами, - добавила она и достала с полки аккуратную, как у отличницы в школе, украшенную кокетливо наклеенной в уголке розочкой тетрадь, озаглавленную «Журнал учета прихода и ухода посетителей. Продолжение – 2009 г.».
- Вы меня, Мариванна, разочаровываете, - вкрадчиво проговорил незнакомец. – Вы ведь этот журнал уже показывали и другим. Милиции, например. А я знаю, как минимум, одного человека, который был здесь в день убийства и о котором вы никому не сообщили. Кажется, он жертвовал на озеленение подъезда.
У консьержки ушла душа в пятки. Вот сволочь, откуда только знает, - подумала она, а вслух запричитала:
- Так вы имеете в виду этого господина? Конечно, я его помню. Очень интеллигентный, похожий на профессора мужчина. Да, приходил он в ту квартиру не в первый раз. А ушел часа за два до того, как Владик явился. – Он и покойник братьями были двоюродными. И Женьку, говорят, перед самым его приходом зарезали. А уж как Владик переживал. Как переживал. Прямо с лица весь сошел.
Консьержка вдруг засуетилась.
- А мужчина тот ушел уже. И я-то здесь причем?.. Но и зря подставлять людей не стану. Если известно, что приличный человек покинул место преступления до убийства, так зачем понапрасну его по милициям гонять?
Клёп согласно кивнул и с деланным уважением заметил:
- Вы, без сомнения, поступили справедливо. Действительно, зачем зря невинных граждан беспокоить?
И неожиданно перевел разговор на другую тему.
- Я вижу, вы здесь мерзнете? - показывая на электрический обогреватель, спросил он, - А не опасно? Помещение-то у вас крохотное. Вдруг, скажем, пожар. И дверь заклинило. Знаете, как отвратителен запах палёного мяса?
В голосе Клёпа неожиданно появились садистские нотки, а безжизненные глаза еще больше помертвели. Но он вдруг улыбнулся. Неприятно улыбнулся.
- Так что вы там говорили про то, что никто в подъезд не заходил, Мариванна?
Сердце консьержки бешено колотилось. Она вдруг представила свой труп на обогревателе и свое постепенно обгорающее почерневшее лицо.
- Ну какая же я на старости лет стала беспамятливая, - закудахтала она. - Совсем забыла. И все из-за чёртовой бюрократии. – Она суетливо начала рыскать по ящикам стола. - С нас, знаете ли, не только требуют, чтобы мы вели общий журнал прихода и ухода, но и чтобы заполняли его разборчиво и аккуратно. Вот я, от греха, и завела себе черновичок, чтобы потом переносить все начисто. Может, и забыла что-то переписать.
Она протянула Клёпу общую тетрадь, «черновичок», в котором каллиграфическим почерком была отмечена ежедневная миграция населения в пределах подъезда. И краткое, но точное описание посетителей. Во бабуся дает, подумал Клёп и, полистав «кондуит», нашел дату убийства. Но, как ни удивительно, консьержка почти не врала. Поживиться Клёпу было нечем. Кроме «профессора», Деда, из посторонних в подходящее время в подъезде не побывал никто, если не считать какой-то женщины, приходившей в другую квартиру и описываемую как полную, неухоженную, с глупым лицом и дурацким бантиком на шляпке. Удивляло только, что не было помечено, когда она ушла.
- А это что за личность? – строго спросил Клёп, пальцем указывая на соответствующую графу.
- Так ведь она ж не в ту квартиру ходила, а этажом выше. Там гадалка живет. У нее в общем-то и свой офис есть в центре, но иногда она соглашается, в виде исключения, принимать посетителей дома. А та дама была типичная дура-клиентка, собирающаяся погадать на мужика.
Клёп разочарованно поморщился.
- А почему не отмечено, когда она ушла?
- Да не может быть! – делая вид, что удивлена, воскликнула, всплеснув руками, консьержка и преувеличенно внимательно вгляделась в страницу тетради. Затем с виноватым и чуточку дурашливым видом почесала себе нос.
- Мой грех, каюсь, - с наигранной серьезностью добавила она. – Только ведь я тоже живая. Мало ли что. В туалете могла быть, например. Мне ведь главное посторонних на входе отслеживать, а когда они уходят, это так, для «галочки». А вот войти без моего ведома, если я не сижу на месте, - это уж точно невозможно. Если что, даже подождать, пока вернусь, придется. Домофон-то так устроен, что в часы моей работы он включен на связь только со мной. А я уж сама звоню жильцам и спрашиваю разрешения впустить. Подстраховка. Чтоб незнакомый человек обязательно мимо моих глаз прошел.
Клёп явно заинтересовался.
- Ну, а по ночам как же? Или еще кто-то приходит на смену?
Жанна Альбертовна отрицательно качнула головой.
- Куда там. Пусто, – вздохнув, женщина с сожалением оглядела свою каморку. – Просто переключаю домофон на обычный режим, когда звонишь в квартиру и тебе открывают. Но уже не под мою ответственность.
Клёп издал саркастический смешок.
- Ох, и вредная работа у вас, Мариванна, - с насмешкой заметил он.
- Это чего это вдруг? – удивилась женщина.
- А того, - снова с садистскими нотками в голосе проговорил Клёп. – Если бы мне надо было кого-то из ваших жильцов замочить, - мужчина мечтательно потянулся, - то заодно пришлось бы, извините, кокнуть и вас. Как свидетеля.
Консьержка буквально окаменела. А Клёп, по-шутовски откозыряв, ушел. Но перед этим положил перед женщиной визитную карточку и велел звонить ему немедленно, если она что-нибудь да вспомнит. И недвусмысленно заметил, что любая дополнительная информация будет щедро оплачена.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем женщина успокоилась и с облегчением, что все кончилось, вздохнула. Правда, одна странная, совершенно нелогичная мысль застряла в ее голове. Все-таки она что-то утаила от Клёпа.
Михалёв чувствовал себя довольно глупо. Если верить консьержке, то получалось, что и на самом деле единственным человеком, у которого была возможность убить Колибри, оставался Скрепкин. Смущало только то, что, по ее же словам, он пытался вести свое самостоятельное расследование. Если не делал это для отвода глаз. И Клёп был вынужден прийти к выводу, что ему необходимо поплотнее заняться Владиком. Он полагал, что может рассчитывать на лучшие, чем у его предшественников, шансы получить неизвестную ранее информацию, поскольку не связан никакими нормами процессуального или этического характера. Клёп не исключал и другие возможности. И ему уже заранее становилось кисло от мысли, что придется отрабатывать связи Колибри со всеми соседями по подъезду. Уж этим-то праздное любопытство консьержки не грозило. Возможно, она даже реагировала на них не больше, чем на знакомый предмет домашней обстановки, который вроде бы как и не существует, пока занимает положенное место. Но и версия причастности соседей могла оказаться пустым номером. Да и занимались ею уже менты. И тогда оставалось самое худшее. Консьержка при всей ее дотошности могла просто профукать убийцу. У нее ведь не зря в уголке стояли телевизор и DVD. Значит, бабусе ничто человеческое не было чуждо. И вряд ли она непрерывно таращила глаза на двери подъезда и лифта. Как и не обязательно, что обращала внимание на всех, кто входил в дом как «свой», со своим ключом. А со «своими» легко мог затесаться и кто-нибудь посторонний.
Копаясь же в связях Колибри по университету и по ресторану, Клёп снова косвенным образом натолкнулся на Скрепкина. Михалёву повезло пообщаться с тем же официантом Артуром, с которым до этого, в свою очередь, имел долгую беседу Владик. Чтобы разговорить официанта, Клёпу не пришлось напрягать мозг, поражая того своими познаниями в ономастике, он просто «отстегнул» тому немного «зеленых», и Артур подробнейшим образом поделился всей известной ему информацией, включая недавний интерес Скрепкина к кругу знакомых Колибри. Более того, он сообщил, что тот в поисках неизвестного солидного господина, присутствовавшего на похоронах, собирался ехать на кладбище.
Клёп, хотя и предполагал, что уже знает ответ, не поленился съездить туда же. И там он тоже нашел дядю Рому, который за пузырь неплохого, но не самого дорогого виски передал содержание своей беседы с Владиком. И теперь у Клёпа исчезли все сомнения в том, что библиотекарь сел зачем-то Деду на хвост.
С этим Клёп и поехал к боссу.
В пластмассовом стаканчике в этот день было много карандашей. Уже немалое их число пало в неравной борьбе с пальцами Деда. А во всём был виноват Михалев и чёртово сообщение о том, что Скрепкин ищет его, Деда Мороза. Нет, Хвыля совсем не был напуган. Смешно бояться какого-то сопливого фраера. Но его раздражала неопределенность ситуации. И вообще какого чёрта этому приблатненному интеллигенту от него нужно? Сказал бы лучше спасибо, что никто не трогает его точку при библиотеке. Неужели он считает, что Дед убийца? Это же смешно даже подумать. Да Хвыля бы глаз отдал, чтобы самому этого изувера поймать и лично на куски порезать. А, может, все наоборот? Владик убил? В его кубле-то по ночам не ангелы тусуются. Мог кто-то из них со зла и подляну кинуть и насвистеть, что Женька на стороне погуливает. Библиотекарь, пусть и интеллигент, но с понятием, взял и в сердцах Колибри порезал. А теперь и на самого разлучника начал охоту. На Деда то есть. А ведь тот просто любил издалека.
Назыров, когда его с постели поднял поздний звонок, не сразу понял, какое отношение к нему имеет убийство в Бабушкино. Не хватало начать по всему городу на мокрухи мотаться, подумал он. Но услышав имя убитой, встрепенулся и как охотничья собака принял стойку. Жанну Альбертовну нашли мертвой на скамейке в скверике с ножом в груди. Кухонным ножом. И теперь, проклиная собственную невезучесть, Игнат неуклюже скакал по комнате, пытаясь попасть ногой в брючину, и с чувством обреченности думал о том, что у него, вероятно, не останется выбора, кроме как объединить дела гр. Калибера и гр. Штейн в одно. И что же такого знала эта старая ведьма и утаила от всех, что ее тоже посадили на «перо»? Конечно, оставалась надежда, что консьержку грохнул кто-то другой и по иным соображениям, например, из злопамятства, за то, что не впустила в подъезд. Или кто-то просто ограбить хотел. Но Назыров в чудеса и совпадения верил мало. Так оно и оказалось. Ценности жертвы были на месте.
Труп был обнаружен вовсе не как труп, а случайно, когда патрульная машина задержала хорошо знакомого милиции бомжа Гешу, копавшегося в сумке, казалось бы, мирно задремавшей немолодой дамы. Оного господина, едва не обделавшегося от страха и не успевшего ничего взять из сумки, менты, зная о его полной безвредности, после недолгого допроса и хорошего пинка, отпустили, чтобы не тратить понапрасну время. И испортили вечер собственному «оперу», который, впрочем, по прошествии некоторого времени чуть не плясал от радости, когда, пробив по базе данных ФИО потерпевшей, обнаружил, что та проходит как свидетель по недавнему и все еще находящемуся в разработке убийству. Вот тут-то Назыров и попался в лапы своему не скрывающему злорадства ушлому коллеге.
А ведь все это было так некстати. Сегодня, после очередного посещения библиотеки, неоднократно подносимых - то отвергаемых, то принимаемых - букетов цветов и коробок конфет Настя согласилась поужинать с ним, правда, заранее предупредила, чтобы он ни на что не рассчитывал. И хотя в этот миг у Игната в душе все запело от счастья, внешне он только с жалобным видом спросил:
- А по бокалу вина можно будет выпить?
У сыщика был такой трогательный и забавный вид, что Настя не удержалась от смешка.
Игнат продолжал давить на жалость и, умоляюще подняв руки к небу, с полустоном добавил:
- А потанцевать, о богиня?
Кравчук не выдержала и рассмеялась.
- А менты умеют танцевать? – не без кокетства поинтересовалась она.
Назыров скорчил обиженную физиономию.
- Во всей ментуре нет человека, лучше меня танцующего польку и кадриль, – ответил он, шутливо принимая стойку «смирно» и щелкая каблуками.
В итоге они договорились встретиться в «Пропаганде» в Китай-городе, а потому в этот день сыщику было ох как не с руки завязнуть в расследовании.
Жанна Альбертовна жила одна, и обыск в ее квартире ничего не дал. Пенсионерка себе и пенсионерка. Бывшая учительница географии, не от хорошей жизни ставшая продвинутой вахтершей, или, по-буржуазному, консьержкой. Унылый быт старой типовой двухкомнатной квартиры эпохи развитого социализма, холодильник «Юрюзань» и доживающая последние дни мебель то ли чешского, то ли польского производства. Телевизор, правда, хороший, плазменный. Висящая на почетном месте фотография молодой семьи с мальчиком лет девяти, очевидно, внуком.
Больший интерес мог представлять, по мнению сыщика, обыск на месте работы, в доме Скрепкина. Но и там ничего существенного обнаружено не было. Самое смешное, что ментам все-таки попал в руки черный «кондуит» Жанны Альбертовны, но они не придали ему значения. Бегло сравнив его с другой, более аккуратной тетрадью и обнаружив приблизительное соответствие написанного, они так и решили, что убитая вела, как она, кстати, и врала Клёпу, черновик. Подтверждало это и то, что было обнаружено еще несколько пар схожих тетрадей за прошлые годы.
Ближе к вечеру сыщик вообще выбросил убийства Колибри и консьержки из головы. В конце концов, и ей (голове) тоже нужен отдых. И не только ей, но и уставшему от сидения за бумажками телу. Поэтому, плюнув на все интересы службы, Игнат поехал за Настей и теперь, мечтательно улыбаясь, сидел в своем second hand «форде» рядом с библиотекой, дожидаясь, когда та закончит свою работу и выйдет. Они не договаривались о встрече прямо здесь, у парка. Это была инициатива Игната, он должен был заехать за ней домой на час позже. Но зная, что у Насти нет машины, и ее всегда или кто-то подвозит, или она вообще едет на автобусе, решил, что не будет никакой беды, если он дождется девушку прямо здесь. А дальше уж как она сама захочет, или он вначале завезет ее домой, или они прямиком направятся в кабак с танцами.
Сыщик всегда остается сыщиком, и Назыров без особого интереса, но с некоторым удивлением обратил внимание, что пустующая стоянка автомашин рядом с библиотекой к вечеру стала заполняться. Вначале появился на тачке какой-то крупный крепенький мужичок, по виду типичный охранник, который, опершись на капот, зачем-то занял наблюдательную позицию. Затем еще пара машин, пассажиров которых он в темноте не разглядел, и которые, как и он сам, остались сидеть внутри. И какого чёрта им здесь, рядом с заурядной библиотекой, надо? Но эти посторонние мысли тут же испарились, когда он увидел выходящую из здания и такую долгожданную Настю. А та, по сложившейся у нее дурной привычке, начала встречу с атаки на бедного Назырова. Это же надо было менту додуматься подстеречь ее, несобранную, вот так, когда она только закончила возиться в ведрами и половыми тряпками.
И поэтому все дорогу домой она дулась, а сыщик, от греха подальше, помалкивал в тряпочку. И Настя, как наивно до этого воображал себе Игнат, вовсе не пригласила его подняться к себе и подождать, пока она не соберется. Наоборот, Кравчук злопамятно не торопилась. Она безо всякого удовольствия и желания выпила чашечку кофе, лениво перебрала платья и бижутерию, попрыскала по очереди в воздух, застывая в раздумье, несколькими флакончиками хороших духов. А Игнат в это время, злой на весь мир, варился в машине в собственном соку.
Наконец девушка все-таки вышла, и злость Назырова исчезла в одно мгновение. К его машине шла явная королева бала.
Вечер с Настей удался на славу. Она любила танцевать и была приятно удивлена пластичностью и изяществом движений своего, по ее мнению, чуждого обстановке партнера. А тот чувствовал себя в общем-то как рыба в воде и, отшучиваясь на колкости Насти в отношении ментов, которые, впрочем, и произносились реже, и звучали мягче, продолжал утанцовывать девушку, не забывая в промежутках угощать коктейлями. Та сделала ему замечание, когда он снова заказал ей довольно крепкую «Веселую вдову», а себе очередной «Космополитен». Все-таки за рулем. Но он только рассмеялся:
- Достигнут хоть какой-то прогресс. Вы, Настя, проявили обо мне заботу.
Девушка сразу начала хмуриться. Ишь, куда повернул. Но Игнат, не смущаясь, не без иронии продолжал:
- Да бросьте вы без причины искать повод на меня дуться. Мне и в голову не приходило, что в вашем справедливом по сути замечании есть что-то большее, чем нежелание после окончания всех этих половецких плясок ехать на такси.
Назыров легонько и ласково погладил ее по руке, которую она не успела отдернуть. А, может, и не захотела.
- Настенька, поверьте, что бы то ни было, но я клянусь доставить вас домой в целости и сохранности. Знаете, я один раз поспорил на ужин в хорошем ресторане с приятелем-«гиббоном», что после литра водки проеду по всей Москве, и ни одна собака меня не остановит.
- Каким гиббоном? – не сообразила Настя.
Назыров снова рассмеялся.
- Что ж вы, Настенька, меня зовете «ментом», а кто такой «гиббон» не знаете. Тоже мент, только сотрудник ГИБДД.
Она хмыкнула.
- И кто выиграл пари?
Назыров привстал и поклонился.
- Вы не поверите - ваш покорный слуга. Но с тех пор поклялся никогда больше подобные эксперименты не повторять. А перед приятелем даже извинился, что втянул его в этот глупый спор. Мы тогда оба прилично поддали. А местные коктейльчики для меня как щекотка.
- Так вы алкоголик? – с пренебрежением спросила Настя, чувствуя, что зарождающаяся симпатия к Игнату начинает сходить на нет. Ей с детства привили отрицательное отношение к сильно пьющим мужчинам.
- Боже упаси! – Назыров сделал протестующий взмах рукой. – Я просто в свое время служил на военном аэродроме на севере, а там все «грелись». Иначе нельзя. Вот оттуда и закалка.
В итоге буря прошла стороной, и оставшееся время они с Настей провели уже совершенно беспечно, чередуя танцы, выпивку и легкий флирт, обоюдно и строго соблюдая определенные рамки. Так что, суммируя результат, можно было бы всю их встречу обозначить скорее всего как «заявку на…». Впрочем, хитрого татарина устраивал такой исход. Он никуда не торопился.
Но был человек, которому вся эта история категорически не нравилась. Вэвэ была в бешенстве. У нее вообще в последнее время почему-то испортились отношения с ее молодежью. Конечно, не то чтобы совсем, но какая-то стена отчуждения все-таки возникла. Валентина Викторовна давно уже смирилась, что ее матримониальным планам в отношении Владика и Насти не суждено осуществиться. Но это был не повод, чтобы смазливая дурочка Кравчук вдруг начала проявлять интерес к невесть откуда свалившемуся на голову «оборотню в погонах». Вэвэ замечала все и не купилась на демонстративное безразличие девушки к участившимся посещениям Назырова. Что бы там ни говорили, а женщина всегда чувствует другую женщину. Но поделать Вэвэ ничего не могла. И только однажды с непонятным ехидством заявила Скрепкину, что тот даже не понимает, какое сокровище может уплыть из его рук. Но тот отшутился: Настя чересчур хороша для него, и он не хочет провести всю жизнь в дозоре, охраняя её от посягательств других мужчин.
А мента, похоже, такая перспектива не пугала. Более того, его отношения с Настей потихонечку развивались, хотя ту и продолжала смущать возможность близости с милиционером. Она вовсе не была недотрогой, пугала ее вовсе не сама близость, а факт связи с человеком, ежедневно копающемся в грязи человеческих пороков.
Ей и самой приходилось, так сказать, по долгу службы, отмывать унитазы в общественном месте, но то была природная, естественная грязь. А вот как можно постоянно существовать в мире преступников, среди подобия людей, которые из корысти или по другой причине убивают друг друга, она не понимала. Ведь это отвратительно. И, морализируя, она даже не смущалась тем, что основной заработок получает не от уборки помещений, а как «мадам» в борделе геев. Впрочем, ни этих людей, ни уж тем более себя, она порочными не считала. Кстати, не осуждала и женскую проституцию. Просто работа в сфере услуг, не хуже любой другой.
Что же касается Скрепкина, то его амурные дела Насти волновали мало. Скорость, с которой та переключилась с Колибри, упокой господь его душу, на милиционера, только подтверждала его внутреннее убеждение в том, что женщины в личных взаимоотношениях существа безответственные, и лишний раз доказывало, что ничего серьезного между ней и Женькой быть не могло. К визитам же Игната он успел привыкнуть и постепенно понял, что между «я» Назырова как мента, и «я» как человека, зияет не то что бы непреодолимая, но все-таки значительная пропасть. Он был образован и умен, и Владик даже не был уверен, что довольно стандартный набор книг библиотеки представляет для сыщика какой-либо интерес. Не похоже также было, что он приходил, чтобы что-нибудь вынюхать в связи с гибелью Колибри. И тогда Скрепкин, не скрывая внутреннего удовлетворения, сделал для себя окончательный вывод, что Игнатом руководит вполне объяснимый и простительный мужской интерес к Насте, и, совершенно успокоившись, мысленно пожелал ему удачи. Конечно, о том, чтобы завязать с ним дружбу, он и не думал, но при встрече они перестали ощетиниваться и начали проявлять нечто похожее на взаимную симпатию. И это было очень кстати, потому что в связи с открывшимися обстоятельствами Владику позарез понадобилась помощь сыщика.
А как еще иначе он мог бы выяснить, кому принадлежит злополучное «ауди»? Естественно, обратиться к Назырову он не рискнул, это вызвало бы слишком много ненужных вопросов, а вот попробовать действовать через Настю ему показалось не такой уж плохой идеей. Владику не очень хотелось посвящать девушку в свое расследование и пришлось что-то наврать. А та, к счастью, не задавая лишних вопросов, согласилась оказать содействие. Правда, Скрепкин умолил ее не действовать в лоб. В результате Настя с умильным личиком скормила Назырову историю про то, как машина ее приятельницы, какой ужас, была задета в наглую каким-то «ауди», которое даже не удосужилось остановиться и хотя бы выяснить, не пострадал ли при этом человек. Настя изложила выясненные Скрепкиным обрывочные сведения о машине. Игната ни история, ни то, что водитель не остановился, ничуть не удивили, и он, ради Насти, с удовольствием согласился помочь. И даже при той скудной информации о номере довольно быстро сумел выяснить, что подобных серебристых «audi S8» до настоящего момента в Москве было не так уж много. К чему и прилагался список владельцев.
Но их имена, фамилии и домашние адреса мало что говорили Скрепкину, поэтому, поколебавшись, он под тем же видом безвинно пострадавшего автомобилиста обратился в частное сыскное агентство и попросил собрать информацию о всех вышеупомянутых поклонниках немецкого концерна, надеясь таким образом выйти на своего выдуманного обидчика.
Детективу Барсукову вся эта история была «до фени», но за работу платили деньги, и он взялся ее выполнить, хотя и счел своим долгом предупредить, что иногда благоразумнее не искать владельцев дорогих иномарок с целью предъявления им каких-либо претензий. Однако Скрепкин был непреклонен. В итоге это стоило ему немалых денег и заняло почти две недели. (На самом деле частное агентство получило всю информацию практически за один день. Но какой дурак будет платить так дорого всего за несколько часов работы на телефоне?)
Список обогатился подробными, правда, вполне заурядными сведениями о находящихся на подозрении у Скрепкина персонах. Но и теперь ценность списка не превысила бы стоимость листа туалетной бумаги, если бы не место работы одного из владельцев машин, хозяина фирмы холодильных установок. По крайней мере одного мужчину средних лет, работающего в этой сфере, Владик знал. Хотя до этого понятия не имел, какая у него фамилия и на какой машине он ездит. Оставалось удостовериться, что не произошло никакой ошибки, и Владик в том же сыскном агентстве попросил сделать фотографию интересующего его лица. Но Барсукова можно было заподозрить во многом, только не в глупости. И одно дело по телефону выяснять вполне доступную информацию, а другое рисковать засыпаться, фотографируя неизвестно кого. И он стал наводить дополнительные справки, или, пользуясь языком интернета, перешел к расширенному поиску. А затем поблагодарил себя за проявленное благоразумие. Степан Андреевич Хвыля выглядел белым и пушистым только снаружи, а в своей недоступной посторонним жизни был человеком, которого меньше всего хотелось иметь в ряду недоброжелателей. Но его фотографию он все-таки сделал. Это оказалось нетрудно. Объект демонстративно ездил без охраны. Детектив заломил за снимок немыслимую цену, мотивируя тем, что в придачу готов поделиться дополнительной информацией. Скрепкин тяжело вздохнул, заплатил и, естественно, поинтересовался, «какой».
- А такой, молодой человек, - пересчитывая деньги, ответил Барсуков. - Просто плюньте на все и считайте, что вам повезло. И машина сильно не пострадала, и вы, слава богу, целы и невредимы. Но если вы настолько глупы, что готовы обратиться к данному господину с претензиями, то для начала приведите в порядок все ваши земные дела. Хвыля, конечно, не людоед, существует вероятность, что при условии хорошего расположения духа он вам даже заплатит, но я бы, на вашем месте, не стал на это рассчитывать. В противном случае ваша квартира может сгореть, на вас упадет кирпич или вы случайно утонете в собственной ванне.
- Так он что, криминальный авторитет? – искренне удивился Владик. Он знал, что далеко не все посетители «порта» чисты перед законом, но предположить подобное о Степане Андреевиче ему и в голову не приходило.
- Называйте это как хотите, - осторожно ответил Барсуков, - а я лишь прошу меня в дальнейшем по любым, связанным с личностью Хвыли, вопросам не беспокоить.
Заключительную часть фразы Скрепкин пропустил уже мимо ушей. У него в голове сложилась вполне логичная картинка. Хвыля каким-то образом пронюхал о его связи с Колибри и стал того преследовать, подарками или посулами пытаясь соблазнить. И когда тот не согласился, взял и зарезал. А чего еще можно ожидать от уголовника? Странно только, что дядя Муся видел, как Хвыля ушел до убийства. Но разве он все время сторожил подъезд? А тот запросто мог и вернуться... И все-таки фотографию следовало бы дяде Мусе показать.
А Настя тем временем находилась в полном смятении чувств, но это не было связано с тем, что она не успела полностью разобраться в своем отношении к Назырову. По-бабски она давно уже поняла, что обманывает сама себя, когда пытается убедить, что этот мент ей совершенно не нужен. Ее женское нутро говорило совсем другое. То, что она, кажется, нашла своего мужика. Пугало теперь не это. Пугала ситуация, которая грозила сложиться вокруг ночной библиотеки. На «жемчужный порт» надвигались тучи в лице не в меру настойчивого и любопытного мента. Игнат уже один раз проявил инициативу и дождался ее вечером, когда начинают подтягиваться «матросы» и «докеры» и подкатывают первые особенно нетерпеливые клиенты. А ему не стоило большого труда сообразить, что в вечерние часы библиотека не самое подходящее место для сбора иномарок, и начать копать. Настя подозревала, что, если бы он в результате что-то нарыл, то, даже допуская, что татарин и вправду ее любит, его ментовская выучка могла взять верх, и он весь их «жемчужный порт» хорошо подержал бы за одно место. И тогда прощайте «бабки» и, что не исключено, прощай свобода. А что скажут интеллигентные папа и мама?
В связи с этим, с чисто женской логикой, Настя обзывала себя дурой за то, что бог не дал ей мозгов и правильных конечностей, чтобы научиться водить машину. Она давно могла себе позволить купить приличное авто и разъезжать сама. Так – на тебе. При всех своих неоспоримых внешних и бесценных внутренних достоинствах Настя страдала почти абсолютным кретинизмом в области осваивания навыков вождения и правил дорожного движения. Она вечно путала педали газа и тормоза, вместо налево смотрела направо, не говоря уж о том, что совершенно не понимала, когда и у какой машины преимущество движения. И количество взятых ею уроков вождения давно уже приближалось к рекордному в пределах Москвы и Московской области. Скрепкин откровенно посмеивался и много раз советовал, как поступают умные люди, заплатить, сколько нужно, сверху за «права». Но дело было не в деньгах. Настя, не чувствуя уверенности, боялась выехать на сумасшедшие улицы Москвы. А будь у нее «права», не пришлось бы тогда Назырову ее ждать.
Намного хуже было другое. Из-за работы в «порту» у Насти для личной жизни практически не оставалось свободного времени. Но эту работу из-за проклятых денег она вовсе не хотела терять. Назыров, конечно, всем был хорош, но где была гарантия, что он на всю жизнь. А мысль о том, что можно бросить все ради любимого, ей и в голову не приходила. За этим, будьте любезны, к романтикам. В итоге она все-таки потребовала, чтобы Игнат поклялся, что больше никогда не будет ее ждать после работы у библиотеки, когда она потная (вранье!) и грязная (еще раз вранье!) после уборки уходит домой.
Вообще-то Игнату поклясться в чем-то женщине было что раз плюнуть. Его всегда смешило требование клятв, вне зависимости от того, от кого они исходят, и даже в голову не приходило их соблюдать. Он и в целом с большой иронией относился к всевозможным ритуалам письменных и словесных обязательств. Даже когда еще служил в армии, в день принятия присяги не удосужился вместе со всеми хотя бы для вида открывать рот, хотя, не желая неприятностей, бумажку о принятии присяги подписал. И это было более чем странно для человека, работающего в органах. Впрочем, его самого это никак не смущало. Он верил, что, как бы законами не пытались манипулировать, они все же задумывались для защиты справедливости. Хотя, как известно, дорога в ад тоже вымощена благими намерениями. И поэтому себя Назыров не столько считал стражем закона, сколько справедливости. А клятвы, личные и общественные, – это или для показухи, или для дураков. Что же касалось слова, данного Насте, то сдержать его не составляло никакого труда, хотя в связи с непонятной Настиной настойчивостью и некоторыми прежними наблюдениями где-то в глубине души у сыщика мелькнула мысль, что библиотека более занятное учреждение, чем кажется.
А еще Кравчук наврала, что по вечерам обычно занята, потому что учится на сисадмина, не всю же жизнь ей полы мыть. Назыров, мягко говоря, не врубился, что это за профессия такая «сисадмин», а Настя с ноткой превосходства пояснила, что так сокращенно называют системных администраторов. И это придумали не у нас, а вообще заграницей. Тогда Игнат поблагодарил бога, что и его должность не сократили, а то был бы он «опоттиотпом», т. е. оперуполномоченным отдела тяжких и особо тяжких преступлений. Или, скажем, для простоты «опотопом», что и короче, и произносится легче.
А Михалёв меланхолично сидел на толчке и плевал на дверь туалета. Он скрывался от жены. Она у него была красивая, но сварливая и в минуты плохого настроения буквально изводила его глупыми придирками. В первые годы супружеской жизни он просто сбегал из дома и напивался, но от этого становилось только хуже. Ведь рано или поздно он возвращался, и тогда его благоверная отыгрывалась за все по полной программе. Это на нем-то, Клёпе, которого побаивалась вся братва. И, самое смешное, он терпел, хотя особенно сильно свою бабу не любил. С ней было хорошо в постели, ее было не стыдно показать пацанам, но что касается любви, этого между ними не было. Правда, сынишка у них подрастал славный, который, слава богу, не подозревал, что папа связан с криминальным миром. Клёп этому был рад. Вот и терпел жену ради сына, чтобы у того и жизнь была нормальная, и детство не без отца, как у него. А потом Клёпу надоело уходить из собственного дома, и он начал демонстративно запираться в туалете и читал там газету или глупо развлекался, плюя на дверь. Последний плевок вообще расплылся забавной кляксой, но Михалев даже не обратил на это внимания. Он думал о том, как ему разрулить убийство Колибри. Дед, похоже, совсем разнюнился из-за этого пацана, и проку от него, кроме ломания карандашей, было никакого, зато стружку с подчиненного мог снять по полной программе. Поэтому хочешь не хочешь, а расследованием приходилось заниматься, теша себя иллюзорной надеждой, что дедова блажь пройдет, и он выкинет покойника из головы.
Но именно во время этих туалетных размышлений Клёпа осенила неожиданная мысль. Он вдруг подумал, что убийство Колибри вообще было случайностью. Да и в самом деле, кому нужен студент из небогатой семьи? Кому и зачем понадобилось убивать этого по московским меркам малоимущего парня, у которого даже не было личных врагов? Другое дело Скрепкин. У того и деньжата водились, и дела он в своей библиотеке крутил по-тихому нехилые. Так, может, целью разборки был он, а убитый парнишка лишь случайно попался под руку? И Клёп снова вплотную занялся Скрепкиным. Но не как подозреваемым в убийстве, а как возможной жертвой.
Несколько его ребят, не поднимая шума, начали трясти тружеников «жемчужного порта» и некоторых его завсегдатаев, но ничего не обнаружили. Ни признаков каких-либо междоусобных конфликтов, ни наездов на Скрепкина со стороны. А вот его биография оказалась интересней, чем на первый взгляд. Выяснилось, он вырос, как и Клёп, без отца, но, в отличие от него, в интеллигентной семье с матерью и бабкой, которые вовсе не жировали ни при социализме, ни при перестройке, ни в постперестроечный похмельный период. Поэтому настоящим чудом стало упавшее с небес наследство, резко улучшившее уровень жизни Скрепкина и его здравствующей бабули. Удивительным было то, что покойной благодетельницей оказалась безвестная старушка из дома престарелых, до последних месяцев жизни не имевшая ничего, кроме полусъеденной древесным жуком избы в деревне, но внезапно оказавшаяся владелицей сети мебельных магазинов, вскоре проданных. А это, в свою очередь, не могло не увеличить тем самым ее же и без того крупный и тоже недавно открытый счет в банке. Из чего Михалев сделал закономерный вывод, что старушка была подставным лицом. И насколько ему удалось узнать, не только не была родственницей Скрепкина, но никогда с ним не встречалась, поэтому оставить тому всю свою собственность могла только по чьему-то указанию. По чьему? Кто был благодетелем библиотекаря? У его покойной матери и бабки ничего и никого не было. Значит, оставался только отец, о существовании которого в жизни Скрепкина говорила только запись в свидетельстве о рождении: Алферов Виталий Викентьевич, русский. А таких Алферовых по Союзу могло быть пруд пруди.
Но была одна маленькая зацепка. И помог ее найти никто иной, как Дед. Скрепкин родился в Подольске в год олимпиады в Москве 1980 года, тогда, когда из столицы в канун этого важного международного события шуганули по максимуму всех «блатных», «приблатненных» или просто неблагонадежных.
И как раз в олимпийский год в этом подмосковном городке была совершена серия достаточно дерзких квартирных краж, которые приписывали молодому еще тогда вору Фире, а по документам Алферову Виталию.
Ходили слухи, что со временем заматеревший и ставший уважаемым вором Фира через много лет был уличен в краже «общака», но так и умер, не успев сознаться, где он его сховал. И все в этой истории сходилось как надо, но Деда смущало, что Владик уже пять лет как владеет наследством, Фира четыре года как умер, а на Скрепкина до сих пор никто не наехал. Однако поиск украденных денег срока давности не имеет...
Впрочем, Хвыле было наплевать на пропавший чужой «общак». Он только пожимал плечами и ворчал, что не надо быть «лохами». Но поскольку смерть Жени могла каким-то непостижимым образом оказаться следствием поисков воровских денег, он приказал Клёпу перетереть эту тему со знакомыми пацанами. Действовать осторожно и Скрепкина не подставлять. Он за отца, который его не воспитывал, не в ответе. Да и вообще ему, Деду, давно следовало самому поговорить с этим Владиком с глазу на глаз и расставить все точки над «i».
А татарин продолжал осаду уже готовой капитулировать крепости в лице красавицы Насти Кравчук. И даже не подозревал, что для ее последнего решительного штурма уже не требовались никакие метательные машины, вроде баллист или онагров. Достаточно было и того, что он сам был своего рода онагром, упрямым и воинственным диким ослом, готовым завоевать свою самку любой ценой. И, наконец, свершилось.
Но утром они проснулись, не столько чувствуя себя счастливыми, сколько, как ни странно, испуганными внезапно накатывающими и неконтролируемыми волнами страха сиюминутности и безвозвратности происшедшего между ними. Поэтому утро оказалось грустным. Настя серьезно задумалась о том, как можно совмещать любовь к милиционеру с противозаконной деятельностью в сфере сексуслуг и сбыта наркотических веществ. А Игнат, понимая, что Настя для него больше, чем очередная подружка, был решительно настроен собрать о ней побольше информации, чтобы, в первую очередь, оградить ее же от необдуманных поступков.
Он, конечно же, и думать не думал, что девушка могла быть вовлечена во что-нибудь преступное, но что-то вокруг всей этой библиотеки не складывалось. Да и вышел-то он на нее (библиотеку) ведь не случайно, а в связи с убийством ее абонента. Правда, самому учреждению никакого значения в связи с этим делом придано не было. И поэтому, из лучших побуждений, Игнат начал за девушкой следить. Не то чтобы каждый день, а так, по мере возможности. И был поражен. Но даже не тем, что Настя врала про свои курсы сисадминов, а тем, что она частенько вообще сутками не уходила из библиотеки, вокруг которой по ночам кипела бурная жизнь.
Приезжали и уезжали дорогие иномарки, а разного образа и возраста мужчины, не похожие на обладателей читательских абонементов, входили в эту, работающую в ночную смену, «сеялку разумного доброго вечного», и, по прошествии некоторого времени, явно довольные уходили. Назыров просто бесился от ревности и гнева. Ведь как все просто, и каким он был идиотом. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что библиотека по ночам превращается в бордель. А девушка его мечты - в обычную шлюху. Он перестал ей звонить и отвечать на ее звонки, а Настя, чувствуя себя преданной, начала буквально чахнуть, почти ничего не ела и совсем осунулась. Но на участливые вопросы Вэвэ и Скрепкина упрямо твердила, что все в порядке. Правда, когда, как бы случайно, Вэвэ задала вопрос, куда запропастился этот строящий из себя образованного мент, злобно окрысилась, сказав, что ей нет никакого дела до этого козла. В ответ на что заведующая лишь злорадно хмыкнула, а Скрепкин, наоборот, сочувственно взял Настю за локоть и отвел в сторону.
- Так что же такое у вас произошло? – осторожно спросил он.
- У нас? – делая удивленные глаза, возмутилась девушка. – Что такое вообще могло быть «у нас»?
Владик дружески погладил Настю по плечу.
- Да ты, дуреха, не кипятись, – терпеливо проговорил он, - мы здесь не слепые. И ты можешь врать мне или Вэвэ хоть до посинения, но мы все равно не поверим, что между вами ничего не было.
Настя вдруг расплакалась и уткнулась Скрепкину в плечо.
- Эта сволочь меня бросила.
Назыров не просто бросил. Он жаждал мести. Мне отмщение, и аз воздам. Хотя вовсе не собирался сдавать библиотеку соответствующему отделу РУВД. На проституцию, как на явление общественной жизни, ему было глубоко наплевать. Он вообще считал изначально бессмысленной борьбу за ее искоренение. Эту сферу надо контролировать, а не преследовать законами. Спрос всегда как порождал, так и продолжал бы порождать предложение.
А что касается мести, Игнату хотелось придумать что-нибудь поизощреннее, совсем иезуитское, например, явиться к Насте в качестве клиента. Но в «жемчужный порт» его просто не впустили, объяснив, что вход только по приглашению, а свою милицейскую «ксиву», чтобы не поднимать шум, сыщик показывать не захотел. Пришлось прибегнуть к хитрости и поскрести железкой по одной из стоящих на стоянке тачек покруче, отчего та «завизжала» сработавшей сигнализацией, а охранник, он же face control, пошел выяснять, что произошло. И в этот момент никем не замеченный Назыров змеей проскользнул внутрь библиотеки.
Не желая сразу привлекать внимание, он предпочел сначала осмотреться, сделав вид, что просто курит и ждет кого-то в коридоре, временами кидая взгляд в зал, который в прежней дневной жизни назывался читальным. Постепенно его глаза полезли на лоб от удивления. Вместо ожидаемых, как бы это выразиться поточнее, традиционных парочек, он увидел не скрывающих своей истинной или наигранной страсти пары мужчин, которым приносили напитки две вполне респектабельно одетые девчонки-официантки. Настю он не увидел вообще. Он только издали услышал ее голос, когда та приветствовала какого-то клиента и говорила, что Арчик сейчас к нему выйдет. И еще что-то шутливое было произнесено голосом Владика.
Откуда же было Игнату знать, что по ночам кабинет Вэвэ становится штабом «Жемчужного порта», который занимали, когда по очереди, а когда вместе, боссы Скрепкин и Кравчук. А еще его внимание привлекло то, что одна из официанток в какой-то момент спустилась в подвал, откуда через короткое время вернулась, неся в изящной тарелочке на подносе аккуратно и красиво свернутый «косячок».
Назыров было сунулся и туда, соврав, что ищет туалет, но был в резкой форме изгнан. Специфический запах, стоящий в подвале, и краем глаза замеченные своеобразные листья некоего растения говорили сами за себя. И получив всю эту неожиданную, но очень интересную информацию, Игнатов чуть ли не пулей выскочил из «порта», едва не толкнув загораживающего дорогу охранника, который, однако, не обратил на того никакого внимания. Для него, как и для покойной консьержки, главным было следить за теми, кто входит, а не наоборот.
Выбежав из библиотеки, Назыров вовсе не помчался ставить на уши сладко спящих сотрудников отдела РУВД по незаконному обороту наркотиков. Ему просто надо было собраться с мыслями и подумать.
Вся его обида на Настю испарилась без следа. Он даже готов был прыгать от радости. И не удержавшись, исполнил среди временно оставленных своими хозяевами, скучающих в ночи машин несколько па из напоминающего джигу татарского мужского бию.
Настя не была потаскухой. Он повторял это снова и снова. Она нарушала закон, скрывала это от Игната, но проституткой не была. И как он вообще мог подумать о ней такое? А теперь по собственной же вине был вынужден дожидаться утра, чтобы позвонить и вымолить у нее прощение. Хотя его сердце и терзали опасения, что обиженная девушка вообще не захочет с ним разговаривать.
На этой пессимистической ноте он повернул ключ зажигания своей машины, собираясь рвать когти подальше от этого гнезда разврата, притона, или, выражаясь языком Деда, кубла продажной любви, но заметил выходящего из библиотеки Владика, который, помахав охраннику, прямиком отправился к своему «лексусу». Игнату вовсе не светило быть замеченным, и он затаился, ожидая, пока тот уедет. Но, к его удивлению, раньше, чем он сам успел тронуться, за машиной библиотекаря увязалась вслед и другая, за рулем которой сидело знакомое лицо. Назыров не сразу сообразил, где он это лицо видел, но, порывшись в своей ментовской памяти, вспомнил, что это же Михалев, или Клёп, правая рука очень сильного авторитета Хвыли.
Сыщик было подумал, что и тот пришел поразвлечься, но все та же услужливая память подсказала ему, что в анкетных данных Михалева значится, что тот женат, и у него сын. Это не исключало иных интересов на стороне. Поневоле выехав вслед за Клепом, Игнат вдруг заметил, что они вроде бы и движутся одной цепочкой: Владик, Михалев и он, и ему пришла в голову мысль, что Клёп совсем не за книжками ночью приехал, а следит за Скрепкиным. И, доверившись своей профессиональной интуиции, Игнат решил свое предположение проверить.
Убийство Колибри вдруг стало видеться менту совсем под другим углом. А библиотека, в которой, по-видимому, незаконно крутились большие «бабки», стала представляться почвой, на которой вызрели семена преступления. Неизвестно, можно ли это считать комплиментом, но логика рассуждений Назырова в свете вновь открывшихся обстоятельств во многом повторяла логику Клёпа. Правда, повернута она была несколько иным боком. У сыщика не возникало сомнений, что у заведения подобного рода не могло не быть «крыши». И на ее роль более чем подходил Дед Мороз со своими лесными ребятишками. Непонятно только, каким образом вписывался в эту схему Колибри. Задумавшись на мгновение, сыщик тут же обозвал себя дураком. Ведь все было так просто. Нужно было только чуть-чуть отказаться от стереотипов. Бордель-то, судя по всему, был для геев. А, по странному стечению обстоятельств, два молодых мужика жили вместе. И один официально числился сотрудником библиотеки, а другой был ее абонентом. Так где же была гарантия, что не только Скрепкин, а они оба не продолжали работать, так сказать, сверхурочно по профилю своей половой ориентации? А потому и жили вместе. Но не как друзья, а как нетрадиционная семейная пара.
Конечно, тогда не исключена вероятность, что убийство Колибри, выражаясь протокольным языком, совершено на почве личных неприязненных отношений. Но в это Назыров верил мало. Он был уже достаточно опытным и матерым волком сыска и что-то не помнил, чтобы уголовные сводки пестрели сообщениями об убийствах педиков педиками из-за их личных «семейных» конфликтов. А вот теперь, когда на поверхность вдруг неожиданно всплыл незаконный оборот денег, как вполне резонный мотив убийства на почве преступного сговора и корыстных побуждений, сыщик естественным образом предпочел видеть в деле уже совершенно иной раздел УК, т. е. часть вторую, пункт «з» известной 105-й статьи. И на этом этапе Назыров пришел к абсолютно тому же выводу, что и Клёп. Он предположил, что Колибри оказался случайной жертвой, а истинной мишенью был Скрепкин. Это ведь у него были деньги, это именно он «благотворил» библиотеке. Он же вкладывал деньги в ее ремонт и модернизацию. Значит, Владик и был ключевой фигурой. И, по-видимому, подвергся «наезду».
То ли стали требовать больший кусок, то ли кто-то новый попытался взять на себя «крышевание», но в любом случае Скрепкин чем-то не угодил и оказался крайним, поставив таким образом свою собственную жизнь под угрозу. Колибри, как это ни цинично звучит, попал в отходы производства. Оказался в ненужном месте в ненужный час. И тогда становилось более понятным убийство консьержки, как свидетельницы, и идентичность метода обоих преступлений.
Вся эта версия была выстроена на песке, но Назыров, доверяя собственному опыту, считал, что, вероятнее всего, прав, и, по соображениям логики, ему необходимо предпринять соответствующие следственные действия. Но была проблема. Эту версию сыщик категорически не хотел разрабатывать, а предпочитал закопать ее поглубже в тайники своей памяти. Он ведь мог ничего и не знать, и ни о чем не догадываться. И вовсе не потому, что хотел срубить «капусты» с Деда или ему подобных, шантажируя угрозой следствия, а потому, что ни в коем случае не хотел, чтобы Настя оказалась вовлеченной во всю эту заваруху. А это бы неизбежно произошло, если бы Назыров раскрыл истинное предназначение библиотеки и его видение причины убийства Колибри. Вот так-то. И это несмотря на свои четыре капитанские звездочки и скорую перспективу стать старшим оперуполномоченным. Одно его смущало. Он не хотел брать себе на душу грех смерти Скрепкина, если из-за его (сыщика) бездействия того все-таки грохнут. Не зря же его пас Клёп.
Но Игнат ошибался. Жизни Скрепкина со стороны Михалева ничего не угрожало. И следил он в общем-то не совсем за Владиком. А пытался выяснить в соответствии со своей версией о разыскиваемом пропавшем «общаке», не следит ли за библиотекарем кто-нибудь еще. Но пока ни он сам, ни его пацаны ничего подозрительного выявить не смогли. И Клёп, с согласия босса, даже дал команду наблюдение снять.
Было чуть больше девяти, когда изнывающий от нетерпения Назыров, посчитавший, что уже удобно звонить, набрал номер Настиного телефона. В ответ раздались длинные гудки, сменившиеся голосом, предложившим оставить сообщение. Игнат уныло вздохнул. Он и предполагал нечто подобное, но продолжал, тем не менее, упорно названивать, игнорируя услужливого электронного секретаря и добиваясь возможности услышать живой голос. А та не только слышала его звонки, но и прекрасно видела, от кого они, однако лишь презрительно морщила губки. Где, скажите на милость, был этот сукин сын, когда она сама по десятку раз в течение долгих дней, презрев собственную гордость, прижимала к уху бездушную трубку в ожидании, что он, проклятый татарин, наконец ответит? И теперь он вдруг решил поговорить?.. А она ведь и так умоталась за ночь, и ей было совсем не с руки не только заниматься выяснением отношений, но и делать положенную по официальной должности уборку библиотеки, выжидая момент, чтобы отпроситься у Вэвэ домой. Однажды один из ее бывших поклонников, военный от артиллерии, для «понта» повез ее на полигон, предназначенный для стрельб, чтобы показать, как он выглядит после учений. И Настя, видевшая только в кино или по телевизору, как взрываются снаряды, ступив на эту искореженную землю, пришла в ужас. Ей и в голову не приходило, что это так страшно.
Собственная душа теперь и напоминала ей такой полигон.
Но Игнат не собирался сдаваться и позвонил прямиком в кабинет Вэвэ, которая, никогда не разговаривавшая с ним до этого по телефону, не узнала его голос, но очень возмутилась его просьбе позвать Настю, уборщицу. Заведующая не была злыдней и, не сердись она в последнее время на Кравчук, конечно, не стала бы вредничать, но тут Назырову, что говорится, пошла не та карта. И спала этой ночью Вэвэ плохо, и добиралась долго, и Настя что-то совершенно завозилась со своей уборкой. Не хватало ей еще и по телефону вместо работы трепаться. Назыров был настойчив. Он наплел, что проездом в Москве и должен передать ей посылочку от родственников в Балтиморе, а номер «мобильника», как на грех, потерял. Слава богу, запомнил, что она работает в этой библиотеке, иначе «шмотки» так бы и пришлось вести обратно. Женщина она и есть женщина, и хотя в Москве давно уже не было проблемы с любыми «шмотками», лишить себе подобную возможности получить на «халяву» какой-то «прикид» было уж чересчур строгим наказанием. И, смягчившись, Вэвэ все-таки Кравчука позвала.
Настя понятия не имела, о каком Балтиморе и о какой посылке идет речь, но трубку взяла и, услышав голос Игната, просто окаменела. Знаете, как будто посмотрела в глаза василиску, не в силах ни бросить трубку, ни вести какое-либо подобие осмысленного разговора. Но понимать, хотя и не без труда, о чем он говорит, Настя все-таки могла. А что остается делать мужчине, когда он хочет скрыть что-то от женщины - только врать. Чем Игнат и занялся. Проблема была только в том, что ложь всегда требует участия двух сторон. Из которых первая – та, что врет, в чем Назыров был большой мастер. Вторая – та, которая должна на эту туфту вольно или невольно купиться. А вот то, что Настя поверит Назырову, было далеко не фактом. Основной вопрос был скорее в том, насколько она захочет поверить его брехне. А тот, услышав ее «алло» и не давая ей вставить хотя бы слово, заливался соловьем, придумывая историю, навеянную американскими блокбастерами. Мол, он был неожиданно мобилизован для работы под прикрытием в мифической банде, грабившей и убивающей дальнобойщиков на дорогах в окрестностях Ельца, и, конечно же, не мог позвонить, так как основным условием его собственной безопасности было соблюдение полной конспирации и прекращение любых контактов, связанных с прежней жизнью.
Трудно было понять, поверила Настя этой легенде или нет, но, видимо, все-таки да, потому что вспомнила, что Игнат, как не крути, мент из «убойного», а у них, наверно, и не такое бывает. И облегченно вздохнула. А сыщик тут же сказал, что ужасно соскучился и хочет повидаться. В итоге они договорились об ужине примирения на вечер.
Этот разговор отнял у сыщика последние душевные силы, но он, вспомнив, что у него есть еще один незакрытый вопрос, собрался духом и позвонил Скрепкину.
- Я собственно не очень хочу отнимать у вас время, - после обычных приветствий начал Назыров, - но дело в том, что мне, как менту, хотелось бы вас предостеречь.
Владик похолодел. Он решил, что милиция пронюхала что-то про «порт».
- Предостеречь меня? От чего? В чем? – с наигранным удивлением переспросил он.
Игнат не ответил, а вместо этого задал следующий вопрос:
- Владик, у вас есть враги?
Теперь Скрепкин удивился по-настоящему.
- Есть, – горько усмехнувшись, произнес он после паузы. – Человек, который убил Женьку. И я хочу, чтобы вы его поймали и посадили.
Сыщик раздраженно продолжал:
- Да я не это имею в виду, и, поверьте, мы делаем все возможное, чтобы найти убийцу. Я спрашиваю о другом, знаете ли вы людей, которые хотели бы вашей смерти?
Владик на секунду задумался и пожал плечами, как будто Назыров мог это видеть.
- Да вроде нет. И зачем вообще кому-то желать моей смерти?
Теперь замолчали оба. Понимая, что обязан как-то объясниться, Игнат осторожно заговорил снова:
- Видите ли, Владик, погибли уже два человека. Ваш сосед Евгений. – Скрепкина прямо-таки покоробило от слова «сосед». – И консьержка. А это, знаете, чуть выходит за рамки заурядного бытового убийства. Поэтому я и задался вопросом, кому была выгодна смерть Колибри, и, к своему удивлению, выяснил, что никому. Другое дело вы. Вы ведь, насколько мне известно, человек состоятельный. Так, может, убийце нужно было что-то от вас и не обязательно ваша смерть, а Евгений оказался случайной жертвой? Поэтому я и предлагаю вам быть поосторожней, хотя, как вы сами понимаете, охрану к вам приставить не могу. Впрочем, за деньги вы можете нанять ее частным образом. Но если у вас в связи с моим предупреждением возникли какие-либо мысли, то, милости прошу, звоните или назначайте встречу.
Владик поблагодарил и, попрощавшись, беседу закруглил, к удовольствию Назырова. Тот свое дело сделал, и его совесть мирно затихла. А уж что будет делать теперь Скрепкин, сыщика больше не волновало. Ему прозрачно намекнули, что существует угроза жизни и стоит нанять телохранителей.
А Скрепкин думал не без иронии о другом. О том, насколько мент далек от истины. Хотя и не стал огульно сбрасывать его версию со счетов. Нечего говорить, она была вполне логичной в отсутствие другой, и Владик, на всякий случай, прикинул, не может ли Назыров быть прав. Он трезво смотрел на вещи и не только осознавал, но даже ждал, что кто-то, в конце концов, придет и захочет стать «крышей» «порта». И тот, кто придет, вряд ли окажется прекрасным принцем. Скрепкин также понимал, что придется платить. Но зачем же сразу убивать? В этом не было никакой логики. Сначала умные люди пытаются договориться, но никаких переговоров он ни с кем не вел. Поэтому пусть сыщик и дальше ищет своих выдуманных рэкетиров, а он, Владик, будет заниматься своими делами.
Дед, как обычно, развлекался тем, что, глядя в сомнении на телефон, ломал карандаши. Как назло, секретарша недоглядела, и их оказалось чересчур мало. За это можно было получить и нагоняй, но Хвыля был настроен миролюбиво и перешел на резервный вариант, начав гнуть туда-сюда такие же ни в чем неповинные скрепки. Наконец он решился и набрал номер телефона.
- Владик! Здравствуйте. Это Степан Андреевич. У вас есть минутка со мной поговорить? – начал он своим глуховатым голосом.
А за несколько десятков километров от него прижавший к уху «мобильник» Скрепкин внутренне напрягся, хотя его тон и остался бесстрастным.
- Здравствуйте, Степан Андреевич, конечно, есть, - ответил он и подумал, что этот Хвыля даже не подозревает, как много Владик хотел бы ему сказать. Дядя Муся легко опознал в нем «отца» Женьки по фотографии. Но разговор он продолжил совершенно в ином ключе:
- Как ваши дела, Степан Андреевич? Вы, наверно, соскучились по нашему заведению. А у нас есть для вас сюрприз. По вечерам у нас теперь поет дуэт “Double Mercury”. Вы ведь помните, что был в группе «Куин» такой солист. Так вот ребята поют ему в подражание и совсем неплохо.
Но Деда не интересовали ни умершие от спида певцы, ни их подражатели.
- Да нет, оставьте, Владик, - несколько более раздраженно, чем хотел, ответил Хвыля, - у меня сейчас нет времени заниматься всякими глупостями. Я по другому поводу. Я тут случайно узнал, что с вашим другом случилась беда. И мне кажется, что располагаю по этому случаю информацией, которой готов с вами поделиться. Вы не хотите встретиться?
- Так весть об убийстве Евгения дошла и до вас? – прикидываясь дурачком, спросил Владик. – И у вас даже есть какие-то по этому поводу сведения? Конечно, я с радостью встречусь. А то менты как топтались, так и топчутся на месте.
Двое находящихся на разных концах линии мужчин синхронно глубоко и с облегчением вздохнули.
- Тогда давайте завтра в семь у меня в офисе, - проговорил Дед и продиктовал адрес.
Хвыля, что было далеко не редкостью, просидел в своем офисе дотемна. Он так и эдак прикидывал, удивляясь самому себе, как будет проводить завтрашний разговор со Скрепкиным. Все складывалось не так гладко, как ему казалось вначале, пока он сам не понял, что именно собирается Владику сказать. А это, если отбросить всю шелуху, оказалось просто. Он ни секунды не боялся мести Скрепкина, как его ничуть не волновала его к нему неприязнь, но Дед, можно даже сказать, по-рыцарски намеревался защитить память Жени от грязи. И собирался объяснить этому Отелло, что Колибри был чист, а его (Деда) поведение по отношению к юноше было следствием не похоти, а искреннего человеческого чувства и никогда не выходило за рамки, установленные самим Евгением. Наведя таким образом порядок в своей душе, умиротворенный Хвыля засобирался домой. Он кивнул стоящему на выходе вытянувшемуся в струнку охраннику и свернул к расположенной сбоку от здания стоянке. Дед уже почти подошел к машине, когда каким-то краем зрения заметил мелькнувшую в его сторону темную тень. Но обернуться и выяснить, кто это, не успел. Удар страшной силы обрушился на его голову. Дед Мороз закончил свое земное существование.
Окончание следует.
21 декабря 2010 г.
Комментариев нет :
Отправить комментарий