В 1990 году вместе с семьей уехал на постоянное место жительства в Израиль, где подтвердил свой статус врача высшей квалификации и более пятнадцати лет работал в одной из крупнейших клиник страны.
В 4-7 номерах «Обывателя» напечатан его триллер «Deja vu»(http://obivatel.com/artical/119.html)
Возможно, нашим читателям интересно узнать, что опубликованную нами «Библиотеку» также поместил в одном из своих номеров очень хороший журнал «Вышгород» (г. Таллин, Эстония).
Кстати, он напечатал и еще одно сочинение Александра Режабека – «Дежавю», тоже увидевшее свет в «Обывателе».
Владик не сразу понял, что сидит на переднем сидении своей машины, высунув ноги наружу и тяжело навалившись грудью, как старик на трость, на бейсбольную биту. Вяло накрапывал осенний дождь, но подставленная ему голова библиотекаря была мокрой, как будто он только вышел из душа. Все оказалось и так, и не так, как он хотел, и теперь он бессильно сопротивлялся черной пустоте, начавшей заполнять его душу. Да, он проломил Степану Андреевичу голову, но не испытал ни удовлетворения от нанесенного Хвыле удара, ни злорадства от зрелища его трупа. На земле просто лежал немолодой, хорошо одетый человек с продавленной битой несимметричной головой, из раны на которой вытекала ручейком кровь. Это было отвратительно. Владик не помнил, как он добрался до своей машины, но, видимо, его никто не заметил, иначе обязательно обратил бы внимание на его безумный вид. Наконец, он кое-как пришел в себя и поехал прочь, подальше от трупа, моля бога, чтобы его не остановил какой-нибудь гаишник. Ведь он бы тогда во всем сознался. Взял бы просто и сознался. И попросил бы поскорее посадить в тюрьму. Но сотрудникам ГИБДД не было до его «лексуса» никакого дела. Машина ехала не нарушая правил, не превышая скорости и в своем ряду, а привязываться понапрасну в последнее время стало небезопасно. Владик выехал за город и свернул на какую-то дорогу, ведущую к дачному поселку. Здесь ему пришлось переехать по мостику через местную речку-переплюйку. Скрепкин притормозил и остановился. Он положил биту в мусорный пакет и напихал туда же для веса несколько камней. В темноте падение черного бесформенного предмета было практически невидимым, и только плеск подтвердил, что он все-таки свалился в воду. Дело было закончено. Хвыля мертв, а главная улика покоилась в тине под охраной лягушек.
У Назырова на кухне стоял угловой диванчик. Не какой-то из новомодных, а старый, из прежней жизни, который даже не был частью кухонного гарнитура. Изначально он и вовсе не принадлежал Игнату, но тот испытывал к тому ностальгические чувства и однажды, фигурально выражаясь, даже спас от «смерти». Когда-то этот редкий в советские времена предмет мебели располагался на такой же кухне у его хорошего приятеля. Тогда они были помоложе и всей компанией с завидной регулярностью собирались и просиживали вечера за беседами, которые по мере увеличения количества выпитого портвейна, водки или другого алкоголя становились на удивление все более интеллектуальными. Они могли запросто начать застолье с обсуждения последнего матча «Спартака», а закончить спором о целесообразности разделения гипотетического и категорического императива у Канта. Но заканчивались все эти встречи почти всегда одинаково. Хозяин квартиры приходил утром будить одного из не выдержавших алкогольно-философской нагрузки гостя, уснувшего уголком на уголке.
А потом все стало меняться, в воздухе закрутились деньги, и друг Игната разбогател. И их регулярные встречи стали сходить потихоньку на нет, высыхая как ручеек после дождя под лучами солнца. Приятель затеял евроремонт, после которого диванчику, конечно же, не осталось места, но выкинуть его Назыров не позволил и спас, забрав к себе. Хотя потом не раз смеялся, вспоминая, чего это ему стоило. Этот чертов предмет оказался подобен конструктору «Лего», и сыщик дважды проклял себя, в первый раз - разбирая диванчик, а второй, собирая его снова у себя дома. Но теперь Игнат мог спокойно позволить себе сидеть, взгромоздив ноги на один из катетов прямого угла, лениво прихлебывая остывающий зеленый чай и тупо таращась в стоящий на холодильнике телевизор.
Было раннее утро. Тело сыщика еще помнило сладкую истому бурной ночи, проведенной с Настей, которая, вольготно раскинувшись во сне, только крепче уснула, почувствовав свободу на узком лежбище Игната, с осторожностью вьетконговского партизана выползшего из постели, дабы, не дай бог, не побеспокоить свою любимую. А он, благополучно сбежав и удобно устроившись на любимом кухонном диванчике, продолжал мучиться мыслью, что должен как можно скорей спасти девушку от уголовщины. Но пока категорически не понимал, как это по-умному сделать. Игнат не хотел раскрываться и рассказывать, что знает о том, что происходит в библиотеке в ночное время, и грозить статьями УК РФ, иначе ему пришлось бы начать действовать по закону и всю эту шарашкину контору сдать в надежде, что Настя будет проходить в случае сотрудничества со следствием только как свидетель. Но он не хотел и давать девушке обещание замять историю, так как совершенно не гарантировало, что на ночной притон не выйдет, если еще не вышел, кто-нибудь другой. Да и сам Назыров тогда, как абонент библиотеки и знакомый основных фигурантов, оказался бы в весьма неприятном положении. А это означало, что Настя, на которой он (смотрите, до чего докатился) был готов жениться, должна была исчезнуть из библиотеки совершенно «не при делах», чистой, как рожденная из морской пены богиня Венера Анадиомена. Хорошо, что Игнат не знал, что эта пена была не такой уж чистой, а смешанной с кровью отрезанных по наущению жены и сброшенных в море гениталий бога Урана. Голова сыщика была далека от мифологии, и в ней зрела одна безумная идея, настолько глупая и небезопасная, что он даже не представлял, что мог до такого додуматься.
Прошло несколько слякотных, скучно будничных дней, знаете, таких, когда вроде все и заняты, но всё почему-то валится из рук, а проку в итоге от этой суеты оказывается никакого. Стояло на месте расследование Назырова и Михалева. Скрепкин выглядел усталым и в то же время мрачно сосредоточенным на какой-то мысли. Вэвэ даже решила, что он, наконец, сподобился и под влиянием смерти Колибри решил, как обещал ей когда-то, написать что-нибудь свое. Сама же она ходила необычно хмурой, забросив роль сводницы, от чего будущая счастливая пара в лице Владика и Насти только облегченно вздохнула. А девушка продолжала киснуть, мучаясь выбором между любовью и деньгами. Хотя, конечно, ей можно было и напомнить, что она не первая оказалась в плену такой дилеммы. Но вряд ли бы Настю это поддержало.
Пробегая глазами сводку ТиОТ преступлений за прошлый день, Назыров вначале даже чуть не пропустил фамилию «Хвыля». Ведь все, что находилось в сводке, слава богу, было не по его душу. А потом чуть не подскочил. Вот оно. Началось. А он ведь так и предполагал. Чувствовал, что будет война между группировками, и, возможно, библиотека, если и не была ее основной причиной, то могла, как минимум, сыграть в ней роль запала. Дед, видимо, крышевал Скрепкина и теперь допрыгался. Жалко было мужика, у него было свое, хоть и воровское, понятие справедливости, и своих пацанов он держал одновременно и в холе, и в строгости. А Владика теперь можно уже и не убивать. Куда ему теперь деваться. Будет платить новым хозяевам и на их условиях. Кокнули только Деда как-то странно, похоже, битой, хотя ее саму и не нашли. Но Хвыля и сам виноват, что напросился на такой способ убийства, а не на пулю или нож. Все верил, что со всеми сумеет договориться мирным путем и передвигался без охраны. Вот и допередвигался. Игнат быстро прикинул, кто в этой префектуре был основным его конкурентом. Конечно же, Коробочка, поплатившийся за свою любовь к Гоголю Коробков Игорь Леонидович. Как говорится, молодой, да ранний. И очень перспективный, если живой останется. Но, в сущности, Назырова ничто из вышеуказанного не должно было волновать. Привязывать Деда к убийству Колибри и консьержки у следствия оснований не было, а делиться информацией по собственной инициативе сыщик и вовсе не собирался. Хотя понимал, что надо торопиться вытащить из болота Настю. Игнат был уверен, что его коллеги докопаются в конце концов и до связи Деда с библиотекой.
А Клеп неожиданно почувствовал себя осиротевшим и брошенным на произвол судьбы. Все хозяйство вдруг свалилось на него, а он к этому был пока психологически не готов. Но и альтернативы Михалеву тоже не было. Он занимал должность первого заместителя как в абсолютно законно принадлежавшей Хвыле фирме, так и вне ее, и пользовался у пацанов уважением. Но первый зам еще не босс. И, как ни крути, а горизонты у них все равно разные. Однако под ружье людей на всякий случай Михалев все-таки поставил, хотя и не понимал, кто же их скрытый враг. Он поначалу грешил на Скрепкина, но сам босс говорил ему в день смерти, что разговаривал с библиотекарем и договорился о встрече на следующий вечер. И при этом был совершенно спокоен и доволен собой. А, значит, никаких проблем в связи с этим босс не предполагал. Ведь какой тогда этому фраеру надо было быть падлой, чтобы назначить Деду «стрелку» и до нее его убить. Это же полный беспредел. Да и зачем ему вообще убивать? Из ревности? Неужели он действительно мог думать, что Дед, при его-то положении, стал бы сам марать об кого-то руки? Нет, не библиотекарь это, хотя и стоило проверить. А пацаны пускай немного посуетятся. Только на пользу им, а то совсем заржавеют. Да и Коробочка в виду новых обстоятельств мог попробовать хвост распушить. Кстати, и его следовало бы проверить на вшивость. Перемирие-то, конечно, у них перемирием, как у Северной и Южной Кореи, а подляну все равно мог кинуть, если бы был уверен, что сильнее. И ударил бы тогда точно, в самое сердце, можно сказать.
А, может, он, Клеп, вообще изначально купился на фуфло? Хвыля-то только снаружи был Дед Мороз, а так волчара еще тот. Может, он сам и стоял за поисками «общака» и хотел прибрать все со всеми потрохами себе? И библиотеку, и деньги Скрепика. Есть ведь много способов заставить человека перед смертью передать свою собственность кому-нибудь другому, хоть черту лысому. И с чего бы это ему вдруг так удачно вспомнилось про этого вора Фиру и Подольск? А Колибри – это так, игрушка. Не понравилась – сломал. Только у Деда тогда сообщник должен быть. Не он же сам бегал консьержку успокоить. Вот с этим сообщником Хвыля, наверно, что-то и не поделил. Но его не опасался, потому-то на стоянке к себе подпустил.
Утренний звонок был некстати, и абонент был неизвестен. Владик даже заколебался, отвечать ли ему вообще. Уж очень обидно сознавать, что тебя разбудили по ошибке или из-за какого-то рекламного трюка. Но, в конце концов, все же приложил к уху неунимающийся мобильник. Голос говорящего был приглушен и, похоже, изменен.
- Скрепкин! – было сказано безо всякого приветствия. – Ты бы на сегодняшнюю ночь бордельчик свой прикрыл. Послушайся совета добрых людей.
Владик от неожиданности даже поперхнулся.
- Какой-такой, извините, бордельчик? – играя в непонимание, но прилично труханув в душе, спросил он, надеясь, что в его тоне прозвучало достаточно негодования.
- Ты дурку-то мне здесь не гони, библиотекарь хренов, – не без насмешки продолжил голос. – А то смотри, я ведь обидеться могу и отключу телефончик. И что тогда делать будешь?
Но, даже несмотря на страх, разговор Владик прекращать не хотел. Надо было вначале разобраться.
- И все-таки я не очень понимаю, о чем идет речь, – пытаясь потянуть время, уже менее агрессивно добавил он.
- Не понимаешь, значит, библиотекарь? – с оттенком угрозы переспросил голос. – Ну-ну. Продолжай и дальше играть в несознанку. Только засыпался ты, Скрепкин. Сдал тебя кто-то. То ли клиент, то ли конкурент. А может, кто-то из твоих петушков. И выпадает тебе, касатик, дорога в казенный дом. Если только вовремя не подсуетишься… Брать на тепленьком, то бишь с поличным, вас сегодня менты придут.
Скрепкин откровенно запаниковал. Пересохший язык внезапно превратился в посторонний предмет, движение которым во рту требовало почти реального физического усилия. И, тем не менее, он из себя выдавил:
- Так что же мне делать?
- Ну, ты тупой, интеллигент, – уже откровенно издеваясь, проговорил голос. – Говорят же русским языком, не открывай сегодня ночью лавочку. И еще совет. Подвальчик почисть и на замок амбарный закрой, чтобы выглядело, как будто туда сто лет никто не заглядывал. Если, конечно, не собираешься на себя и статью 221.8 повесить.
Скрепкин совсем скис, и в то же время в его душу закралось подозрение. Может, это просто начало рэкета? Мол, спасли мы тебя, братан, а теперь давай начинай делиться.
- А вам-то какой интерес меня предупреждать? – подозрительно поинтересовался он.
Голос странно каркающе рассмеялся. Если б Владик был постарше, то понял бы, что его собеседник подражает смеху героя известного старого фильма, Фантомасу.
– Мне-то? Никакого. А вот босс мой почему-то решил о твоей конторе позаботиться.
Скрепкин пытался что-то еще спросить, но было уже поздно. Разговор был прекращен.
В итоге на работу он поехал только через несколько часов. Все утро сидел и обзванивал «матросов» «порта» и прочих, чтобы и не думали совать сегодня нос в библиотеку. Связался с самыми солидными и постоянными клиентами. Причину неожиданного выходного никому не объяснил. Конечно, предупредил и Настю, которой, по понятным причинам, как компаньону, не мог не рассказать об анонимном звонке. А та ужасно струсила и поклялась себе в душе навсегда завязать с этими играми. Труднее всего было уговорить Вэвэ не приходить на работу. Пришлось ей наплести, что, пока не наступила зима, необходимо сделать срочную профилактику труб отопления в подвале. А то летом ее провели халтурно. В связи с чем должна была подъехать бригада из «Единого сервисного центра», и нормальная работа библиотеки в этих условиях оказалась бы парализованной. Скрепкин обещал, что, тем не менее, самолично проследит за ходом работ.
А потом в паре с Настей Владик отправился в библиотеку чистить от «травки» и вообще посторонних предметов подвал. Матрасы они, естественно, не тронули. Но в остальном что-то смогли убрать по мелочи. И умаялись в итоге оба страшно. Зато теперь Владик мог спокойно позвонить и доложить Вэвэ, что все в порядке. И завтра можно было снова возвращаться к обычной работе и, главное, не бояться холодов.
Скрепкину, конечно, было очень интересно посмотреть, как пройдет и чем закончится облава ментов, но, как упоминалось раньше, место вокруг библиотеки было пустынное, а перспектива стоять и прятаться, стуча зубами от холода, за деревьями парка Владика не вдохновляла.
Настин звонок Игнату был необычен заявлением, что она уже стоит у подъезда и срочно хочет к нему подняться. И это было сказано таким несчастным голосом, что у сыщика от предчувствия неладного защемило сердце.
Настя, не здороваясь, бросилась к нему на грудь и разревелась. И не так, как, скрывая гнев, плачет обиженная кем-то взрослая женщина, а испуганно и отчаянно, как потерявшийся в толпе ребенок.
- Ну, что ты, что ты. Успокойся, я с тобой, - не очень уверенно проговорил Игнат и нежно поцеловал ее в висок. – Говори, что случилось.
Настя подняла на него заплаканные глаза.
- Игнатушка! Мне нужно тебе сказать что-то важное, - торопливо заговорила она, словно боялась, что, раз остановившись, уже не найдет в себе силы продолжать. – Ты только не перебивай. Библиотека – она не просто библиотека. Мы со Скрепкиным тайком от Вэвэ…
Рука сыщика мягко, но решительно закрыла ей рот. Он принял нарочито глуповатый вид и бодреньким тоном произнес:
- И слушать ничего не хочу про ваши внутренние библиотечные проблемы, - притворное возмущение отразилось на его лице. – Мало того, что ради тебя я езжу к вам к черту на кулички, чтобы брать и перечитывать уже сто раз перечитанные книги, так я еще должен слушать какой-то бред о ваших взаимоотношениях с заведующей?
Эти непонятные, но вполне безобидные «кулички у черта» почему-то возмутили Настю так, что на секунду даже высохли ее слезы. Она сердито отстранилась от Игната и не предвещающим ничего хорошего тоном буркнула:
- А мог бы и не ездить. Читал бы себе, скажем, «Устав караульной службы» с какой-нибудь милиционершей. Их ведь у вас там, говорят, хватает. Тебе какая-нибудь по уставу бы и дала, как старшему по званию.
Назыров невольно усмехнулся.
- Погоди, погоди, - пытаясь остановить надвигающуюся бурю, миролюбиво начал он. – Что ж ты из одной крайности да в другую? Вот глупая.
Игнату было, мягко говоря, неловко. Он совсем не хотел ссоры, но еще больше старался избежать настиной исповеди. Поэтому ему пришлось продолжить лицедейство, и он, деловито посмотрев на часы, непонятным, то ли утвердительным, то ли вопросительным тоном произнес:
- Давай сделаем небольшой перерыв. Тыныш. Ты и так застала меня чудом, а мне срочно надо на операцию, – сыщик даже выделил это слово интонацией, - которая, вероятно, продлится до утра. Потерпи несколько часов, и я клянусь выслушать все, что ты хотела мне сказать.
Сыщик выдержал паузу и снова подчеркнуто повторил:
- Всего несколько часов - и поговорим. Возможно, и мне будет что тебе рассказать.
Настя со смешанным чувством сомнения, гнева и разочарования поглядела на него.
- Что, татарин? Я, кажется, своим приходом помешала тебе свалить на свиданку? – она презрительно фыркнула. – Так дуй, не оглядывайся.
Настя повернулась к двери, явно намереваясь немедленно уйти, но Игнат решительно загородил ей дорогу.
- Никакой, как ты выразилась, «свиданки» у меня нет, – неожиданно резко и сердито сказал он. – А есть дело, которое нужно закончить. А ты меня, будь добра, дождись здесь. Вернусь или ночью, или утром. Где что - ты знаешь. Приду – поговорим.
Он повернул несколько растерявшуюся и несопротивляющуюся Настю за плечи и легонько подтолкнул в сторону кухни.
- Чаю пока хлебни… Или водки. Бутылка в морозильнике.
Проникнуть внутрь отвыкшего пустовать по ночам здания библиотеки было пустяковым делом. С дверью подвала, правда, пришлось немного повозиться. Но, закончив, Назыров с удовлетворением отметил, что Скрепкин послушался его совета и всю коноплю вырвал, а лотки с землей собрал в одну кучу, забросав всяким мусором. Маскировка, конечно, не ахти какая, но могла и сработать. Впрочем, значения это не имело никакого. Никто облаву на библиотеку устраивать не собирался. Все это было враньем. И сыщик пришел сюда совсем не для того, чтобы искать плантацию «травки». Ему просто нужно было, чтобы в библиотеке этой ночью никого не было. И теперь он занимался тем, что в каком-то первобытном экстазе, словно предвкушая грядущий языческий огненный праздник, щедро лил из пластиковой бутыли бензин на пол подвала и все, что попадалось под руку. А, уходя, удовлетворенно потянул ноздрями на прощание одуряющий парами горючего воздух и бросил зажженную спичку внутрь. Но она погасла, не долетев. Бывшая графская конюшня явно сопротивлялась и не хотела нового пожара. Пришлось крутить жгут из газеты, который тоже не спешил загораться. Но у бумаги все-таки нет силы против огня. И тут уж не помогли никакие сквозняки. И бензин радостно вспыхнул и закружился в танце, сжигая себя и все вокруг.
Назыров сидел в машине и спокойно глядел, как пламя вначале маленькими, с виду безобидными язычками, а затем неудержимой освобожденной стихией охватывает библиотеку, вспоминая почему-то «Мастера и Маргариту» и пожар в «Грибоедове», и не без иронии сожалел, что не может утащить с собой, подобно Арчибальду Арчибальдовичу, какой-нибудь окорок. Сыщик не боялся, что его застанут на месте преступления. Он все рассчитал правильно. Как говорилось уже не раз, библиотека располагалась на отшибе, и пожар в ней никаким жилым или служебным помещениям не угрожал. А вероятность того, что какой-нибудь законопослушный москвич случайно посреди ночи увидит зарево и начнет названивать «01» была минимальна. Потому что пожарных должен вызывать тот, кто находится рядом с пожаром, а не тот, кто видит его издалека. Поэтому Игнат спокойно любовался делом своих рук минут эдак двадцать. И лишь потом не спеша завел машину и тронулся в путь. Но даже по дороге ему не попались завывающие и торопящиеся пожарные машины. И, хотя ему было немножко жалко книги, он не чувствовал за собой большой вины, так как справедливо предполагал, что лучше было пожертвовать ими, чем человеческими судьбами. А какой-то варвар, сидящий глубоко внутри, при этом ехидно добавлял, что бумага еще и хорошее топливо и не даст пожару спонтанно затухнуть. В общем «гори, гори ясно, чтобы не погасло…»
Было где-то начало четвертого утра, когда Игнат вернулся домой. В квартире было темно и тихо, и сыщик даже испугался, что Настя, все-таки обидевшись на него, ушла. Но, к счастью, ее пальто висело на месте, и, вздохнув с облегчением, Назыров прокрался, не дыша, в комнату, где на его постели крепко спала Кравчук. Но сыщик напрасно боялся ее разбудить. Девушка таки уговорила полбутылки водки, которая молчаливой свидетельницей преступления стояла на тумбочке, и теперь смешно пискляво похрапывала, делая паузы, чтобы что-то невнятно пробормотать. «Надо бы ей сказать, что храпит, когда выпьет», - мелькнуло в голове Игната, но сосредотачиваться на вопросах влияния алкоголя на сон он не стал. Усталый, он просто разделся и, довольно бесцеремонно подвинув тело любимой женщины, лег. Не прошло и пяти минут, как Морфей забрал его в свои объятия. Впрочем, на проблемы засыпания сыщик не жаловался и раньше.
Настя, как это нередко бывает после выпивки, проснулась рано, раньше Назырова, мучимая страшной жаждой, или как бы выразился дядя Муся: «У нее канал сушняк». Да и голова ощущала себя так, как будто на мозги надели череп меньшего размера, и они вот-вот полезут из всех дырок, ушей, носа и уж тем более глаз, которые явно от избыточного давления открывались и закрывались с трудом. Зато увидев Игната рядом с собой, она ужасно обрадовалась. Ее женское естество торжествовало. Вот оно. Ее мужик, не муж еще, не обманул, вернулся с опасного, а как же иначе, задания и лег рядом с ней. И даже не разбудил. Какой милый. И вовсе не ходил он по бабам. Настя даже хотела его легонько поцеловать. Но вовремя остановилась. Ведь, боже мой, как она, должно быть, отвратительно выглядела. И лицо, небось, опухло. Глаза красные. А вдруг татарин проснется и увидит ее такой. А еще перегаром, наверно, несет. И Насте стало вдруг ужасно стыдно. Она мышкой шмыгнула из кровати и побежала в ванную, где немедленно залезла под холодный, скорее даже садистски холодный душ. А потом долго и тщательно чистила зубы, не понимая, что от нее все равно будет пахнуть перегаром, но только с привкусом зубной пасты. Хотя оно, может, и поприятнее. А дальше уединилась на кухне с бутылкой минеральной воды и пачкой таблеток от головы. Откуда ж ей, малоопытной, было знать, что сейчас надо было не пилюли водой запивать, а принять рюмочку. Или две. Амбре оно все равно, что так, что эдак, останется, так почему ж тогда здоровье-то не поправить. Кстати, свежий запах алкоголя - он и получше застарелого.
Слава богу, хоть сумочка с косметичкой лежала в коридоре, и Настя долго наводила на лицо марафет, пока, в конце концов, не осталась довольна результатом. Конечно, до идеала было далеко, но для состояния «с бодуна» очень даже ничего. Неожиданно заиграл мелодию ее мобильник, и она, неловко похлопав, не попадая пальцами по кнопкам, наконец, сумела ответить. Звонил Скрепкин, и по мере разговора с ним настино лицо от удивления вытягивалось все сильнее.
От библиотеки ничего не осталось. Она практически выгорела дотла. А разве могло быть иначе? В ней же, что ни говори, были только одни горючие материалы. И книги, и трухлявые деревянные переборки. А еще, как назло, когда пожарные в конце концов подъехали к вовсю пылающему зданию, кишку оказалось подключать не к чему. Гидрант вроде и был, но вода из него почему-то не шла. Не хотела, зараза. А своих запасов у них и вообще было только на пионерский костер. Впрочем, пожарные особенно и не волновались. Здание-то было нежилое, да и то уже почти выгорело. Так что, если в него и залезли сдуру какие-нибудь бомжи, то им уж наверняка кранты. Или башмай кирдык. Кому что больше нравится. Поэтому поливай водой, не поливай, а результат один. Останутся обгорелые камни и головешки. И мертвяки в худшем случае.
Средних лет мужчина с усталым лицом и в форме не торопясь двинулся в сторону измазанной сажей плачущей на догорающем пепелище женщины. Немного рыхловатой, немного полноватой, с лицом без косметики. И одетой черт-те как. Потому что, как сообразил незнакомец, одевалась второпях. Но глаза, хоть и заплаканные, были хороши. Женские. Настоящие. Такие, в которые мужчинам нравится смотреть. Без скрытого вызова. Без глупого феминистического желания любой ценой уделать мужика. Да и могла ли такая чушь вообще прийти в голову Валентине Викторовне? Она и так считала всех феминисток дурами.
А идущий к ней мужчина назывался странным словом «дознаватель». Не «у-знаватель», не «по-знаватель» и не просто следователь, а именно «до-знаватель». Хотя, по логике вещей, тогда должен быть и «после-знаватель». Представляете, ходил бы тогда гоголем среди людей такой важный дядечка, и все-то ему было по… Потому что всё и про всех ему было уже известно, он ведь «после-знаватель».
Но не стоит отвлекаться. У вышеназванного дознавателя по долгу службы возникли к Вэвэ, как заведующей, некоторые вопросы. Дело в том, что и без сложных экспертиз по ходу распространения огня было понятно, что пожар начался в подвале из определенного места на полу. Другими словами, речь, скорее всего, шла о поджоге. И мужчина, которого звали Киселев Вадим Леонтьевич, хотел узнать, не угрожал ли кто-нибудь из посетителей библиотеки ее сжечь, и не было ли у Вэвэ каких-либо конфликтов с сотрудниками. Женщина, не переставая плакать, только отрицательно покачала головой. Хотеть сжечь библиотеку? Бред какой. Это вам не Александрия. И не третий рейх. Лучше бы проводку проверили. Все пожары, говорят, из-за нее. Она даже собиралась высказаться по этому поводу, но прикусила язык. Что-то в этом коренастом мужичке было эдакое… Трудно объяснить словами. То ли невозмутимость, то ли основательность, хотя последнее ближе. Или, скорее, стабильная надежность, а, может, надежная стабильность. Как хотите. И физиономия вроде ничего. Глаза неглупые и незлые. Морщинки, где надо. Правда, не от старости, а так, шрамики, оставленные жизнью.
Киселев же, хотя и заинтересовался женщиной, тем не менее, оказался достаточно тактичен и на продолжении разговора настаивать не стал. Однако, если быть честным до конца, он зачем-то представил себе Вэвэ, как бы это выразиться, после косметического ремонта что ли, а, представив, вдруг понял, что хочет увидеть весь этот ренессанс воочию. Поэтому ее координаты и телефон, кончено же, взял, пообещав связаться с ней попозже, когда та успокоиться. Впрочем, на ее помощь следствию он особенно не рассчитывал. Если она сразу ни на кого не подумала, то и вероятность, что беседа с ней поможет выявить поджигателя, была нулевой. Да и задавал дознаватель ей вопросы только для проформы. В месть какого-нибудь ненормального он не верил, а скрывать что-то поджогом сотрудникам библиотеки было нечего. Не того профиля учреждение. И, скорее всего, схулиганила какая-нибудь шпана из парка. Так просто, для прикола, разбила стекло и бросила в подвал что-нибудь горящее. А потом еще, наверно, стояла вокруг и ржала, глядя, как пламя поднимается все выше и выше к книгам. Ублюдки, они ублюдки и есть.
А Валентина Викторовна совсем не обратила внимания на уход Киселева и продолжала горько плакать, сетуя на свою такую странно переменчивую и злую судьбу. А ведь она всегда хотела, чтобы было как лучше. И когда был жив муж, и когда после его смерти, перемыкав горе, вновь вернулась к работе. Но боги будто бы смеялись над ней. И, подразнив призраком безмятежной жизни, снова бросили ее на самое дно, в мрак, в котором не было пути даже и лучику света. Все сгорело. И библиотека с «красным уголком», и компьютеры, и обложенные розовой плиткой туалеты, и, главное, все ее надежды на спокойное будущее.
Вэвэ была реалисткой. Она понимала, что здание скорее всего восстанавливать не станут. А если и станут, то, наверняка, не для того, чтобы разместить в нем новую библиотеку. И ей, вероятно, предложат должность в каком-нибудь другом месте. Но вовсе не обязательно заведующей. А скорее всего просто библиотекарем, максимум, старшим. И придется ей вливаться в какой-нибудь коллектив старых дев и сплетниц. И о том, что когда-то славно и уютно работала с молодежью в подчинении, придется забыть. А те, конечно же, себе место найдут. Даже не такое как здесь, а в сто раз лучше.
***
Вэвэ с мрачным видом ехала в троллейбусе, проклиная себя, что ввязалась в эту дурацкую авантюру с гадалкой. И надо было же ей повстречаться с этой Лидкой, старой приятельницей по институту, которая вдруг решила принять участи в устройстве ее, Вэвэ, личной жизни. Причем делала она это каким-то странным образом. Сама-то Лидка тоже жила одна. Два года как развелась с мужиком, с которым прожила вместе 17 лет. Поэтому знакомить Вэвэ с другими мужчинами ей и в голову не приходило. Они могли пригодиться ей самой. Вместо этого Лидка предложила выяснить судьбу Валентины Викторовны у гадалки или астролога на выбор. Или у обоих вместе. Кто, как не они, могли с большей или меньшей точностью определить, на бубнового или на червового короля должны повлиять Марс или Юпитер, чтобы пробудить их интерес к средней свежести вдове пятидесяти двух лет. А Вэвэ отнекивалась да отмахивалась, но, в конце концов, сдалась. Причем вовсе не из-за того, что доводы Лидки стали вдруг более убедительными. Просто ее заинтересовал адрес очередной найденной подружкой гадалки. Выяснилось, что та живет в одном доме со Скрепкиным. А людская психология – вещь странная и непредсказуемая. И почему один человек кажется ближе другого, понять невозможно. Даже просто незнакомец, но тезка, будь он при этом последней сволочью, может по первому впечатлению показаться почти родным. Вот и у Вэвэ возникло необъяснимое ощущение, что эта женщина, живущая в непосредственной близости от «своего в доску» Скрепкина, тоже «своя». И, значит, погадает ей как «своей». А что может быть важнее для бывшего советского человека, чем вера в то, что он «свой»?
Но прямиком подняться к гадалке оказалось делом невозможным. Пришлось для начала доложиться церемонно любезной старой ведьме, местной консьержке, которая аккуратно записала, в какую квартиру и зачем она идет.
Антураж же обители современной пифии вполне соответствовал ее второй профессии. По первой она была техник-чертежник. Комната была затемнена, горели свечи, на полке стояла чучело совы, а на столе, кто бы мог подумать, хрустальный шар. И, конечно же, карты, но не Таро, как наивно предполагала Вэвэ, а обычные игральные. Они реже врут, объяснила гадалка. В Таро больше двусмысленности, а здесь как выпало, так и выпало.
Однако гаданием Валентина Викторовна осталась недовольна. Она и так с сомнением относилась к мистике, а многозначительно маловразумительная речь ворожеи и вовсе не способствовала укреплению веры. Поэтому посулы грядущей встречи с королем треф ее вдохновили мало. Она поторопилась расплатиться и с раздражением в первую очередь на саму себя ушла. И черт ее в этот момент дернул зайти к Скрепкину. Но Вэвэ почему-то подумала, что, наверно, неслучайно оказалась в его доме, иначе где ей еще в нерабочей обстановке поговорить о Насте и намекнуть, что тому следует быть понастойчивей. А то ведь Владику уже и этот Евгений, его же кузен, на пятки наступает. Кроме того, что тут скрывать, заведующей смерть как хотелось поглядеть, как живет этот богатенький Ричи. А заодно и напроситься на чашечку горячего чая. Что-то познабливало ее после гадания.
Но Владика дома не оказалось. Дверь открыл Колибри, который немало удивился, увидев в дверях заведующую библиотекой. И, следуя законам гостеприимства, пригласил ее войти, незаметно подавив смешок при виде того, как от плохо скрываемого любопытства у женщины зашустрили по сторонам глаза и заострился нос. Впрочем, и без этого казалось, что, хотя туловище Вэвэ все еще стояло снаружи, голова уже все равно успела пересечь дверной проем. А приглашение как нельзя устраивало Валентину Викторовну. Может, оно даже и к лучшему, думала она, что Владика не было дома. Ведь можно поговорить и не с ним. А с этим молодым человеком, от интриг которого она и собиралась предостеречь Скрепкина. Давно настало время вежливо указать Евгению, где его место, и что Кравчук птица не его полета. Но все это можно было сделать и попозже. А сначала все-таки надо было всласть походить по квартире и сунуть нос во все ее углы. И, кстати говоря, владиковы хоромы оказались вполне на уровне. Может, и не самые-самые, но где-то близко. И не такие, естественно, как у Вэвэ, хотя та справедливо гордилась своей большой трехкомнатной квартирой в сталинской восьмиэтажке. Правда, справедливости ради стоило заметить, что самые-самые хоромы она представляла плохо, только по американским фильмам и аргентинским сериалам. Неким гибридом фазенды, ранчо и белого дома.
Надо отдать должное, Колибри отнесся к экскурсии по квартире совершенно спокойно. Заведующая его совсем не раздражала, а, наоборот, забавляла. Тем более что ему и так было скучно сидеть одному и ждать прихода Владика. Вэвэ даже не понадобилось напрашиваться на чай. Евгений предложил его сам. И быстро, профессионально сноровисто заварил. Разговор начался, когда Вэвэ с наслаждением отхлебнула первый глоток горячего и крепкого напитка. Он подействовал как рюмка коньяка. Голова вдруг прояснилась, а познабливание исчезло.
- Евгений! – чопорно начала Валентина Викторовна, сделав второй глоток. – А как у вас продвигается учеба?
Колибри удивленно вскинул брови. Какого это хрена ей вдруг понадобилось спрашивать про его учебу? Тоже мне деканша нашлась. Но все-таки вежливо, соблюдая приличия, ответил:
- Спасибо. Ничего.
И, слегка ерничая, с фальшивой заинтересованностью в свою очередь поинтересовался:
- А как у вас? Книжки народ читает? Повышает свой культурный уровень?
Вэвэ, уловив издевку, задевающую святую для нее цель просвещения широких масс темного и равнодушного к знаниям населения, начала раздражаться и даже бросила прихлебывать вкусный чай.
- Да. Повышает, - деревянным тоном отчеканила она, дернув носом. - Повышает. Еще как, - повторила зачем-то она и добавила: – А вам, Евгений, не к лицу иронизировать по поводу моей работы. Молоды еще. Наберитесь лучше опыта. А то пока не разбираетесь ни в жизни, ни в людях.
Колибри, который за годы работы официантом насмотрелся всякого и хорошо знал, каково истинное человеческое нутро, когда алкоголь снимает с него не слишком толстую пленку приличий, откровенно рассмеялся. Но не зло. Ему не хотелось обижать Вэвэ. Если баба была дурой, то это вовсе не было ее виной и уж тем более бедой. А естественным состоянием. Так какой смысл иронизировать по поводу природы вещей?
- Что вы, Валентина Викторовна, - покаянно и проникновенно, добавил он, надев железную узду на бурлящее внутри веселье. – У меня и в мыслях не было пытаться преуменьшить значение вашего труда. Не забывайте, что мой друг и брат Владик тоже библиотекарь. И насмешничать над вами значило бы насмешничать и над ним.
- Да? – с сомнением протянула Вэвэ и подумала, что сейчас самое время перевести разговор на нужную ей тему о Насте, хотя что-то подсказывало ей, что лучше не стоит. Разговор, к сожалению, начался не так нейтрально, как ей бы хотелось, но заведующая упрямо продолжала следовать своей цели. А то зря она что ли испортила себе день визитом к гадалке и поддалась, как девчонка, на подначку этого сопляка? Чепуха какая. Да и, в конце концов, голос у нее всего лишь совещательный, и прислушиваться к нему или нет, это дело Евгения. А при других обстоятельствах - Скрепкина или Насти. Или любого из них. Хотя, грустно констатировала она про себя, ее слушать скорее всего никто из молодых не станет. Как и она, впрочем, в свое время в упор не воспринимала мнение старших. Старых пердунов, другими словами. Неожиданная мысль о том, что она тоже теперь «старый пердун» ужасно расстроила Вэвэ, и на ее глазах даже навернулись слезы, заметив которые, Колибри даже перепугался. Эта тетка оказалась чересчур чувствительной.
- Что вы, что вы, Валентина Викторовна, - зачастил он, - не принимайте мои глупые речи близко к сердцу, я и впрямь не собирался вас обижать.
Но Вэвэ только отмахнулась.
- Бросьте, молодой человек, - великодушно проговорила она. – Вы ни в чем не виноваты. А слезы - это так, совокупный продукт сложившихся обстоятельств.
Вэвэ снова потянулась к чаю.
- Я в общем хотела поговорить с вами о другом, - осторожно начала она. – О ваших отношениях с Настей.
Колибри ошарашено вытаращился на заведующую. Чего-чего, а такого поворота он не ожидал.
- Что вы имеете в виду? – не скрывая удивления и любопытства, спросил он.
Этот закономерный и простой вопрос почему-то вызвал у Вэвэ физическое ощущение неудобности позы, в которой заведующая вполне по-домашнему сидела на кухонном стуле в квартире Скрепкина, и она заерзала на сидении.
- Видите ли, Евгений, - не очень решительно продолжила она, - до того, как вы появились в Москве, - Колибри снова удивился. Тетка, похоже, считала его приезжим, – Настя и Владик уже какое-то время работали вместе. Более того, это Владик уговорил девушку, которая, поверьте, с ее образованием могла бы найти место и получше, перейти на работу к нам. Что, как вы понимаете, означало, что они дружили и раньше…
- Ну и что из этого? – не удержавшись, перебил Колибри. – Что из того, что они дружили и работали?
Вэвэ недовольно повела плечами.
- А то, – раздраженно фыркнула она. – Их дружба начала перерождаться в нечто большее. И они могли стать такой замечательной парой. А тут вы… С вашей безалаберностью и легкомысленностью. И этими вашими заигрываниями. Вы бы только посмотрели. Владик ведь от ревности совсем почернел с лица.
Колибри снова стало весело. Эта дура-баба была права, Скрепкин ревновал. Только не Настю к нему, а его к Насте.
– Ну, скажите по правде, у вас в отношении девушки действительно серьезные намерения? – тоном прокурора спросила Валентина Викторовна и чуть не выставила вперед, как на знаменитом плакате, обвиняющий перст.
Колибри не выдержал и расхохотался. У него не было сил. Он умирал от смеха, от парадоксальности и идиотизма ситуации.
- Нет, нет, - выдавил он из себя, - я не собираюсь на ней жениться, если вы об этом. Вы даже не представляете, насколько я далек от такой мысли.
Валентина Викторовна была искренне возмущена поведением Колибри. Он не только легкомыслен, но и явно неуважителен по отношению к Насте, да и к ней самой. Но заведующая старалась сдерживать эмоции.
- Вот видите, молодой человек, - она снова начала чеканить голос, - у вас в голове гуляет ветер, а у молодых людей могут рухнуть надежды на общее будущее.
Странность этого разговора постепенно начала смущать Колибри. И его комическая сторона вдруг перестала смешить. Женя смеяться перестал. Он подумал, что обречен на нечто подобное и в будущем, потому что ему и Владику так и придется всю жизнь скрывать свою любовь от чужих взглядов и изображать интерес к противоположному полу, которого (интереса) на самом деле нет. А, собственно говоря, почему? Чем их любовь хуже? Когда, наконец, человечество преодолеет в себе ханжеские стереотипы средневековья? Любовь ведь беспола, потому что она – любовь. И неважно, кто и какого пола ее носитель.
Колибри резко поднялся и заходил по кухне. Да пропади они пропадом, эти секреты полишинеля, думал он. Надо сказать этой дуре правду, чтобы отстала от него и Владика раз и навсегда.
Вэвэ, не понимая причины внезапного волнения Евгения, с глупым видом следила, как он маятником меряет туда-сюда шаги от окна к двери и обратно.
- Знаете, Валентина Викторовна, - стараясь оставаться дипломатичным, начал Колибри, - вы обратились ко мне не совсем по адресу. Меня не интересует Настя как женщина. Как не интересует она и Владика.
- Это как это? – тупо спросила Вэвэ.
- А вот так. Просто, - с неожиданной горячностью резанул Колибри. – Нас с Владиком женщины не интересуют. Нам хватает нас самих.
Женя так и не решился прямо произнести, что он и Скрепкин любят друг друга, но и сказанного было достаточно.
Про людей, оказавшихся в неожиданной ситуации, иногда образно говорят, что они «так и сели». Но Вэвэ уже и так сидела, а силы притяжения не хватало, чтобы она задом проломила сиденье, поэтому она, наливаясь возмущением и смакуя нарождающееся чувство праведного гнева, вместо этого встала. И разве что не уперла руки в боки. Кто бы мог подумать! Эти двое оказались педиками. И она, господи прости, почти два года проработала бок о бок с педиком. Общалась с ним, считала хорошим человеком. Купилась, дура, на его пожертвования библиотеке. А ему просто нужно было, наверно, тихое гнездышко вдали от людских глаз, где не станут задавать вопросов, почему такой интересный с виду мужчина не имеет девушки и живет с «другом». Вэвэ даже передернуло. Какой, к черту, «друг». Это подружка. Или наоборот? Скрепкин - подружка? Да и кто их, гомиков, разберет.
По-видимому, у заведующей даже подскочило давление, потому что лицо вдруг налилось кровью и стало цвета, как сказали бы старые врачи, предвещающего скорый апоплексический удар. А гнев Валентины Викторовны, душечки, женщины для мужчины, продолжал бушевать в ее сердце. И как же иначе? Она ведь достаточно долго была одна, и у нее не было мужчины, который обнял бы ее, когда ей плохо, и не было мужчины, которого бы обняла она, когда плохо ему. Да что она, Валентина Викторовна. Ей же уже за полтинник. А сколько по миру молодых, которые, подобно ей, мыкаются, не найдя своей половинки? А эти, будь они неладны, тратят свое семя, из которого могла бы вырасти новая жизнь, друг на друга. Тьфу. И так Вэвэ вдруг стало обидно за себя и всех женщин на свете, что она схватила со стола нож, которым еще четверть часа назад Колибри отрезал ей кусок шоколадного торта, и ударила им юношу в грудь. Боже сохрани, у нее и в мыслях не было причинить ему серьезный вред. Она хотела только напугать и сделать больно. Чтобы и он почувствовал, как больно ей самой. Вэвэ ведь знала, видела в книжках по анатомии, что стенка грудной клетки достаточно крепка, и в ней не только толстый слой мышц, но и ребра, так где уж слабой женщине пробить ее. Но она не учла одного. Вэвэ уже несколько лет, как и следовало ожидать от вдовы, была в доме и за мужика, а с конца весны и до середины осени жила на даче, где возилась с огородом. А ее загородный дом был старый, в который все время по какой-то причине не могли провести водопровод и газ. И воду приходилось таскать в ведрах из колонки, слава богу, хоть не так далеко, а для печки пилить и колоть дрова, потому что поощрять относительно легким заработком местных алкоголиков заведующая отказывалась принципиально. Так что рука была у Вэвэ ого-го, хотя она, вся такая книжная дама, об этом не догадывалась. Нож вошел, хотя и по случайному стечению обстоятельств, точнехонько между ребрами (с силой, как было записано в заключении медэкспертов, разорвавшей сопротивление кожи, мышц и фасций, прямиком в перикард, который мгновенно начал заполняться кровью).
Вэвэ вначале даже не поняла, что натворила. Она глупо переводила глаза со своей руки на торчавший из груди нож, бессмысленно прислушиваясь к булькающим звукам, издаваемым умирающим Колибри, и со смешанным чувством любопытства и брезгливости наблюдала, как кровь, пульсируя, льется из раны и пузырится изо рта. А потом пришло понимание, а за ним страх. И не просто страх, а настоящий ужас. Она даже бросилась было набирать номер «скорой», но остановилась. Вначале потому, что было просто «занято», а потом по трезвому расчету, внезапно поняв, что Евгению уже не поможешь, а садиться из-за него в тюрьму совсем не хочется. Да и кто вообще мог на нее подумать? Разве она убийца? И оказалась-то в этом доме совершенно случайно. Поэтому Вэвэ, стараясь не измазаться в крови, вытерла кухонным полотенцем ручку ножа, помыла и аккуратно поставила в сушку посуду, при этом доев зачем-то остаток торта. Дверь квартиры, слава богу, захлопывалась сама, поэтому, когда она из нее вышла, уже ничто практически не напоминало, что в ней до этого кто-то был.
Консьержка сидела на месте и без особого интереса подняла голову, услышав шум движения спускающегося лифта. Из него вышла та же перезрелая и безвкусно одетая мадам, приходившая к гадалке. И, судя по лицу, судьба не сулила ей в ближайшем будущем встречи ни с каким, пусть даже занюханным королем. Уж больно у той был несчастный вид. Карта, похоже, легла не так. Она даже не посмотрела в сторону консьержки, которая, впрочем, только пожала плечами. Не надо быть дурой и доверяться гаданию. Тогда и не придется ходить с лицом, как будто по ошибке выпила касторки.
А потом завертелась вся эта кутерьма с убийством, и посещение Вэвэ напрочь вылетело у консьержки из головы. И вспомнила она про нее только во время визита Клепа, который нагнал на нее такого страху. А стресс у некоторых, знаете ли, способствует обострению мыслительных способностей. И покойная Жанна Альбертовна неожиданно задала себе вопрос: а действительно ли та посетительница гадалки непричастна к убийству? Уж больно совпадало время ее визита и гибели Колибри. Консьержка вовсе не думала, что Вэвэ может быть преступницей, она скорее подозревала ее в том, что та была свидетельницей, скрывающей информацию. А на информацию всегда можно найти покупателя. Особенно в деле об убийстве. Взять хотя бы того неприятного молодого человека или же солидного господина, приходившего к Евгению. Или даже Скрепкина. У них у всех, как выяснилось, был свой интерес найти преступника. И консьержка пошла к гадалке. Но не чтобы раскинуть карты. А так, по-свойски. Ведь, в конце концов, она первая встречала ее клиентов и звонила предупредить, если посетитель казался ей подозрительным. Так почему бы ей не рассказать поподробнее о ее визитерше?
У гадалки было в этот день хорошее настроение. То ли чакры открылись. То ли душа ушла в «астрал». Или вышла. И она вполне доброжелательно приняла Жанну Альбертовну. Но удивила ее сообщением, что та женщина была у нее совсем недолго и ушла недовольная, несмотря на вполне перспективный карточный расклад. Более того, гадалка безапелляционно заметила, что такой, как она неверующей, и вообще не стоило приходить и заставлять ее, уважаемого всеми специалиста, понапрасну трогать колоду.
Это не могло не заинтересовать консьержку, у которой явно не складывались по времени быстрый уход посетительницы, названной гадалкой Валентиной Викторовной, с фактическим временем ее ухода, которое она с точностью опытного караульного зафиксировала механически. Да и если вспомнить ее спешку и всполошенный вид… Очень подозрительно. И натренированное годами безупречной службы собачье чутье подсказало консьержке, что эта женщина что-то знала. Истинную причину интереса к посетительнице она гадалке, конечно, раскрывать не стала. Жанна Альбертовна сказала, что та дама пообещала ей дать семена редкого персидского сорта цикламенов, а она где-то посеяла, но не семена, а номер ее мобильника. И бывшая техник-чертежник, будучи женщиной аккуратной, даже педантично аккуратной, покопавшись в бумажках, нашла и великодушно вручила Жанне Альбертовне телефон Валентины Викторовны.
Вэвэ, в принципе, недолюбливала мобильники. Потому что никакого восторга идея, что с ней могут связаться в любое время и в любом месте, у нее не вызывала. Что она, брокер какой-нибудь, и ей надо знать в каждый конкретный момент, как колеблются котировки акций? Другое дело - старый телефонный аппарат с проводом. Он же другой. Он дисциплинирует. И не убежишь от него с трубкой далеко. А если уж не отвечаешь, так тебя нет, и все тут. Или причина какая уважительная. А то в метро и не проедешь спокойно. Сплошной концерт смешанной классическо-попсово-кошачьей музыки из звонков, и глупые лица пассажиров, шарящих по карманам или в сумках в поисках аппаратов. Да и говорят потом, никого не стесняясь, как будто закрыты, как в старые времена, в переговорной кабинке.
Поэтому к своему мобильнику заведующая относилась как к вещи заморской, ей чужеродной, как к муррайе метельчатой среди крыжовника, постоянно забывала его подзаряжать и никогда не заглядывала в «память», чтобы выяснить пропущенные звонки, прикидываясь дурочкой, не способной разобраться в продвинутой технике. Поэтому дозвониться до нее оказалось сложнее, чем предполагала Жанна Альбертовна. Но, в конце концов, разговор состоялся.
- Я надеюсь, вы меня помните, - начала она, обрадованная тем, что, наконец, ей удалось поймать эту неуловимую Валентину Викторовну. - Я консьержка в доме, в который вы приходили на встречу с гадалкой.
Вэвэ почувствовала тревогу. Эту немолодую и не очень симпатичную даму она, конечно, помнила. Особенно ее подозрительный буравящий взгляд лагерного конвоира. Но какого черта ей от нее надо?
- Да, я вас помню. И что из этого? – не очень вежливо ответила она.
А Жанна Альбертовна, бывшая учительница, очень болезненно реагировала на любой намек на неуважение к ее персоне. Потому что никакой ее сегодняшний статус не давал никому права забывать, что у нее высшее образование и она больше тридцати лет преподавала в школе.
- А то. Во время вашего визита в наш дом произошло убийство молодого человека, – сказала, как отрубила, консьержка.
Она вначале хотела вести разговор иначе, помягче, ведь, в конце концов, собиралась только закинуть удочку, выяснить, а вдруг та что-то знает. Но если эта никчемная кошелка начала хамить, то пусть и получит по полной программе. И она продолжила:
- И меня несколько раз расспрашивали по поводу посторонних, заходивших в подходящее время в подъезд. А я, знаете ли, про вас поначалу и позабыла. Наверно, от шока. А потом вспомнила.
И Жанна Альбертовна в разговоре специально выделила последнее слово.
- Взяла и вспомнила, - вновь повторила она с неким злорадством в голосе, как будто сделала это специально.
У Вэвэ захолонуло сердце. Она ведь уже почти успокоилась. Никаких признаков того, что кто-то подозревает ее в убийстве Колибри, не было. Того уж и похоронить успели, и скромненько девять дней отметить. И этот татарин-сыщик никаких вопросов сверх интереса, что она знает об отношениях Евгения со Скрепкиным и Кравчук, не задавал, хотя в библиотеку приходил регулярно. Но только было видно, что не ради нее, а чтобы пофлиртовать с Настей. А тут - на тебе. Всплыла эта карга. Ведь она же действительно не могла ее не видеть. Но, с другой стороны, у Вэвэ алиби. Она была в другой квартире у гадалки, и та могла подтвердить. Хотя, бог ее знает. Но одно понятно. Если эта ведьма настучит ментам, те могут запросто начать копать и заново. Она ведь тогда только вытерла нож и помыла посуду, а остальные отпечатки и в квартире, и на ее двери не трогала. И все-таки, если эта консьержка такая законопослушная, то почему она звонит ей, а не прямиком обращается милицию?
- Ну, вы вспомнили. И что? – не без угрозы спросила заведующая. – По-моему, вы же сами меня расспрашивали, к кому я иду, и знаете, что я была у гадалки.
- И еще, - после паузы добавила она, следуя правилу, что лучшая защита – это нападение, - мне пришла в голову одна мысль. Если никого постороннего входящего в подъезд обнаружить не удалось, а я из круга следствия выпадаю, так как была в другой квартире, то единственным подозреваемым, точнее подозреваемой, при отсутствии других версий становитесь вы. Что вам самой, к примеру, мешало подняться на лифте и по какой-то причине убить несчастного юношу или кого там еще? Признавайтесь, что он такого вам сделал?
К концу тирады обвинительные нотки в голосе Вэвэ зазвучали все отчетливей, а консьержка чуть не задохнулась от гнева и возмущения. Подозревать ее в убийстве? Да как она может?
- Бросьте говорить глупости, вы, клисна недотрахнутая! – визгливо воскликнула она, забывая о приличиях и высшем образовании, но сохраняя обращение на «вы». Ее дед был чехом, и какими-то словами из детства она иногда начинала плеваться, правда не всегда воспроизводила их правильно. А klisna – это нерожавшая кобыла.
- Вы мне прекратите валить с больной головы на здоровую! – продолжала визжать она. - Ишь, чего удумала, профурсетка! Меня в подозреваемые записала.
Жанна Альбертовна ни минуты не сомневалась, что слово «профурсетка» обидно для женщины, но, к сожалению, не очень точно понимала его значение и, следовательно, не могла знать, что профурсетка, хотя в теории и могла быть «клисной», но вот недотрахнутой никогда. А Вэвэ, в свою очередь, хоть и проглотила частично оскорбление в части недотрахнутости в силу его справедливости, но уж «профурсетку» стерпеть была не готова. Тем более что вместо «клисны» ей послышалась «клизма». Но опускаться до ответных выпадов посчитала ниже своего достоинства. Ей ли метать бисер перед свиньями? Вместо этого она ледяным тоном, который скорее подошел бы герцогине фон Саксен-Веймар и Эйзенбах, поинтересовалась:
- Но если вы, милейшая, ни в чем не виновны и, наоборот, обвиняете меня в причастности к убийству, то почему же вы не бежите в милицию?
Голос Вэвэ оставался тверд, но эта твердость скрывала страх. А консьержка, пускай слегка и ошарашенная данным ей отпором, все же продолжала гнуть свою линию. Правда, обидных слов больше не употребляла. Она, как теннисный мячик, перебросила Вэвэ обратно обращение «милейшая», вкладывая в него как можно больше иронии.
- Я, милейшая, вам звоню только потому, что, как ни странно, хочу вас защитить.
При этих словах Жанна Альбертовна не смогла сдержать кривой ухмылки. А на той стороне линии Валентина Викторовна удивленно приподняла левую бровь. Она у нее была дежурной по удивлению.
- Защитить меня? От чего? – тем же холодным тоном спросила она.
- Видите ли, милейшая, после убийства того молодого человека… Кстати, вы его случайно не знали? – внезапно спросила консьержка. И тут Вэвэ невольно попалась. Она упустила, что Жанна Альбертовна представления не имеет, что она заведует библиотекой, в которой работает Скрепкин, а, следовательно, могла знать, где и с кем он живет.
- Знала немножко, - не подозревая подвоха, сболтнула она, - Владик привел его к нам в библиотеку, а потом он и сам стал приходить заниматься.
А консьержка торжествовала. Вот оно недостающее звено. А то она уж поломала себе голову, думая, какая связь может быть между Евгением, Скрепкиным и этой мымрой. А она, оказывается, знала их обоих.
- Милейшая! – смакуя это обращение, вновь обратилась она к Вэвэ. – Я хочу вас предостеречь. Я не знаю, что на самом деле произошло в квартире Скрепкина, но вскоре после убийства Евгения ко мне обратился незнакомый и очень опасный человек. Настоящий бандит. Хуже, чем в самых страшных фильмах про русскую мафию. Только хорошо одетый. Так вот, он не поверил моим клятвам, что я никого не видела, и даже угрожал. Представляете, - Вэвэ услышала всхлип, - он грозил сжечь мою каморку вместе со мной, если я не вспомню, кто еще заходил в подъезд в тот вечер.
Жанна Альбертовна, выжидая, умолкла. Она пустила пробный шар и ждала реакции Вэвэ. Не может быть, чтобы та каким-нибудь образом не была в этом деле замешана.
И Вэвэ клюнула. Она не без оснований решила, что стала жертвой шантажа.
- Может, существует способ сохранить мое инкогнито? – уже совсем иным, почти просительным тоном промямлила она.
- В мире нет ничего невозможного, - деланно равнодушно ответила консьержка. – Но это не телефонный разговор.
- Так, может, нам стоит встретиться? – с надеждой спросила Вэвэ.
- Я полагаю, что это необходимо нам обеим, милейшая, - похоронным тоном произнесла Жанна Альбертовна, и они договорились о встрече вечером в скверике рядом с домом хитроумной консьержки.
А та ликовала. Похоже, эта дама не только что-то знает, но и готова платить за молчание. Осталось только выяснить, кто намерен дать больше, библиотекарша или Михалев. А еще лучше было бы содрать деньги с них обоих.
- Убить тебя мало, сволочь, - как бы в ответ на мысли Жанны Альбертовны мелькнуло в голове у Вэвэ.
На следующее утро, сославшись на недомогание, Валентина Викторовна на работу не пошла. А отправилась вместо этого на рынок, где вызвала недоумение у тети Клавы из Рязани, работавшей в мясном ряду. Ее не столько удивило, что дамочка покупает такой большой кусок свиной грудинки, это - на здоровье, сколько то, что не хочет, чтобы она ей его порубила на подходящего размера части. Ведь так ей (грудинке) ни в одну кастрюлю или духовку не поместиться. Еще больше тетя Клава удивилась бы, если б узнала, что странная женщина покупает мясо не для еды.
Через час Вэвэ можно было застать за странным занятием. На кухне ее квартиры, на разделочной доске лежала грудинка, накрытая куском картона и старым, предназначенным на выброс пальто, а женщина с остервенением била по этому «муляжу» человеческого тела ножом, приноравливая силу и угол удара к тому, чтобы пробить всю конструкцию насквозь и почувствовать, как лезвие вонзается в дерево доски. После нескольких упражнений она решила, что удобнее всего наносить удар сбоку так, чтобы (если бы грудинка не лежала, а стояла вертикально, располагаясь аналогично груди человека) плоскость ножа проходила параллельно с землей, а для размаха руки при этом оставалось достаточно пространства.
Жанна Альбертовна сгорала от нетерпения и пришла на встречу первой. Она с полным основанием гордилась собой и своей сообразительностью, считая, что и то, и другое должно быть достойно вознаграждено. Поколебавшись, она присела, подстелив под зад неизвестно как попавший к ней домой номер журнала «La femme» на неприветливую осеннюю скамеечку. Какое-то время она крутила нетерпеливо головой, выглядывая библиотекаршу, но затем успокоилась и задумалась о том, на что потратит плывущие на халяву деньги.
А Вэвэ уже несколько минут как пришла и из темноты деревьев разглядывала сидящую под фонарем вымогательницу. Жалости в ее глазах не было. Кого жалеть, когда стоит вопрос: или она, или я. Валентина Викторовна не испытывала иллюзий и понимала, что став жертвой шантажа один раз, останется в ловушке навсегда. Единственным выходом могло быть только физическое уничтожение вымогателя.
Вэвэ быстрым и решительным шагом вышла из своего укрытия, напугав при этом ожидавшую ее даму, которая, впрочем, тут же успокоилась, увидев знакомую ей посетительницу гадалки. И она выглядела так же нелепо, как и в тот раз.
Жанна Альбертовна выдавила из себя приветливую улыбку и собиралась что-то сказать, когда сильная, одетая в синюю хозяйственную перчатку и вооруженная ножом рука ударила ее в грудь. Консьержка глухо вскрикнула и захлебнулась в крике, потому что резиновая пятерня плотно прикрыла ей рот и нос, перекрывая доступ последним глоткам воздуха.
Второй раз убивать оказалось намного легче. В неожиданном приступе веселья Вэвэ даже подумала, что это может превратиться у нее в привычку. Заведующая с удовлетворением оглядела плоды своего труда. Темная ручка ножа был практически незаметна на фоне черного кожаного пальто покойницы. Крови снаружи почти не было, она, видимо, впиталась в ткань одежды изнутри. Вэвэ оставалось только слегка подправить позу убиенной, чтобы та выглядела более естественной. Со стороны могло показаться, что одна немолодая женщина склонилась ко второй и прошептала ей что-то на ухо…
***
Но все это было в прошлом, и произошло, казалось бы, даже не с ней, Валентиной Викторовной. И, если бы не сгоревшая библиотека, она бы ни за что не разрешила воспоминаниям вновь бередить ее и так истерзанную душу. Но Бог, очевидно, считал иначе и все-таки решил покарать ее, видя, что земной суд не находит к ней дорогу. И сжег ее детище. Но, что удивительно, в ответ в ее голове сложилась странная фраза: «Бог с ним, с богом, надо жить дальше», и душечка Вэвэ, отряхнувшись, как кошка, и вытерев слезы, поплелась неспешно прочь от пепелища в сторону автобусной остановки. Домой, скорее домой.
Настя продолжала в одиночестве хлебать минеральную воду, ожидая, когда же ее, наконец, отпустит головная боль. Назыров продолжал спать, а девушка мучилась от того, что вдобавок к болям ей начали мерещиться и какие-то запахи. Она вдруг отчетливо почувствовала, что в квартире пахнет гарью и бензином. Вначале она решила, что после звонка Скрепкина, который сообщил ей, что библиотека ночью сгорела, и они теперь дважды безработные, у нее разыгралось воображение. И, не обратив на запах никакого внимания, больше размышляла над тем, почему, судя по голосу, Владик не испытывал особой грусти по поводу пожара и, похоже, был даже доволен таким ходом событий. У нее даже мелькнула мысль, не сам ли он и подпалил для вящей страховки «жемчужный порт», чтобы раз и навсегда избавиться от риска быть застуканными милицией. А если и так, она, скорее всего, была ему за это только благодарна, поскольку с ликвидацией «порта» рухнула и последняя завеса тайн между ней и ее татарином.
Но бензином воняло все назойливее. И Настя подумала, что у нее легкая форма белой горячки. А запах, похоже, шел откуда-то из прихожей. Девушка пошла к входной двери и обнаружила на вешалке пропахший копотью плащ с рукавами, измазанными пятнами бензина. И что-то вдруг щелкнуло в больной голове Кравчук. Картинка вдруг сложилась. Игната не было ночью, когда сгорела библиотека. Его одежда пахла бензином и гарью. Значит, он был там, где что-то горело, и, возможно, что-то поджег сам. Игнат – сыщик-профессионал и много раз был в библиотеке. Так трудно ли ему было узнать при минимальной наблюдательности и настойчивости, чем реально занимаются по ночам в «порту»? И могло ли это быть просто совпадением, что в кругу связанных между собой стечением обстоятельств людей в одну и ту же ночь один сообщает о пожаре, затрагивающем интересы всех фигурантов, а другой, не будучи пожарным, возвращается с какого-то пожара? Так, может, пожаров все-таки не два, а один, и Игнат его сам и устроил? «Боже мой, - вдруг осенило Настю, - он все про «порт» знал и сжег его, чтобы спасти меня от тюрьмы!» И девушка побежала будить Назырова.
Игнат умел просыпаться легко, мгновенно переходя в состояние бодрствования, но только не тогда, когда знал, что он не на службе. В этот раз, предвидя, что ночью вряд ли поспит, он договорился на работе, что придет только к обеду. Поэтому, когда Настя начала тормошить его, просто повернулся на другой бок и закрыл себе голову подушкой, буркнув, что ему сегодня рано не вставать. Но Кравчук продолжала теребить его, пока он, наконец, сдавшись, не открыл глаза. Игнат любил Настю, но это не значило, что он не умел на нее сердиться.
- Я же сказал, мне рано не вставать, - раздраженно пробормотал он хриплым со сна голосом. – В чем проблема, Настена?
Назыров вспомнил про недопитую бутылку водки и злопамятно добавил:
- А ты знаешь, что храпишь во сне, когда выпьешь?
Настя покраснела. Мало того, что перебрала, так еще и храпела. Она было хотела осадить Игната и сказать что-нибудь резкое, но вспомнила, что пришла не ссориться, а совсем наоборот.
- Извини, - проговорила она. – Я не хотела тебя будить. Но это очень важно, и мне нужно знать правду. Поклянись, что не будешь врать.
Игнат не удержался и хмыкнул. Снова клясться? Ну-ну. Он поднял правую руку, как в суде присяжных в Штатах, и торжественно произнес:
- Клянусь.
Настя с сомнением поглядела на сыщика и, секунду поколебавшись, прямиком спросила:
- Это ты спалил библиотеку?
Назыров опешил. Что-что, а такого вопроса он не ожидал. А Кравчук в это время пристально следила за сменой гримас его подвижного лица. «Будет врать», - подумала Настя.
- Какую библиотеку? – Игнат с удивлением констатировал, что ведет себя так же глупо, как и его подследственные.
- Не валяй дурака, татарин, - строго сказала Настя. – Есть только одна библиотека, которая меня может интересовать. Это та, в которой я работаю. Точнее, теперь уже работала. Признавайся сейчас же, это ты ее поджег?
Самое смешное в этой ситуации было то, что Назырову не так уж и хотелось скрывать правду. Он любил эту женщину и не стыдился того, что сделал, чтобы ее защитить. Но он понимал, что лучше, если она все-таки ничего не будет знать. И эта мимолетная борьба - сказать или нет - тенью отразилась на его лице, что и было моментально подмечено Настей.
- А что? Кто-то поджег библиотеку? Надеюсь, никто не пострадал?
Кравчук уже не сомневалась, что он врет. Она широко размахнулась рукой, как будто собираясь ударить, но вместо этого лишь легонько шлепнула его по губам.
- Скотина! Врун! Зачем ты это сделал? – ворчливо, но беззлобно шепнула она и обняла его за шею.
- Сделал не сделал, какая теперь разница? – почти неслышно вторил ей Игнат и прижал девушку к себе.
Молодые люди плохо разбирались в ономастике и не знали, что по одной из версий имя Игнат происходит от латинского “ignitus”, что значит огненный. А спалил или нет Назыров библиотеку, в сущности, не имело значения. Главное, что она сгорела.
Между тем жизнь текла своим чередом. Следователь прокуратуры Безруков постепенно наваливал на папку с делом Евгения Калибера и Жанны Альбертовны Штейн другие, и, в конце концов, спрятал ее в долгий ящик. Игнат и Настя продолжали встречаться, и то Назыров жил у Насти, то она у него. Но, как ни странно, ни один из них так и не решился сделать еще один шаг и предложить оформить отношения. Причем каждый из них искренне упрекал вовсе не партнера, а самого себя в нерешительности. И это несмотря на то, что оба неоднократно пытались завести разговор о браке. Но, начав, почему-то начинали бекать или мекать, смущались и несли околесицу. И в итоге вполне уместная и ожидаемая кульминационная фраза из популярной, но нудной телепрограммы «Давай поженимся» так и не была произнесена. Хотя, с другой стороны, никто из них и не впадал в другую крайность и не рассуждал лицемерно о том, что печать в паспорте не имеет никакого значения. Видимо, им просто не хватало какого-то третьего лица, общего друга, который бы просто, не мудрствуя лукаво, взял их за руку и отвел в загс.
Кстати сказать, Настя все-таки пошла на курсы сисадминов, а Назыров стал старшим опером и вместо четырех маленьких теперь ждал на погоны одну звездочку побольше.
Клёп постепенно осваивался с должностью главного босса. И это у него получалось вполне неплохо. Так что даже его сварливая супруга прикусила язык и стала донимать его меньше. А на смерть Деда и историю с «общаком» он в итоге просто положил с прицепом. В конце концов, все они знали, чем занимаются и чем это может грозить. Но «стрелка» с главой другой ОПГ, Коробочкой, все же состоялась и прошла мирно, так как тот поклялся, что ни он, ни братва не при делах и к с убийству Хвыли не имеют никакого отношения. Другими словами, в отличие от персонажа одной истории Паниковского, он никакую конвенцию не нарушал. А было ли это на самом деле правдой, Клёпа, в принципе, и не волновало. Главное, чтобы не был нарушен общий баланс сил и интересов. Поэтому пацаны с обеих сторон разошлись ко всеобщему удовлетворению спокойно и продолжили крутить свои дела в рамках прежних существующих договоренностей и на своих территориях.
А Валентину Викторовну теперь было не узнать. Она все-таки нашла вакантную должность старшего библиотекаря. И по какому-то мистическому стечению обстоятельств именно в торгово-экономическом университете, в котором учился Колибри. Но это была теперь совсем другая женщина. Кто бы узнал в этой эффектной, хорошо одетой даме, на которую оглядывались среднего возраста и даже помоложе мужчины, прежнюю Вэвэ. И все из-за того, что дрова на даче теперь колола не она, а дознаватель государственной противопожарной инспекции Киселев. Так что, знай наших. Вот так, оказывается, при правильном раскладе умеют меняться душечки.
Скрепкин же, когда библиотека сгорела, посчитав свои сбережения, вначале решил, что работать ему, в общем, и не обязательно, но быстро заскучал от ничегонеделания. Поэтому, пролистав газету, он выбрал себе среди всех курсов нечто такое, что, по крайней мере, звучало нескучно. И Владик выучился на ландшафтного дизайнера. И, более того, преуспел и стал популярен среди всякого рода ненормальных, которые на кондово-русской территории Подмосковья мечтают о японских садиках, считая, что это делает их дзен-буддистами. А вот на личном фронте дела у Владика шли просто швах. То есть никак не шли вообще. После гибели Жени он так и не встретил ни мужчины, ни женщины, которые могли хотя бы чуточку быть с ним сравнимыми, и Скрепкин замкнулся в одиночестве, изучая философию гесихазма, или исихазма, как его чаще принято называть в России.
Итогом этой странной истории оказалось то, что умерли три обыкновенных человека, по-своему хороших, по-своему плохих, и никакого никому до этого не было дела.
16 июня 2011 г.
Комментариев нет :
Отправить комментарий