Леонид ЛЕРНЕР
НАТАШКИНА УЛИЦА
В моей коллекции народного искусства есть вещи, мгновенно вызывающие в памяти образы мастеров. И вот что удивительно: чем прекраснее, самобытнее и теплее эти изделия, тем драматичнее судьбы их создателей. Взгляну на игрушечную «Вятскую ярмарку» кировского умельца Валерия Жигальцева, на его совершенно живую «Баню» – и вспоминаю ночной звонок из Кирова: «Валера отравился спиртом». Любуюсь фантастическими котами, птицами, слонами псковского сельчанина Василия Дмитриева – и как наяву вижу его, веселого и хмельного, с заливистой «хромкой» в искусных руках. Возвращался в Пасху из соседней деревни, упал в мелкий ручьишко – и захлебнулся.
Что касается уличной московской мастерицы Натальи Зобковой, искусство которой пленяло даже видавших виды знатоков, тут уж вся жизнь – трагедия.
Когда я с ней познакомился, ей было уже за тридцать, но все звали ее Наташкой. Она была вот именно – уличная, то есть своя, народная, веселая, озорная, с детскими, чуть косящими глазами, с ямочками на щеках, пухленькая, ладная… И, без всякого сомнения, являлась «гвоздем» народной ярмарки, что и нынче шумит на Крымском валу, у подножия Центрального Дома художника. Только теперь уже без Наташки.
Говорят, когда она в первый раз пришла на эту ярмарку со своим товаром, возле нее сразу образовалась толпа. Прочие умельцы и коробейники с завистью наблюдали, как лихо и азартно торгует новенькая. «Наш Игнат – у всех нарасхват. Потому что у Игнашки – душа нараспашку!» – сыпала она, выставляя живописнейшие рельефные картинки в рамочках, на которых ее Игнат – ярмарочный фокусник и пройдоха, обаятельный, белокурый (либо жгучий брюнет) и ужасный франт, восседая за праздничным столом, уставленным всевозможными яствами, увенчанном самоваром, с которого свисают золотистые ожерелья из баранок, - ублажал нарядных полногрудых девиц. Забавный этот персонаж, кочевавший из картинки в картинку, с одного стола за другой, перебегавший из одного алькова в следующий, - был любимым, но отнюдь не единственным героем мастерицы. На наташкиных «ярмарках» встречал я силача «Бамбулу», рвавшего железные цепи, Аленушку, ткавшую свое приданое, Бабу Ягу, распивающую чаи с Кощеем… Главный же секрет этих самобытных и, по своему, неповторимых творений заключался в том, что все персонажи, все убранство «картинок» сочинялось из обычного теста. А впрочем, теста необыкновенного. Ибо ни одна из мастериц, пытавшихся подражать Наташке, не могла постичь ее рецепта, благодаря которому все, что она лепила, получалось удивительно жизненно, органично, изящно. И так крепко, что, казалось, сделано из камня.
Кто учил Наташку ее художествам? Вскоре я уже знал, что никто. Она росла в детском доме. Кое-как закончила школу, откуда ее не раз выгоняли за «странные» выходки: то она приходила в класс с расписанным красками лицом, то, оставшись после уроков, расписывала стены класса сценами из народной жизни… Она была прирожденным художником. Потому, вероятно, и не пошла в художественное училище. Из детдома ушла прямо «в люди», довольствуясь случайными заработками: писала для кооперативных артелей и магазинчиков яркие вывески а-ля Пиросмани, не подозревая, что такой художник жил на свете, и даже был знаменит. И уж совсем не представляла, что скоро тоже станет знаменитой – правда, в своем узком кругу, среди таких же, как и сама, уличных художников и (подобных мне) сумасшедших коллекционеров.
Так Наташка и звала меня, считая явно ненормальным за то, что покупал практически все, что она сочиняла.
Завидев меня, она бросала своих покупателей, радостно крича: «Вот, пришел сумасшедший! Коли он не возьмет – тогда вы берите». Если же у меня не оказывалось денег, приставала: «Ты мне только скажи – нравится?» И, уяснив, что нравится, отдавала даром, махнув рукой: «Сочтемся».
О ее личной жизни я до поры ничего не знал. По натуре открытая, Наташка не касалась своего житья-бытья. Казалось, все ее существо только здесь, на ярмарке, здесь ее родной дом, здесь ее друзья и подружки, с которыми она торговала, делила кусок хлеба, распивала бутылочку-другую. А ведь где-то был дом, в котором она жила, растила дочку, мастерила свои «картинки». Как-то я ее спросил: «Ты замужем?» Она рассмеялась: «Как же я дочку родила? Но я за мужа не держусь, позовешь – за тебя выйду». А после этого вдруг исчезла. Бывая на ярмарке, я спрашивал о Наташке у ее товарок. Отвечали, мол, лежит в больнице. Что с ней, сколько пролежит, неизвестно. Между тем, у меня появились другие увлечения, я заглядывал на ярмарку все реже и реже…
Прошло два года. Однажды я снова отправился на ярмарку. Наташку не нашел. Но встретил коробейниц, торговавших картинками, сделанными «под Наташку». «Как зовут этого малого?» - спросил я, указывая на бледную тень того молодца, которого моя Наташка звала Игнатом. – «Зовут Егор – на руку скор», - бойко отвечали мне. – «А Наташку не видели? У которой Игнат – у всех нарасхват?» – «Слыхали. Да ведь умерла она. Говорят, муж-пьяница бил ее смертным боем. Потом сбежал. А умерла от рака. Осталась маленькая дочка. Кто-то из здешних мастериц взял ее в семью».
От мастера-резчика (по совместительству профсоюзного ярмарочного «босса») я узнал: в помощь наташкиной дочке уличные художники создали своего рода благотворительный фонд, который здесь, на ярмарке, называют просто «копилкой». А тот ряд, из которого Наташка зазывала покупателей, прозвали Наташкиной улицей.
НАТАШКИНА УЛИЦА
В моей коллекции народного искусства есть вещи, мгновенно вызывающие в памяти образы мастеров. И вот что удивительно: чем прекраснее, самобытнее и теплее эти изделия, тем драматичнее судьбы их создателей. Взгляну на игрушечную «Вятскую ярмарку» кировского умельца Валерия Жигальцева, на его совершенно живую «Баню» – и вспоминаю ночной звонок из Кирова: «Валера отравился спиртом». Любуюсь фантастическими котами, птицами, слонами псковского сельчанина Василия Дмитриева – и как наяву вижу его, веселого и хмельного, с заливистой «хромкой» в искусных руках. Возвращался в Пасху из соседней деревни, упал в мелкий ручьишко – и захлебнулся.
Что касается уличной московской мастерицы Натальи Зобковой, искусство которой пленяло даже видавших виды знатоков, тут уж вся жизнь – трагедия.
Когда я с ней познакомился, ей было уже за тридцать, но все звали ее Наташкой. Она была вот именно – уличная, то есть своя, народная, веселая, озорная, с детскими, чуть косящими глазами, с ямочками на щеках, пухленькая, ладная… И, без всякого сомнения, являлась «гвоздем» народной ярмарки, что и нынче шумит на Крымском валу, у подножия Центрального Дома художника. Только теперь уже без Наташки.
Говорят, когда она в первый раз пришла на эту ярмарку со своим товаром, возле нее сразу образовалась толпа. Прочие умельцы и коробейники с завистью наблюдали, как лихо и азартно торгует новенькая. «Наш Игнат – у всех нарасхват. Потому что у Игнашки – душа нараспашку!» – сыпала она, выставляя живописнейшие рельефные картинки в рамочках, на которых ее Игнат – ярмарочный фокусник и пройдоха, обаятельный, белокурый (либо жгучий брюнет) и ужасный франт, восседая за праздничным столом, уставленным всевозможными яствами, увенчанном самоваром, с которого свисают золотистые ожерелья из баранок, - ублажал нарядных полногрудых девиц. Забавный этот персонаж, кочевавший из картинки в картинку, с одного стола за другой, перебегавший из одного алькова в следующий, - был любимым, но отнюдь не единственным героем мастерицы. На наташкиных «ярмарках» встречал я силача «Бамбулу», рвавшего железные цепи, Аленушку, ткавшую свое приданое, Бабу Ягу, распивающую чаи с Кощеем… Главный же секрет этих самобытных и, по своему, неповторимых творений заключался в том, что все персонажи, все убранство «картинок» сочинялось из обычного теста. А впрочем, теста необыкновенного. Ибо ни одна из мастериц, пытавшихся подражать Наташке, не могла постичь ее рецепта, благодаря которому все, что она лепила, получалось удивительно жизненно, органично, изящно. И так крепко, что, казалось, сделано из камня.
Кто учил Наташку ее художествам? Вскоре я уже знал, что никто. Она росла в детском доме. Кое-как закончила школу, откуда ее не раз выгоняли за «странные» выходки: то она приходила в класс с расписанным красками лицом, то, оставшись после уроков, расписывала стены класса сценами из народной жизни… Она была прирожденным художником. Потому, вероятно, и не пошла в художественное училище. Из детдома ушла прямо «в люди», довольствуясь случайными заработками: писала для кооперативных артелей и магазинчиков яркие вывески а-ля Пиросмани, не подозревая, что такой художник жил на свете, и даже был знаменит. И уж совсем не представляла, что скоро тоже станет знаменитой – правда, в своем узком кругу, среди таких же, как и сама, уличных художников и (подобных мне) сумасшедших коллекционеров.
Так Наташка и звала меня, считая явно ненормальным за то, что покупал практически все, что она сочиняла.
Завидев меня, она бросала своих покупателей, радостно крича: «Вот, пришел сумасшедший! Коли он не возьмет – тогда вы берите». Если же у меня не оказывалось денег, приставала: «Ты мне только скажи – нравится?» И, уяснив, что нравится, отдавала даром, махнув рукой: «Сочтемся».
О ее личной жизни я до поры ничего не знал. По натуре открытая, Наташка не касалась своего житья-бытья. Казалось, все ее существо только здесь, на ярмарке, здесь ее родной дом, здесь ее друзья и подружки, с которыми она торговала, делила кусок хлеба, распивала бутылочку-другую. А ведь где-то был дом, в котором она жила, растила дочку, мастерила свои «картинки». Как-то я ее спросил: «Ты замужем?» Она рассмеялась: «Как же я дочку родила? Но я за мужа не держусь, позовешь – за тебя выйду». А после этого вдруг исчезла. Бывая на ярмарке, я спрашивал о Наташке у ее товарок. Отвечали, мол, лежит в больнице. Что с ней, сколько пролежит, неизвестно. Между тем, у меня появились другие увлечения, я заглядывал на ярмарку все реже и реже…
Прошло два года. Однажды я снова отправился на ярмарку. Наташку не нашел. Но встретил коробейниц, торговавших картинками, сделанными «под Наташку». «Как зовут этого малого?» - спросил я, указывая на бледную тень того молодца, которого моя Наташка звала Игнатом. – «Зовут Егор – на руку скор», - бойко отвечали мне. – «А Наташку не видели? У которой Игнат – у всех нарасхват?» – «Слыхали. Да ведь умерла она. Говорят, муж-пьяница бил ее смертным боем. Потом сбежал. А умерла от рака. Осталась маленькая дочка. Кто-то из здешних мастериц взял ее в семью».
От мастера-резчика (по совместительству профсоюзного ярмарочного «босса») я узнал: в помощь наташкиной дочке уличные художники создали своего рода благотворительный фонд, который здесь, на ярмарке, называют просто «копилкой». А тот ряд, из которого Наташка зазывала покупателей, прозвали Наташкиной улицей.
13 мая 2011 г.
Комментариев нет :
Отправить комментарий