суббота, 5 апреля 2014 г.

«Я художник… Но я никому не нужен»


Автопортрет

 «Я художник… Но я никому не нужен»

Он видел значительно
и высоко.
И, как никто другой,
наполнял нашу жизнь.
К. Коровин

«Меня зовут Врубель»
Летним днем 1884 года в уютный киевский ресторанчик вошел худощавый, тщательно причесанный и выбритый, со вкусом одетый господин и потребовал обед. Он ел спокойно и не спеша. Официант, приняв гостя за важную персону, робко подал ему счет. И с изумлением услышал: «Денег у меня нет, а вот извольте предложить хозяину эту акварель». Хозяин, даже не взглянув на рисунок, поднял скандал. На шум вышла его дочь, взяла в руки «странную» картинку.

- Ничего нельзя понять, - пожала плечами она. - Но… красиво. Вы художник? Ладно, идите.- Меня зовут Михаил Врубель, - уходя, сказал художник. - На днях я зайду и расплачусь.

Тот обед 28-летнего Врубеля стоил два рубля. Но с какой радостью ему вернули акварель, когда он принес долг! Между тем, то был этюд к «Восточной сказке», которая вот уже сто лет украшает Русский музей.В России времен Третьякова, где рядом с художниками творили меценаты, живописец, вынужденный заплатить бесценным этюдом за обед, - факт удивительный. Но речь идет о Врубеле, человеке и художнике столь необычном, что вся жизнь его предстает чередой удивительных поступков и загадок.

До того как взять в руки кисть, учился на трех факультетах Петербургского университета, окончив их с золотой медалью, говорил на всех европейских языках, в подлинниках читал Шекспира, Гете, Монтеня… Поступив в Петербургскую Академию художеств, изумил своим талантом самого Чистякова, наставника целой плеяды гениев русского искусства. Приглашенный прямо из Академии в Киев для росписи Владимирского собора, вложил в свои эскизы такую философскую глубину, что был обвинен в нарушении канонов церкви и отлучен от работ. Лишь после его смерти церковь признала, что врубелевские эскизы соборных росписей так же ценны, как и библейские этюды Александра Иванова.

Но летом 1884 года, не получив за год кропотливейшего труда ни копейки, художник остался в чужом городе без всяких средств. Пришлось даже пойти в гувернеры. Однако именно тогда явятся миру и «Восточная сказка», и «Девочка на фоне персидского ковра» – мечты Врубеля о красоте, которую он боготворил. И, быть может, в те же дни, изгнанный из Владимирского собора, вчитываясь в строки Лермонтова – любимого своего поэта, ощутит в себе «дух изгнания». И повезет в Москву, навстречу всем ударам судьбы, образ, который станет символом его жизни.

Демон сидящий

«Демон – дух не столько злобный, сколько страдающий», - сказал когда-то Миша Врубель отцу, скромному пехотному майору, открывшему мальчику знаменитую поэму Лермонтова и с тех пор разделявшему все трагические сомнения сына.

И вот я гляжу на могучего ангела, сидящего в окружении гигантских, словно окаменевших цветов, посреди застывшего великолепия природы, устремившего страдающий взор в тревожное небо. Кто он? Зачем пришел на эту землю? О чем кричат его глаза, в которых стонет нечеловеческая печаль?..

«Демон сидящий» будет написан в 1890-м, через год после приезда Врубеля в Москву. И только один человек сразу поймет, откуда взялся этот образ. Художник Константин Коровин встретил Михаила Врубеля еще в его украинский период, в усадьбе под Полтавой, где тот жил летом в гувернерах. И был очарован его породистым лицом, тонкими крепкими руками, тем, как он держится, как красиво ест, как легко и ловко ездит верхом… А затем, во время купания, заметив большие белые шрамы на груди Врубеля, в ответ на свой вопрос, услыхал: «Я любил женщину и сильно страдал. И когда резал себя ножом, страдания уменьшались».

Позже он понял главное страдание этого человека. «Я художник, - сказал Врубель, - но я никому не нужен. Никто не понимает – что я делаю, но… Я так хочу!»

Непонятый в провинции - в Одессе, Киеве, Полтаве, где, окончив Академию, он жил первые годы, Михаил Врубель надеялся, что в Москве будет по-другому. И так и было поначалу. Блестяще образованный, всегда со вкусом одетый, Врубель был принят везде. Савва Мамонтов отдал в его полное распоряжение одну из лучших своих мастерских. А уже через неделю, потрясенный, сообщил Коровину: «Вы видели, что он пишет? Я ничего подобного не видел никогда. Жуть берет!»

Мамонтов, живший в окружении художников (и каких художников!), был в ужасе. Валентин Серов (ставший с годами другом Врубеля и добившийся места для его картин в Третьяковке), заглянувший в мастерскую Врубеля, чтобы познакомиться с художником и его картинами, откровенно признался: «Я этого не понимаю». Наконец, сам Третьяков, поспешивший к живописцу, о котором говорили во всех салонах, увидев его работы, только развел руками. Всех поразил и… оттолкнул экзотический и мистический колорит его вещей: «Воскресение», «Надгробный плач», «Ангел с кадилом и свечой»… А ужаснул и вовсе невиданный дотоле образ – Михаил Врубель писал своего первого «Демона», грозного ангела с израненной человеческой душой, сидящего посреди чуждого ему мира, страдающего от людского несовершенства. «То был сам Врубель, вызывавший огромную зависть своим гениальным талантом, - скажет в своих воспоминаниях Константин Коровин. – Я не знаю другого художника, который при жизни был бы так злобно гоним».

«Демон сидящий» был представлен московской художественной элите в январе 1891 года и встречен холодным молчанием. На что художник гордо заявил:

- Ваше отрицание меня дает мне веру в себя!

- Браво, Врубель! – отозвался вдруг из толпы художников восхищенный голос, и все обернулись.

- Этот «Демон», господа, очень скоро взлетит, - сказал Василий Суриков. - И  будет прекрасен его полет.

Демон летящий

«Врубель был нашей эпохой. Он первым вывел рисунок из академической условности и обогатил его новыми средствами». Это слова художника Кузьмы Петрова-Водкина.

А вот что говорил сам великий рисовальщик Михаил Врубель. «Надо рисовать десять лет по пять часов в день – после сможешь писать, может быть…». Он же, как бы насмехаясь над собой, как-то записал в своем дневнике: «Ты нарисуй вот эту коробку спичек – не можешь? Где уж тебе нарисовать глаза женщины!». Вспомним же прекрасные, чарующие, глубокие, тоскующие глаза с портретов его женщин: Забелы-Врубель, Офелии, графини Штукенберг, девочки, глядящей из волшебного орнамента персидского ковра… «Рисуй целый день и молчи, - говорил он Коровину, приютившему его в своей мастерской. – А вот когда нарисуешь, тогда и рассуждай об искусстве».

А когда Коровин привел своего друга, еще никому не известного, в дом Мамонтова, где за обеденным столом с блокнотом и карандашом, набрасывая портрет хозяйки, царствовал Репин, Врубель, заглянув в блокнот мэтра, ошеломил всех: «Илья Ефимович, а ведь вы рисовать не умеете». Онемевший Мамонтов вытащил Коровина на террасу: «Костя, кто он такой?» – «Он гений, Савва Иванович, - засмеялся Коровин. – Простите его».

Великодушный Мамонтов (в мастерской которого Михаил Врубель одновременно с ужаснувшим хозяина «Демоном» написал блистательные декорации к спектаклям его Оперы) признает гений парадоксального художника, когда с врубелевских холстов заструится прохладная аметистовая «Сирень», когда заставит умолкнуть недоброжелателей пророческий взгляд «Гадалки», когда на перекресток дорог на могучем коне выедет легендарный «Богатырь», отправленный в путь голубоглазой и рыжеволосой «Музой», когда обернется бессмертной красавицей «Царевна Лебедь», а в ночном небе явится желторогий месяц, и навстречу ему устремится ликующая свирель «Пана»… И, вглядываясь в эти романтические образы, найдя и себя среди них – в черном фраке, с высоким лбом Сократа и глазами Дон Кихота, Мамонтов скажет о Врубеле, которого уже поджидал тяжелый недуг: «Какая возвышенная душа, какое чистое сердце, какой светлый и просвещенный ум!».

Поразительно, но факт. Предприниматель, финансист, занятый крупнейшими промышленными проектами, смог, в конце концов, понять и оценить «странного художника». Ведь именно Савва Иванович, купив у Врубеля за пять тысяч рублей (сумму по тем временам огромную) декоративное панно, послал его на Всероссийскую выставку. Но именно академическое жюри не допустило это панно к выставке. «Академия воздвигла на меня настоящую травлю, - писал Врубель сестре. – Мои вещи забраковали, потому, якобы, что они носят характер ненавистного им импрессионизма».

Венцом творческого подъема Врубеля в девяностые годы должен был стать «Демон летящий», которого художник начал писать в 1899 году. Но так и не закончил. Беспощадные удары судьбы прервали этот полет. Одним из самых тяжелых стал отзыв влиятельнейшего русского критика В.В.Стасова: «В своих «Демонах» Врубель дает ужасающие образцы непозволительного и отталкивающего декадентства».

Демон поверженный

Горные вершины вздымаются над облаками. Распростертое тело лежит на потускневших обломанных крыльях. Горящие отчаянием глаза и мучительно заломленные руки… Картина тонет в холодных лиловых тонах, лишь слабый розовый свет тихим отблеском горит на венце поверженного ангела. То «Демон поверженный», написанный Врубелем в 1902 году, как трагический финал жизни гения.

Под его кистью еще появятся несколько прекрасных вещей, но все они будут написаны как бы на пути в мир иной. И божественный портрет маленького сына, и кладбищенские сцены из «Ромео и Джульетты», и «Шестикрылый Серафим» явились Врубелю уже в доме скорби, куда его, теряющего разум, привезли в 1904 году. А в последние четыре года, почти ослепнув, он и вовсе не смог работать.

13 апреля 1910 года Россия простилась со своим так и не понятым при жизни сыном.

Эпилог

Впрочем… Сразу же после смерти художника случилось, наконец, то, что должно было случиться. Валентин Серов и директор Третьяковки Илья Остроухов приобрели врубелевского «Демона» для музея. Правда, обошлось это в копеечку. Барон фон Мекк продал «Демона» галерее в пять раз дороже, чем в свое время купил его у Врубеля.

А буквально через год внезапно умер Валентин Серов. На его похоронах говорили о художнике, лишенном зависти и притворства, ложной дружбы, ловкачества. И тут снова вспомнили Врубеля – единственного из художников, кто по своей чистоте был равен Серову.

Он никогда не говорил о политике. Обожал скачки. Но! Ненавидел тотализатор. Презирал карты и картежников.

Мне кажется, Михаил Врубель был весь соткан из этих прекрасных «но».«Я люблю деревню, ибо как не любить природу, - говорил он. - Но не люблю деревенских, они ужасно ругают мать: «мать твою». Это отвратительно. И потом они жестоки с животными - особенно с собаками».

«Ах, было бы у меня 500 рублей, - вздыхал он, - я бы все время писал - это наслаждение». Но! Когда Мамонтов купил у него панно за 5000, пригласил всех друзей и знакомых в «Метрополь» и угостил так, что и этих денег не хватило. И весь вечер повторял: «Смотрите, как все рады! Я так счастлив!»

«Любишь ли ты заграницу?» – спрашивали его. – «Да, - мне там нравится, - отвечал он. - Там больше равенства. Но там презирают бедность. А в России больше доброты. Но вот беда: все друг друга учат жить. И требуют покорности там и в том, где нужна свобода».

Он рисовал женщин с поразительным сходством. Но! Ни на кого не похожа его царевна Лебедь.

За обедом у Мамонтова мог сказать Репину, что тот «рисовать не умеет», а вечером на вопрос Коровина: «Миша, тебе не нравится Репин?» - поразить друга столь же искренними словами: «Что ты, Костя, Репин вплел в русское искусство цветок лучшей правды».

То же самое Врубель мог бы сказать и про себя. Его прекрасный полет в русском искусстве был трагичен. Но то был полет в будущее.

Леонид ЛЕРНЕР












Комментариев нет :

Отправить комментарий