Графство Монтерей расположилось на полуострове, омываемом Тихим океаном. С одной стороны - Силиконовая долина с ее компьютерной вселенной, с другой - долина Напа – обитель роскошных калифорнийских вин. В горах Сьерра-Невады озеро Тахо с горнолыжными трассами. С утра можно съездить в горы покататься на лыжах, а после обеда рвануть на доске по океанской волне.
В Монтерее, бывшей столице Калифорнии, - гигантский аквариум на триста тысяч обитателей океана. В Национальном парке Секвойя растут стометровые трехтысячелетние исполины, носящие имена знаменитых американских полководцев. «Генерал Шерман» - охват ствола 31 метр – самый большой живой организм в мире.
В четырех городках графства, Монтерее, Кармеле, Пасифик Гроув и Пебл Бич, где созданы лучшие в мире поля для гольфа, жили и живут миллиардеры, легенды мирового кино, нобелевские лауреаты, покровители искусств. Но всему голова - художники: на десять тысяч жителей здесь 500 галерей (для сравнения: в Москве на двенадцать миллионов - 300), торгующих мировыми шедеврами – от эпохи Возрождения до Пикассо, Кандинского и Сальвадора Дали.
В книгу графства вписаны потрясающие имена: Джек Лондон и Синклер Льюис, Клинт Иствуд и Руперт Мэрдок, Дорис Дей и Брэд Пит…
Именно здесь 30 июня 2006 года открылась галерея русского художника Виктора Лысакова. Под нее создана специальная компания «Lysakov Art Company». Местные дивы и туристы приходят сюда послушать голос флейты, которым пронизаны картины художника. А я вспоминаю, как в первый раз увидел его Флейтиста.
…Флейтист играл что-то нежное и тревожное. Он стоял на фоне картин, как солист перед оркестром. Казалось, мелодия звучит в каждом из этих полотен. То был час флейты, объявленный художником, который и позвал музыканта в галерею «Марс». То был «Час флейты» – выставка работ Виктора Лысакова под таким названием в этой галерее.
Художник вспоминал своего первого «Флейтиста» – давнишнюю картину, написав которую, он привез ее в Киев, чтобы показать друзьям. С тех пор его флейтисты «играют» в частных коллекциях Киева и Москвы, Парижа, Копенгагена, Ольденбурга…
Что касается меня, то я услышал звук флейты в тот день, когда встретил «Осеннего Кота».
Я встречаю его каждый раз, приходя в дом художника. И, уважая, побаиваюсь так же, как уважал и боялся его Костя, сын Лысакова, считавший это Существо с картины своей недремлющей нянькой. Явившись – словно из предрассветного сна, застыв между голубым небом и выгоревшей землей – как посреди мира, «Осенний Кот» глядит на меня мудрыми излучающими глазами.
Интересуюсь, откуда эдакий чудный кот: черный и синеглазый, дикий и домашний, суровый и нежный… Оказывается, Лысаков его «нагулял». Это было давно. Лысаков тогда любил уезжать, бродить по лесам и степям. Однажды, вернувшись, написал Кота. Быть может, это был автопортрет? Подобный другим, из той же серии - «Бродячему Быку», «Белой Лошади на зеленом лугу»… Порой же сам себе казался одиноким псом. Не в смысле – без дома, без семьи, были уже и верная Лена, и маленький Костя. Но был инженер, работавший в «ящике», защитивший в Институте стали и сплавов «железную» диссертацию, который чувствовал себя отверженным среди художников. Ибо пришел в искусство по своей, особой дороге. Даже не пришел, а как бы – прошел сквозь стену.
- Я стал художником в шесть лет, - рассказывает Виктор. – Как-то мать с отцом ушли в кино, меня оставили с соседским старшим мальчиком. Играли в войну. Тут он что-то нарисовал. Пришли родители, а он говорит: «Вот, Витя нарисовал». Родители хвалят. А меня вдруг охватил жгучий стыд. Говорю, кричу: это не я! Они не верят. И тогда я начал учиться рисовать, чтобы как-то исправить этот обман. Помню, на уроке рисования учитель трясет меня: «Лысаков, что ты орешь?» Оказалось, рисуя, я кричал от радости.
Отец, офицер, возил жену и детей за собой по воинским частям. Венцом художественного воспитания служили цветные иллюстрации «Огонька». Да еще в одной части солдат-художник вел изокружок: объяснял про свет и светотень, цитировал Ге: «Научить искусству нельзя, научиться можно». Виктор запомнил эту мудрость. И, окончив школу, поехал в Москву. Ему было все равно, куда поступать, только не в художественный: тут, он считал, у него нет шансов. Но поехал именно в Москву – в Третьяковку и Пушкинский. Учась в техническом вузе, сотни раз обошел музейные залы, изучая старых мастеров.
Случай свел с пожилым художником Марецким – членом МОСХа, всю жизнь воевавшим с этим союзом. Борис Аронович был не из грандов, к тому же суровым соцреалистом, но со святым отношением к искусству. Совершенно бескорыстно вел изостудию, названную им «Правдой», где обучал технике живописи неприкаянных любителей. Лысаков стал к нему ходить: научился краски раскладывать, кисти обжигать, работать маслом, писать, не глядя в палитру…
- Если бы ты показал Марецкому что-нибудь из своих нынешних работ, как бы он реагировал?
- Борис Аронович умер. Но был человеком такой доброты, что простил бы мне все. А вот с Малой Грузинской (там экспериментальный выставочный зал московских художников. – Ред.), когда я принес в этот зал одну из первых своих стоящих картин – «Розовый забор», меня просто погнали.
Я вспоминаю эту внешне наивную, но щемящую душу картину, ныне живущую в коллекции датского журналиста Поля Хансена. Мне кажется, в ней таилась острая ностальгия по той, еще советской жизни, в которой (вот парадокс!) встречалось немало подобных Марецкому, абсолютно независимых, порядочных и чутких людей. «Перестройка» сделала нас куда более жесткими.
От Марецкого Лысаков ушел, как уходят из отчего дома – в пропасть жизни. Ушел в подвалы художников, где жили бок о бок труд и богема. Днем все еще работал в «ящике», а к ночи, когда мастерские пустели, садился за мольберт. Тогда же, наконец, решился уйти в искусство со всеми потрохами. И стал совершенно свободным – без средств, без имени, без мастерской.
Но! Спустя всего год, его работы отправились в Европу. В это время он уже написал «Карнавал» – картину, где, обнаружив дар предвидения, еще в 1986 году предсказал ожидавший всех нас «театр абсурда». Затем явился символический «Карлик», в котором зазвучал явственный голос флейты – лейтмотив прошлых, настоящих и будущих картин Лысакова. Поэт Валерий Карпунин сказал про «Карлика»: «Это схватка красоты с уродством». И был метафорически точен – схватка с уродством шла на каждом шагу. В официальной бумаге Союза художников СССР за подписью тогдашнего его председателя Никонова, Лысаков, в числе прочих, был объявлен «негодяем от искусства».
Но время уже работало на «негодяев». Во Дворце молодежи готовилась грандиозная выставка молодых художников. Лысаков принес туда свои работы. Получив отказ (мол, работы «странные»), самовольно развесил свои картины. Их сняли. Он снова повесил… И так до тех пор, пока организаторы не сдались перед упорством художника.
У этой выставки, вошедшей в историю искусства под кодом «Лабиринт», был поистине детективный сюжет. Неожиданно приехал Нольте, владелец аукционных домов в Гамбурге и Нью-Йорке. Предложил: все, что ему понравится в «Лабиринте», отправится за его счет в Европу. Отбирал весьма своеобразно: лучшее (с точки зрения комсомольцев-устроителей) забраковал, «сомнительное» одобрил. Лысаковский «Пир» привлек его внимание. Нольте решил: «У этого парня надо бы взять еще кое-что». Взял «Поводыря», «Дирижера», «Флейтово воскресенье», «Ночной разговор», «Джокер»…
Эти картины имели успех. Но «Пир» превзошел все ожидания, был куплен за 30 тысяч немецких марок. А его автор получил международный рейтинг – вошел во всемирный справочник «Акун», издающийся в Париже. Интерес к новому русскому художнику выявился и на аукционе «Версаль», где за достойную цену ушли «Джокер» и «Дирижер». После чего картины Лысакова отправились в австрийский Грац, на выставку «Русская душа».
Десятки знатоков искусства съехались в Грац, чтобы заглянуть в загадочную русскую душу. Приехал сюда и Йорген Вайхерт, признанный специалист по искусству Восточной Европы, член всевозможных жюри. Он готовил проект фестиваля «Искусство Европы», который должен был пройти в шестидесяти городах Старого Света. При отборе участников назвал Виктора Лысакова одним из самых интересных европейских художников.
Что же так привлекло Вайхерта? Наверное, то же, о чем спустя несколько лет скажет на выставке Лысакова в галерее «Марс» легендарный Василий Пушкарев – тот самый, который, будучи директором Русского музея, был изгнан оттуда советской властью за пропаганду нового искусства. «Не каждому из нас дано ощутить время, в которое мы живем, - сказал Василий Алексеевич. – А он, Лысаков, сейчас его понял…»
Я подумал: трудно, должно быть, тому, кто понял этот мир. Мир, из которого уходит гармония.
- Скажи, твой «Пир» – во время чумы?
- Я тебе расскажу, как я его написал. Ехал в старом вагоне метро, помнишь эти вагоны, ядовито-желтые внутри? И вдруг почувствовал, что этот цвет пронизывает, давит меня. Возникло ощущение: что-то случилось или вот-вот произойдет. В тот же день сел за «Пир» – на столе голые тарелки, за спинами «едоков» – желтое пространство с черным зрачком солнца…
Кажется, перед этим Лысаков написал и свою «Фею»: в зыбком, неверном свете фонаря – Существо в вечернем платье, с сумочкой, зажатой в растерянных руках. Босиком.
- Почему ты решил, что это фея?
- Видишь ли… Шел по предрассветной Москве, встретил девочку с лицом тридцатилетней женщины. Подумал: проститутка?.. А может, просто фея? Фея, заблудившаяся в чужом городе.
Вглядываясь в нашу жизнь, художник обнаружил мир, в котором люди живут на грани абсурда, где даже волшебники сбиваются с пути. Но вот парадокс: как ни мрачна и нелепа эта жизнь, в ней мерцает надежда. «Странны» персонажи Лысакова, но у них есть душа, а в душе этой еще живут и любовь, и надежда, и верность. Да, многие потерялись, но упорно – днем и ночью, из последних сил, ищут выход.
- Твои картины заставляют человека взглянуть на себя со стороны. Замечал, кто и как смотрит?
- Конечно. Одни себя узнают. Другие не хотят узнавать – не понимают моих картин.
Как-то я побывал на своеобразном рауте людей разных профессий и характеров, из разных городов и стран, объединенных страстью к искусству и, в частности, к своему избраннику. Каждый из них привез или принес с собой своего Лысакова. Меня привлекла картина из коллекции псковского врача Нины Морозовой – «Натюрморт со стаканом воды и луковицей». Автор «Натюрморта» и его нынешняя хозяйка вели между собой такой разговор: «Витя, скажи честно, в стакане на этой картине – вода или водка?» – «А ты как думаешь? – «Думаю, что это святая вода».
- Ты веришь в Бога?
- К сожалению, нет. И подчас завидую тем, кто верит. Один из этих людей - мой сын: посвятил себя Богу. Окончил международную теологическую школу миссионеров под Лос-Анджелесом. Я рад, что он стал священником.
- Почему?
- Кто-то назвал поколение наших сыновей «поколением памперсов». Многим из этих ребят «до фонаря» наши беды и проблемы. Священнику же мимо них никак не пройти.
Отец и сын. Невольно сравниваю их, художника, в картинах которого звучит голос флейты; и миссионера, который, наверное, еще в детстве понял, что этот звук должен дойти до людей.
P.S. Спустя годы, этот звук дошел до графства Монтерей. В феврале 2007 года состоялось большое открытие галереи Виктора Лысакова и большая вечеруха, на которой паслось целое стадо миллиардеров. Подавали шампанское Дон Периньон, белужью икру и мексиканские закуски. Стадо «слонов» охраняла команда секьюрити Клинта Иствуда. Гостей развлекал ансамбль русских казаков из Лос-Анджелеса. На чей-то недоуменный вопрос – зачем эти русские пляски, объяснили: если бы представляли, к примеру, Пикассо, то пригласили бы мастеров Фламенко.
«Lycakov Art Company» стремительно растет. Компания скупает картины художника из частных коллекций по всему миру. У меня на стене висит его «Ангел с котенком». Не приезжайте, господа, не продам!
Комментариев нет :
Отправить комментарий