НЕ КАЖДОМУ ДАНО. Часть 4

 Продолжение. Начало

VI

Как только сценарий ток-шоу появился в электронном почтовом ящике Пугачевой она тут же отправила его «очень влиятельному человеку» и русскому арабу – Роману. Но предварительно  написала в правом верхнем углу: «черновик сценария». Этим она давала понять, что заказчик может править материал как ему угодно.  К ее облегчению ОВЧ вечером позвонил сам и сказал, что доволен ее работой и не находит, что там можно исправить или дополнить.

- Чувствую, что в вашем стане появился большой хитрец. Скажите старику, кто он. Умираю от любопытства.

- Ну, что ж вы спрашиваете, - пролепетала Софья Дмитриевна смиренным голосом, - знаете, конечно, и кто и что и откуда родом.

В трубке послышался старческий смешок.

- Ах, Софья Дмитриевна, воробышек вы мой нежный, хоть и стреляный. Вас на мякине не проведешь. За что, спрашивается, лишили старика удовольствия побаловаться. Но с красивыми женщинами всегда так.

Передавайте от меня привет Илье Ильичу. Каков молодец, все подвел к тому, что евреи в своих бедах сами виноваты. Погрязли в раздорах, вот и воздается им. Говорил же им Сын Божий, что «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». А они не послушали, вот и результат. Кстати, скажите ему, пусть цитату эту использует. Будет и моя лепта в благом деле.

В трубке раздались короткие гудки, Пугачева с облегчением выдохнула и аккуратно положила трубку.

Спустя сутки одобрение пришло и от Романа. Однако не все проблемы были решены. Ее волновал Коган. Теперь, когда пришла пора приступать к делу, его настроение могло вызвать серьезные затруднения. Пугачева позвонила Кричевскому и назначала ему встречу все в том же подмосковном коттедже.

- Как чувствует себя наш друг Вениамин Коган? – спросила Пугачева, когда все, наконец, заняли свои места вокруг массивного стола.

- С тех пор, как я сообщил вам о его согласии, ничего не изменилось, - ответил Кричевский.

- А наш православный участник?

- Рвется в бой.

Маргарита посмотрела на Софью Дмитриевну, взглядом прося разрешения высказаться.

- Хочешь что-то спросить?

- Да, хочу сказать, что было бы неплохо закрепить согласие Когана обещанием гонорара.

Илья накануне просил Маргариту поднять эту тему.

-  А вы что думаете по этому поводу? – обратилась она к Кричевскому.

- Думаю, что это правильно. Он уже три месяца сидит без зарплаты.

- Вот как! Но дело в том, что наш заказчик не собирается оплачивать его услуги.

- Не то вероисповедание? – Илья Ильич презрительно скривил губы. – Ну и пусть его. В таком случае я готов с ним поделиться.

«Он готов… - подумала Пугачева. – Забыл, кто в доме хозяин. Придется напомнить».

- Мне кажется, что платить моим сотрудникам вне вашей компетенции, Илья Ильич. Я настаиваю на этом! Какую сумму, по-вашему, можно считать достаточной? Три тысячи евро его бы устроили?

- Вне всякого сомнения, - сказал Кричевский.

«Знал бы ты, дурашка, какие суммы приготовил для нас с тобой арабский приятель, так не восторгался бы моей щедростью», - пронеслось в голове Пугачевой, и она примирительно улыбнулась.

- Я могу сообщить Когану о вашем решении?

- Обязаны сообщить, если это гарантирует его участие. Илья Ильич, - продолжила Пугачева, - я разговаривала с нашим заказчиком, и он просил меня использовать в дискуссии одну цитату. Сказал, что хочет внести и свою лепту в благое дело. Надеюсь, вы не станете возражать?

- А что за цитата?

Пугачева достала из сумочки клочок бумаги и протянула Кричевскому.

- Не буду возражать, - сказал он, прочитав, - цитата придется весьма кстати.

- Ну, и отлично. На этом и закончим. Марго, завтра не спешите, раньше двенадцати вы мне не понадобитесь.

- Поедем ко мне? – Илья обнял Марго, - я соскучился.

- Только сначала завези меня домой, а то завтра мне не во что будет переодеться.

- Не проблема. Что скажешь про сегодняшний разговор? Мне кажется, что Софа не собиралась платить Когану.

- Не собиралась. Ты ее спровоцировал.

- Это когда сказал, что готов с ним поделиться?

- Заметил? Кто лошадь кормит, тот ей и правит.

- Боже, какие тонкости! Я ничего подобного не имел в виду.

- Потому ты и не политик.

- Надо позвонить Когану, обрадовать его.

Но звонить не пришлось, Коган объявился сам. Около одиннадцати Илья услышал его радостный голос.

- Я нашел аргументы против вас, - ликующе заявил он.

- Это радостная весть. Говорил же вам, что я подслеповат. Теперь вы откроете мне глаза.

- Хотите, прямо сейчас.

- Нет, сейчас я очень занят. Звоните завтра, поболтаем, а то и приезжайте. У меня для вас тоже хорошая новость.

- Скажете сейчас или завтра?

- Скажу, это быстро. Вам заплатят за участие в ток-шоу.

- Это прекрасно. А сколько, не знаете?

- Знаю, три тысячи евро.

- Сколько?

Голос Когана сорвался на фальцет. Илья повторил.

- Не может быть, это огромные деньги.

- Вы рады?

- Не то слово, я совсем пустой.

- Ну, все. До завтра.

Илья положил трубку.

- Обрадовался? – спросила Марго, приподнимаясь на подушках.

- Угу, - Илья посмотрел на нее влюбленными глазами. - Ты великолепна.

- Это скоро пройдет. Женщины быстро стареют.

- Ты всегда будешь прекрасна.

- Не говори глупости. В старости мы будем петь дуэтом мою любимую песенку.

- Какую?

- «Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли».

- Тебе нравятся Никитины?

- Безумно!

- А я вот раньше их не любил. Теперь только начал понимать и тоже полюбил.

- Отставание в развитии?

- Что? Вот ты как. Ну, берегись!

Илья прыгнул на кровать, навалился на Марго всем телом.

- Все, все, все, - запричитала она притворно, - раздавишь, я больше не бу-уу…

Договорить она не смогла, он уже целовал ее в губы, чувствуя, как закипает страсть.



Коган примчался в назначенный час. Илья встретил его приветливо. Этот человек нравился ему все больше и больше.

- Садитесь и рассказывайте, что накопали.

- Ваш Иисус врун!

- Э, иудей, поосторожнее, а то в глаз огребешь.

- Да будет вам, Илья, не надо фанатизма.

- Чтобы обвинять Бога во лжи надо иметь серьезные основания.

- А, по-вашему, все эти рассказы о чудесах не вранье что ли?

- И это ваш контраргумент?

- Единожды совравшему кто в другой раз поверит.

Илья оглушительно расхохотался.

- Что вы ржете?

- Я говорил вам, что подслеповат. Но вы по сравнению со мной просто крот, да еще с выколотыми глазами. Уж если чудеса Иисуса вранье, то что же тогда чудеса вашего Бога?

- Бог иудеев - есть Бог. А Иисус человек.

- Сын Божий! Не забывайте этого. Однако такие препирательства вполне в духе коммунальной кухни. Дурак – сам дурак. Это нас недостойно.

- У вас есть другие объяснения?

- И достаточно рациональные.

- Илья, ну что вы меня дурите. Говорите серьезно.

- Я и говорю серьезно. Ведь вы знакомы с теорией вероятностей?

- Глупый вопрос.

- Ах да, доктор физматнаук. Как я мог забыть! Ну, тогда вы все поймете сразу. Эта теория утверждает, что любое событие в принципе может свершиться. Дело только в том, какова вероятность этого. Авторы популярных книг любят приводить на этот счет примеры вроде чайника, наполненного холодной водой и поставленного на глыбу льда. Согласно теории вероятностей мы вправе ожидать, что вода в этом чайнике закипит.

- Глупости.

- Вы отрицаете теорию вероятностей?

- Нет, но к чудесам это не имеет отношения.

- Как это? Теория вероятностей ко всему имеет отношение.

- И чайник, поставленный на лед, закипит?

- Не чайник, а вода в чайнике. Конечно, вероятность убывающе мала, но так утверждает наука, и я ей верю. А вы?

Коган молчал.

– Прекрасно, значит, тоже верите.

- Ждать надо очень долго, а Иисус творит чудеса одно за другим.

- Действительно, это вызывает сомнения. Но предположим, мы решили провести натурный эксперимент. Поставили чайник на лед и сидим, курим бамбук. Вода не кипела, не кипела и вдруг закипела. Что это значит?

- И что это значит?

- Может, появился какой-нибудь новый фактор, которого мы не заметили.

-Что за фактор такой?

- Ну, скажем, микроволновое излучение. Мы поставили чайник на лед, когда излучения не было, а вода в нем закипела, когда оно появилось. Для нас же это выглядело бы как чудо или как торжество науки. Таким образом, при некоторых условиях вероятность наступления чуда может принять значение, близкое к единице.

- Скажете, что Иисус вызвал к Лазарю невидимых реаниматологов?

- Нашли дурака.

- Тогда что за фактор?

- Позвольте, Вениамин, ведь Иисус Христос сам и отвечает на этот вопрос, причем делает это неоднократно и очень настойчиво.

- Не понимаю.

Илья взял томик Библии открыл его в нужном месте и прочитал:

   «И вот, женщина, двенадцать лет страдавшая кровотечением, подойдя сзади, прикоснулась к краю одежды Его

 ибо она говорила сама в себе: если только прикоснусь к одежде Его, выздоровею.

 Иисус же, обратившись и увидев ее, сказал: дерзай, дщерь! вера твоя спасла тебя».

А история с хождением по воде, когда Петр едва не утонул. Помните?

«Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился?» Ну и так далее.

- Не может быть, чтобы вера творила такие чудеса.

- Мне кажется, что тут надо рассуждать от обратного. Любой врач знает, что больной, не верящий в выздоровление, скорее всего, умрет. И потом, без веры в успех невозможно сделать ни одного дела.

- Так что же, мой аргумент никуда не годится?

- Я этого не говорил. Годится, но не для телевизора. Если не хотите, чтобы вас растерзали православные фанатики, не смейте говорить, что евангелисты врут.

Понимаете, мы утратили веру Иисуса. Не знаем точно, во что он верил и как он верил. Попы все исказили и заморочили нам головы. Один символ веры чего стоит. Читали?

- Пробовал, одни противоречия.

- Там больше тогдашней политики, чем веры. И вашим и нашим, чтоб никого не обидеть, со всеми согласиться и все-таки от остальных как-то отличаться.

- Так скажите, Илья, вы верите, что все эти чудеса действительно происходили?

- Не знаю. Там есть одна интересная деталь. С виду совсем незначительная, но сильно повышающая уровень правдоподобия.

- Что это такое?

- Один малозаметный персонаж. Про него Иоанн говорит, что они видели человека, который именем Иисуса изгоняет бесов, хотя не ходит за ними, т. е. не является его учеником. И этот  персонаж меня смущает.

- Чем?

- Если думать, что Евангелия – это сказка во славу Иисуса, то этот персонаж совершенно лишний. Но если это действительно правда, то он показывает, что Иисус не исключение. Правильной вере можно научиться и без него. Это невыгодно для прославления самого Иисуса, и Марк мог ввести этот эпизод только в угоду истине.

- Ладно, сдаюсь, и с легким сердцем. Тем более что мое поражение будет компенсировано кругленькой суммой.



VII

Как и предполагал Илья Ильич, Коган проиграл, но сражался он отчаянно, как и положено настоящему солдату «на переднем крае». Словом, зрелище удалось. Наутро вся пресса отписалась об этом шоу. Журналисты наперебой восхваляли молодого православного священника. А среди авторов мелькали и еврейские фамилии.

Этот священник, и правда, хорошо выглядел и хорошо держался. Был спокоен, уверен в себе, даже степенен. Не пытался оскорбить или унизить своего противника. И в заключение сказал, что хотя предательство Иисуса Христа было большой ошибкой и привело еврейский народ к неисчислимым бедствиям, но это к тому же и урок для всех граждан планеты Земля. Мы не имеем права забывать, что всякие раздоры чрезвычайно опасны для всего человечества, и добавил, что согласился участвовать в этой передаче только потому, что ему ненавистна всякая ксенофобия.

- Блестяще! – сказал Илья. - Этот мальчик действительно хорош.

Была довольна и Софья Дмитриевна. «Очень влиятельный человек» позвонил ей поздно вечером и сказал, что не ошибся в ней. Это была высокая похвала, гарантировавшая ей дальнейшую поддержку.

Через два дня объявился и русский араб. Сказал, что смотрел шоу в Париже, созвонился со своим хозяином и тот велел передать Пугачевой, что лучшего и не ожидал. Так что теперь, когда он вернулся в Москву, надо обязательно встретиться. Роман просил пригласить на встречу и Кричевского, но так, чтобы он приехал в известный коттедж самостоятельно. С Пугачевой же они встретятся на старом месте и поговорят в дороге наедине.

Пугачева трепетала, миллион евро, который ей был обещан, не давал покоя. В добавку к уже сложившемуся капитальцу эта сумма позволяла ей прожить остаток дней беззаботно. Однако же она понимала, что одних только денег для этого недостаточно, и всерьез думала, как освободиться от уже розданных  обязательств. Впрочем, по всему выходило, что сделать это сейчас не удастся. Сразу все узлы не развяжешь. Тут надо действовать осторожно, постепенно, не пугая крутых людей внезапным исчезновением. Была у нее на этот счет одна задумка, но вот так сразу приступить к ее реализации Пугачева не решалась. Да и финансовые перспективы были хороши как никогда ранее.



Встреча состоялась и, погрузившись в кожаное кресло «Мерседеса», Софья Дмитриевна уже по первым словам Романа поняла, что ничего плохого ее сегодня не ждет. И верно, русский араб начал с того, что достал из бокового кармана белый конверт, положил ей на колени и сказал, что это ее гонорар. Она насторожилась, для миллиона евро конвертик был мелковат.  Но тут же выяснилось, что в конверте кредитная карта с оговоренной суммой. И снова недоверие кольнуло ее. Кредитную карту в любой момент можно заблокировать. Не подвох ли это? И на этот раз Роман угадал ее мысли, сказав, что там же и пин-код. Так что она может снять наличными всю сумму сразу, если ей так спокойнее, но только в банке Лион Кредит. Она улыбнулась и вопросительно посмотрела на Романа.

- Да, - сказал он, - все складывается удачно. Будем продолжать. Я не случайно просил  вас приехать отдельно от Кричевского. Не хочу, чтобы он знал о наших денежных отношениях.  Он ваш человек, и, тем не менее, считаю целесообразным передать ему деньги лично. Почему? Скоро вы это поймете, и тогда исчезнут последние подозрения. Вот, собственно, и все, что я планировал сказать  вам наедине. Он замолчал, и Пугачева решила раньше времени не проявлять любопытства. Надо, так надо. В конце концов, с ней, кажется, честно расплатились.



Роман приступил к делу без промедления, как только Пугачева представила Кричевского.

- Я работаю на очень богатого арабского шейха, - начал он, как только они расположились за столом. - Мой хозяин большой любитель и собиратель древностей. Он исповедует ислам и, кроме древностей, серьезно интересуется происхождением этой религии. Уже несколько лет он пытается найти человека, который бы имел нестандартный взгляд на Библию, от которой идейно пошло не только христианство, но и наша религия. И вот его референты по всему миру отслеживают все, что касается этой книги. В область их интересов попадают не только богословские работы, но и популярная литература, газетные публикации и прочее и прочее. Так они и отследили ток-шоу, которые устраивала Софья Дмитриевна. Его текст перевели на арабский язык и показали хозяину.

В первую очередь его заинтересовала мысль о связи Библии и науки. Он вызвал меня и приказал связаться с человеком, который увидел, что Библия как бы предваряет современные открытия.  Я встретился с Софьей Дмитриевной, просил ее свести меня с Вениамином Коганом, но оказалось, что он всего лишь излагал ваши мысли. Софья Дмитриевна не отказала мне и в знакомстве с вами. Но я был вынужден уехать сначала в Париж, затем в Эмираты. Знакомство пришлось отложить, а тем временем появилось на экране очередное шоу. Мой хозяин посмотрел его в записи и приказал форсировать встречу с вами, чтобы сделать определенное предложение.

- Предложение? – Илья оторвал взгляд от стола и посмотрел в глаза Роману, но никакого подвоха в них не обнаружил. – В чем суть предложения, - спросил он равнодушно.

- Мой хозяин, безусловно, умный человек и предпочитает учиться на чужих ошибках. В данном случае я говорю о Джордже Соросе.

- И в чем его ошибка? – спросил Илья.

- Он открыто действовал в закрытой стране.

- Сорос был вынужден поступать именно так. Масштабы его помощи российским ученым были настолько велики, что скрыть их от властей не было возможности.

- Пусть так, но его организация была уничтожена. Мой хозяин не помышляет о масштабах Сороса, его интересуют только ваши исследования.

- Он хочет их финансировать?

- Да. Именно в этом и заключается суть его предложения.

- О какой сумме идет речь?

- Для начала один миллион евро, - Роман жестом указал на конверт, лежащий на столе.

Илья замолчал. Пугачева внимательно наблюдала за ним и была поражена тем, что ни единый мускул не дрогнул на его лице. Пауза затянулась. Наконец, Илья спросил:

- Роман, почему вы молчите?

- Я? – Роман был явно обескуражен. – Это вы молчите.

- А я и не могу ничего сказать, пока не получу исчерпывающую информацию. Не сводится же ваше предложение к тому, чтобы просто всучить мне деньги?

- Ах, какая хватка! – с восторгом подумала Пугачева. – С ним надо держать ухо востро. Он смутил даже этого араба.

- Почему всучить? – обиженно спросил Роман. - Никто не хочет вам ничего всучить.

Илья, словно не замечая обиженного тона, продолжил:

- Не тяните резину, Роман, говорите, что я буду должен вашему хозяину за эти деньги?

- Ничего.

- Тогда не понимаю, почему вы обиделись на слово «всучить». Оно в этом случае вполне уместно.

- Мой хозяин предлагает грант для того, чтобы вы могли сосредоточиться на своих исследованиях

- Гранты ни в коем случае не предполагают, что получившие их ученые могут делать все что угодно. Они должны, как минимум, писать регулярные отчеты о проделанной работе. В них содержатся формулы изобретений, описания экспериментов и результаты, которые не так уж редко имеют признаки государственной тайны.

- Илья Ильич, речь идет о библейских исследованиях. Какие государственные тайны там могут содержаться. Ведь это древняя история.

- Не скажите, в истории часто обнаруживаются бомбы посильнее иных ядерных зарядов. Библия – книга еврейская. А вы, арабы, мягко говоря, не симпатизируете этому народу. Уж не хочет ли ваш эмир или шейх или кто он там на самом деле, откопать исторический компромат на евреев. Нечто вроде протоколов сионских мудрецов?

- Нет! – Категорически отрезал Роман. – Ничего подобного он не замышляет. Он хочет дать вам возможность спокойно работать. При этом не требует никаких отчетов и готов удовлетвориться только вашими публикациями в открытой печати.

- Тогда зачем нужны его деньги? Я и без них этим занимаюсь. Будут и публикации, но только когда я сочту это своевременным.

- Послушайте, господин Кричевский, до сих пор вы не один год потратили на первобытных людей…

- Да, это моя тема и я не собираюсь ее бросать. Еще и потому, что неожиданно оказалось, что история гоминидов очень тесно связана с Библией.

- Может быть. Но я не об этом. Теперь вы зарабатываете деньги и тратите на это драгоценное время и силы. Мой хозяин хочет избавить вас от рутинных проблем и надеется, что от этого дело пойдет быстрее. Это все! Больше за этими деньгами ничего не стоит. Поверьте, что это так. Если хотите, поедем в Эмираты, и вы услышите это от него лично.

- Спасибо, Роман! Вы были убедительны, но я должен подумать.

- Я пробуду в Москве еще десять дней, надеюсь, что этого времени вам хватит для размышлений.

В машине Роман спросил Пугачеву, понимает ли она, что окончательно вступит во владение кредитной картой только после того, как Кричевский согласится сотрудничать. Она кивнула.

- Вот и хорошо, - сказал Роман, выезжая из ворот.



Вечером Илья рассказывал Маргарите о встрече с русским арабом.

- Понимаешь, что это значит?

- Пока не очень.

- Это значит, что мы можем пожениться, не дожидаясь защиты диссертации.

Марго посмотрела на него и в глазах ее светилась нежность.

- Боже мой! Ты совсем мальчишка. Неизвестно, что потребуют от тебя за эти деньги, а ты готов немедленно заглотать крючок, только чтобы жениться.

- Ты что, не доверяешь этому арабу?

- Ни одной секунды!

- Обоснуй.

- Что тут обосновывать, бесплатный сыр, знаешь, где бывает.

- Почему бесплатный? Он же финансирует научные исследования.

- Но не получает при этом эксклюзивной информации и даже не становится эксклюзивным владельцем информации. За что же он платит такие деньги? Не понимаю.

- Может, ты и права, но чем больше я думаю об этом, чем больше склоняюсь к тому, чтобы взять эти деньги.

- Илья, ты не знаешь их истинных намерений…

- Еще до ток-шоу мне показалось, что кто-то лазил в мой компьютер. Не знаю, что именно вызвало эту мысль. Вроде бы ничего не изменилось, но сердце почему-то екнуло. Я стал искать признаки вторжения, но ничего не нашел. И тогда подумал, что мне это почудилось. На всякий случай позвал знакомого компьютерщика, но и он никаких следов взлома не обнаружил. И все-таки я скачал всю информацию на флешку, еще раз проверил, не содержит ли она чего-нибудь постороннего, каких-нибудь вирусов, троянских программ, не знаю чего еще. Все было чисто.  Купил новый компьютер, загрузил новый Windows и успокоился.

- А что может быть тайного в твоем компьютере, ты что, владеешь государственными секретами?

- Нет, но там есть одна гипотеза, которая наверняка не безразлична арабам.

- Что за гипотеза?

 - О происхождении евреев. Она построена на данных, взятых из Библии. Думаю, она их и заинтересовала.

- И они ее украли?

- Не знаю. Но могли скопировать.

- Если они уже получили то, что хотели, зачем за это платить?

- Одной гипотезы недостаточно, надо найти доказательства. Ну, и они, видимо, не хотят, чтобы это исходило от них.

- И ты им нужен, чтобы доказать и раскрутить собственную гипотезу?

- Не знаю, что и думать. Наверное, что-то в этом роде.

- А в чем идея?

- Не спрашивай.

- О, Господи! Какой ты мнительный.

- В Библии есть намеки на то, что евреи - пришельцы.

- Что-о-о? - Марго расхохоталась. - Ты серьезно? Бред какой!

- Может, и бред. Но за него уже предлагают миллион  в полновесной валюте.

- А как ты думаешь, они залезли в компьютер через Интернет?

- Вряд ли, мне кажется, что они здесь были.

Марго встревожилась.

- Но тогда они наверняка нас слушают.

- А вот об этом я не подумал.

- Одевайся, пойдем на улицу.

- Что собираешься делать? - спросил Илья, когда они вышли из подъезда.

- Надо позвонить.

Илья протянул ей мобильник.

- Нет, только из автомата.

 Пока Марго  разговаривала, Илья курил, нервно оглядываясь. Теперь ему казалось, что за ним следят.

- Давай немного погуляем, - предложила Марго, закончив разговор. – Скоро приедут люди из нашей службы безопасности и проверят твою квартиру на жучки. Отдашь им ключи, и пойдем вон в то кафе, посидим, чтобы им не мешать.

Илья удивленно посмотрел на Марго.

- Неужели это так просто.

- Что просто?

- Вызвать таких специалистов.

- Ты не знаешь, но мы регулярно находим жучки и в кабинете Софы и в приемной. О телефонах я и не говорю, их прослушивают постоянно.

- Вот-вот, все-таки я угодил в это дерьмо.

- Сожалеешь?

- Должен был бы сожалеть, но почему-то не сожалею. Даже немного интересно.

- Я рада, что ты не паникуешь.



Старенький черный «Опель» остановился на углу. Двое юношей с маленькими чемоданчиками выбрались из него и помахали Маргарите.  Она пошла навстречу, что-то пошептала на ухо одному из них, отдала ключи и вернулась к Кричевскому.

- Пойдем, у нас есть пара часиков. Раньше они не управятся.

Последние сорок минут они провели в кафе напротив дома Кричевского. Разговаривать не хотелось, Илья думал о своем, Марго ждала удобного случая, чтобы попросить прощенья. Наконец, она решилась.

- Илья, - он не сразу вышел из задумчивости, посмотрел на нее, взгляд его был рассеян. – Я не буду настаивать, если ты решишь больше не сотрудничать с Пугачевой. И прости меня, я втянула тебя в это дело.

- Марго, прошу тебя, прекрати. Ты ни в чем не виновата. Решение принимал я. К тому же нет причины раскаиваться. Что, собственно, произошло? Залезли в мой компьютер? Так хакеры же бесчинствуют по всему Интернету. Любой может стать их жертвой. Мне предложили большие деньги? Но это даже приятно, значит, я не чепухой занимаюсь. Скажешь, они хотят использовать это в недобрых целях? Но такова судьба чуть ли не всех изобретений и открытий. Что бы мы ни делали – мы все равно делаем оружие. Историки не исключение. Они не могут не добывать новых фактов – это их работа. А политики тут же лепят из них какую-нибудь гадость. В чем ты виновата?

- Моя вина в том, что нарушила твой безмятежный покой.

Илья усмехнулся.

- Не ты его нарушила, я сам его нарушил. Надо было пропустить мимо глаз намеки на то, что евреи – люди не здешнего происхождения. И ничего бы не было. Ведь это не теория, не научно установленный факт, даже не настоящая гипотеза. Всего лишь полуфантастический вымысел, вроде бы подтверждаемый определенной интерпретацией некоторых библейских мифов. Но таких правдоподобных интерпретаций для каждой байки можно с десяток придумать.

- И что дальше?

- Сделаю вид, будто ничего не заметил, и возьму деньги у арабов. Надо изнутри контролировать развитие процесса. Иначе они найдут беспринципного борзописца и наделают кучу мерзостей. С их деньгами это несложно… Смотри, твои специалисты уже закончили.

Марго поднялась, быстро пошла к выходу. Пока Илья искал  официантку, пока расплатился и переходил улицу, Марго закончила разговор.

- Ну, что сказали спецы?

- Сказали, что ничего постороннего не обнаружили.

- Странно, я был уверен, что они найдут кучу жучков. Может у них оборудование устаревшее?

- Софе подогнали его из Америки. Новейшая ЦРУшная разработка.

- Тогда совсем ничего не понимаю. Ладно, не будем гадать. Скоро все само собой прояснится.



VIII

Прежде, чем принять деньги, Илья планировал задать Роману вопрос, ответ на который мог бы несколько прояснить ситуацию. С него он и начал второй раунд переговоров.

- Роман, я в растерянности. Пожалуйста, проясните ситуацию. Какие именно темы интересуют вашего хозяина?

- Библия.

- Но это очень неопределенный ответ.

- У вас своеобразный подход к библейским текстам и своеобразные интерпретации. Вот они и интересуют моего хозяина.

- Но, может быть, у вас есть некие предпочтения и вы хотели бы видеть интерпретации каких-то определенных текстов?

- Никаких предпочтений нет. Занимайтесь тем, что интересно вам. Пишите об этом. Можете присылать нам рукописи до печати, но можете  этого и не делать и присылать готовые публикации. Если с этим возникнут затруднения, связывайтесь со мной, и мы возьмем заботы о публикациях на себя. Кроме того,  хозяин готов отдельно оплачивать издание книг, если они появятся.

- Сумма, которая была названа в прошлый раз, обязывает меня к пожизненному сотрудничеству с вами?

Роман улыбнулся так, как мог бы улыбнуться наивному вопросу школьника.

- Нет, эта сумма должна поддерживать ваши исследования в течение года.

- Какой объем я должен выдать за это время?

- Если вы этого не знаете, то мы не знаем тем более. В любом случае возвращать эти деньги не придется. В конце года вас может ожидать только одна неприятность: хозяин прекратит финансирование. Но если вы будете работать, этого не случиться. Это все?

- Да.

- Тогда с нашей стороны еще одна просьба или даже условие. Вы всегда должны быть на связи. Это значит, что просто не надо надолго выключать мобильный телефон. Разумеется, это не касается посещения врача, театра и всех случаев, когда по правилам требуется телефон выключать. Я говорил уже, что мы собираем информацию по всему миру, и нам в любой момент может потребоваться ваша консультация.

- Это не сложно сделать.

- Прекрасно. Вот ваш грант, – Роман передал Кричевскому белый конверт. – Здесь кредитная карта с оговоренной суммой, - сказал он, вставая, - работайте и ни о чем не беспокойтесь.



- Все это чертовски странно, - говорил вечером Илья, крутя в пальцах прямоугольник кредитки. – Я почти поверил в то, что они не собираются меня контролировать.

- Ты не перестаешь удивлять меня своей наивностью. Ведь тебя же настоятельно просили не выключать мобильник.

- И что это значит?

- Только то, что они в каждое мгновение будут знать, где ты находишься.

- Мобильник? Ну, конечно же. Черт, ну конечно! Если они знают, где я нахожусь, то вычислить компьютер и посмотреть, что я там написал, всего лишь дело техники.

- Илюшенька, какой ты сообразительный.

- Очень сообразительный, ведь понял же, слава Богу, почему он не требовал даже отчетов. Черт, черт, черт! И спрятаться от них некуда. Плевать, посмотрим, чем все это обернется. Как говорила моя бабка: Бог не выдаст, свинья не съест… Слушай, совсем забыл. Звонила Софа, сказала, что затевает новый проект. Не очень понял, чего она хочет на этот раз. Что-нибудь об этом знаешь?

- Немного, но соглашаться не советую.

- Почему?

- Ее подцепил на крючок один нехороший человечек.

- Кто такой?

- Она называет его «ОВЧ». Это аббревиатура, а полностью – «очень влиятельный человек».

- А имя?

- Ни разу не проговорилась.

- И чего он хочет?

- Поднять популярность православных националистов.

- Ну, это точно не для меня. Тем более что есть замечательная отмазка. Она подогнала мне арабов, вот теперь я на них и работаю. Правильно?

- А ты работаешь?

- У меня есть одна тема, которой я давно хотел заняться. Правда она все равно имеет отношение к евреям, но только косвенное, и сама по себе никого раздражать не может.

 - Расскажешь?

- Почему нет? Расскажу, если захочешь слушать.



Года два назад Софья Дмитриевна слила инсайдерскую информацию одному бизнесмену. Тот ею воспользовался, опустил акции конкурента и скупил их за бесценок. Не осталась в накладе и Пугачева, получив от своего приятеля изрядный куш. Прежде чем совершить этот неблаговидный поступок Пугачева позаботилась, чтобы ее роль в деле никогда не была раскрыта. И ей это почти удалось. Во всяком случае тот, кого разорили, ни в чем Софью Дмитриевну не подозревал. Весь его гнев обратился на того, кто скупил акции. И разбогатевшему бизнесмену на пользу это не пошло. Спустя три месяца он был застрелен в собственной машине в самом центре Москвы.

Пугачева сначала испугалась, но вскоре простая мысль успокоила ее: убит единственный человек, который знал истинного виновника.

Однако на самом деле все было не так гладко, как ей представлялось. Узнал о роли Пугачевой по своим каналам и тот самый ОВЧ, который теперь покровительствовал ей. Поняв, что это неплохой крючок, на который в случае чего можно подвесить шуструю бабенку, он до поры спрятал подальше козырной туз. Но с тех пор уже несколько раз был готов предъявить его Пугачевой. Однако до сих пор до этого так и не дошло. К своему счастью,  Софья Дмитриевна неизменно сдавалась раньше, чем он решался это сделать.

- Православие же коренная религия для России, - говорил «очень влиятельный человек» во время очередной встречи с Софьей Дмитриевной, - а живем, как на вулкане. Вот случилась трагедия в Беслане. Кровь в жилах стынет, и мы принимаем решение поставить там православный храм, чтобы люди молились о душах невинно убиенных деток наших. Что ж вы думаете, любезная моя Софья Дмитриевна, и сказать толком об этом намерении не успели, а со всех сторон уж возражения понеслись. Вот, извольте видеть, - он раскрыл газетку, - что по этому поводу Равиль Гайнутдин изволил заявить: «…и вызов правам православного большинства Северной Осетии, и спекуляция на трагедии Беслана…». Или вот в Саратове нашелся католический епископ Клеменс Пиккель. Так он тоже голос против нас возвысил. Призывает учитывать мнение родителей, мол, не все они православные. А мы и сообщали во всеуслышание, что решение это было поддержано большинством жителей Беслана.

Он еще заявляет, что сам был свидетелем того, как родители приносили на могилы различные языческие символы, например, сосуды с водой. Ну, что за болван, в самом деле? Какие языческие символы – сосуды с водой. Террористы детям пить не давали, жаждой их мучили. Вот и приносят матери воду, чтоб их детки могли напиться. Никак поверить не могут, что деток их Господь принял и ничего земное им не нужно.

Ну, что это такое, в России ли мы? Уж не ведаю, что и думать. Вот и позвал вас на помощь. Хочу по губам дать этому Пикелю.

- Католикам или все же татарам? Муфтий, куда, как резче высказался. Да и наступают они на православие значительно агрессивнее католиков. На Олимпийском проспекте задумали построить «Московскую Мекку». Проект грандиозный, минарет чуть ли не выше колокольни Ивана Великого.

- Все так, все так, Софья Дмитриевна. Но от войны с татарами мы пока воздержимся. Что ни говори, а они наши. В Казани даже считают, что Русь от них, от татар пошла. Сами знаете, что будет, коли русского потереть с пристрастием… И что же вы думаете, как мы отвечаем на эту агрессивность? Пригласили наших конкурентов участвовать в школьном образовании. Уже и с президентом говорили. Так что теперь планируется не только основы православия детям преподавать, но и основы ислама, иудаизма и буддизма.

«О-о-о! – Мысленно взвыла Софья Дмитриевна. - За что России этот ужас?»

- Так вот, - продолжил ОВЧ, - с этими мы воевать не будем, но католики - совсем другое дело. Их мы в компанию не приглашаем. И хочу я, чтобы на это дело вы своих друзей-депутатов подняли. Соберетесь за круглым столом и, как говорится, выскажетесь решительно и, так сказать, не взирая на лица.

Пугачева замерла

- Вы что, хотите, чтобы и я участвовала?

- Непременно! Без вас никак невозможно. Вы и организатор, и вдохновитель, словом, лидер. Как же это без вас.

- Но…

- И никаких возражений, милейшая Софья Дмитриевна. Обидите старика, что тогда будет?

Пугачева едва не взбунтовалась, хотела спросить: «А что тогда будет»? Но сдержалась.

- Не смогу я, - сказала она умоляющим голосом, - это испортит мои отношения с кардиналом. Вы же знаете, о ком я говорю.

- Знаю, знаю, и вот что скажу: откажетесь - с кардиналом отношения сохраните, а со мной навек испортите. Но не тороплю, подумайте, что вам выгоднее.



Уже вечером курьер в форменной тужурке принес заказное письмо. Пугачева расписалась, приняла конверт и извлекла из него два листа бумаги. Это был отчет сотрудника службы безопасности о том, когда, кому и какую инсайдерскую информацию она передала два года назад. Пугачева бессильно откинулась в кресле. Это был смертельный удар. Несколько дней назад она договорилась со знакомым кардиналом о том, что он подготовит ей почву для перехода на Запад после окончания ее депутатского срока. Теперь об этом и думать было нечего. Впрочем, это ее не очень расстроило. Не те времена, она и сама может купить себе жилье и жить, не тужить. Хуже было другое: этот документ буквально загонял ее в рабство. И вот с этим она смириться не могла.

«Влиятельный он человек или не влиятельный, но это уже слишком», - подумала она и налила себе коньяку в хрустальную рюмочку.



Илья Ильич понимал, что, хотя по устному договору он не должен предоставлять отчеты, все же работать было необходимо. Перечитывая материалы прошлых лет, он думал о том, какую тему выбрать для начала. Его давно волновали проблемы, связанные с первой цивилизацией. Почему именно шесть тысяч лет назад и под воздействием каких факторов шумеры создали свою цивилизацию? На первый взгляд, эта тема не имела отношения к Библии. Но Кричевский подозревал, что это не совсем так, или даже совсем не так.

Несколько лет назад, когда он впервые этим заинтересовался, огромное впечатление на него произвели достижения, которых добился этот народ на протяжении всего 1200 лет. Он тогда даже составил список этих достижений. И вот теперь, перечитывая его, думал, что без резкого, даже внезапного изменения способа мышления это было бы невозможно. И в самом деле, за кратчайший срок шумеры сделали столько великих открытий и изобретений, что дух захватывало.

Илья тогда насчитал порядка 40 открытий. А это значило, что в среднем они совершали что-нибудь великое через каждые 37,5 года. Это выглядело особенно поразительным, если учесть, что до них интервалы между открытиями и изобретениями могли составлять тысячи, если ни сотни тысяч лет.

Письменность и колесо - важнейшие открытия шумеров. Но кроме них - это школы, парламент, космогония и космология, первый книжный каталог,  первый календарь, который начинал летоисчисление с  3760 года до Р.Х., деньги, налоги, законы, медицина, первая печь для обжига кирпича, методы обогащения руды, плавка металла и литье, производство бронзовых изделий и т.д. и т.п.

Илья был и оставался приверженцем бихеоверизма, а потому верил, что человек ничего не делает без достаточных оснований. И если уж тратит на что-либо энергию, то для этого должны быть серьезные мотивы. Но как эти мотивы обнаружить? В известных ему шумерских текстах о них ничего не говорилось. И, если подумать, то и говорить о них шумеры не могли.

Размышляя об этом, Кричевский раз и навсегда отверг всякие «измы», с помощью которых ученые пытались объяснить феномен возникновения цивилизации. Он был убежден, что к цивилизации человека не могли принудить не географический детерминизм, ни какой-либо иной. Не могло это произойти ни под влиянием ландшафта, климата, демографических особенностей или больших рек. Секрет прятался где-то в изменении мышления.

Первобытные люди, он это знал, в основном не строили логических цепочек. За все отвечали сверхъестественные силы, они и были в сознании людей основной причиной всего происходящего. Проще говоря, они совсем не владели индукцией,  не могли обобщить разрозненные факты и создать теорию, которая бы их объясняла. Почти полное отсутствие такого мышления и было причиной медленного развития человечества, ведь для технических изобретений индукция совершенно необходима.

Ну, вот хотя бы преобразование вращательного движения в движение поступательное с помощью колеса. Конечно, шумеры могли наблюдать, как нечто катится. Например, камень. Могли наблюдать и какую-нибудь сороконожку. Но надо же совместить то и другое, представить, что вместо ног у этого существа круглые камешки. Необходима и третья составляющая – ось. Вот тогда это уже не сороконожка, а маленькая тележка. Чистая индукция, посильнее, чем у Ньютона, когда он, чтобы открыть закон тяготения свел воедино свободное падение предметов, движение планет и чередование приливов и отливов.

Откуда же взялась у шумеров эта индукция? Тогда он вдруг понял, что «лицом к лицу лица не увидать». А это значило, что для осмысления должно было пройти немало времени. Вот тут и возникла у него мысль о Библии как о книге, тексты которой в некоторых случаях совпадали с шумерской мифологией. В этом не было ничего удивительного уже потому, что шумеры в свое время были завоеваны семитами. А их цивилизация переросла в Вавилонскую цивилизацию, так что теперь обе они как бы сливаются в единую шумеро-вавилонскую цивилизацию. Вот в Библии, написанной не менее чем через полторы тысячи лет после краха шумеров, Кричевский и начал искать причины радикального изменения их мышления. Он был уверен, что они рано или поздно там обнаружатся.

По сути, надо было найти ответ на вопрос, почему вдруг резко изменилась благостная жизнь его гоминидов. Ведь именно шумерская цивилизация дала человечеству не только полезные изобретения и открытия, но и войны в нашем теперешнем понимании, и ту самую злокачественную деструктивность, которой Эрих Фромм посвятил отдельный труд.

Вот это и была основная причина, по которой он всерьез занялся историей древних гоминидов, где и преуспел. Диссертация отвлекла его от шумеров, и в какой-то момент он даже решил совсем оставить безумную затею, тем более что тогда же обнаружились напугавшие его намеки на необычное происхождение евреев. И вот теперь, не только его волей, все возвращалось на круги своя.

Илья Ильич сидел перед компьютером  и думал, с чего начать, чтобы обойти сцену с изгнанием из рая. Ничего особенно умного в голову не приходило, и он решил притвориться, что место нахождения рая никакого значения не имеет. А раз так, то и говорить о нем нечего.

Облегченно вздохнув, он написал первую фразу: «Смысл библейского грехопадения вовсе не в том, что Адам и Ева  нарушили завет и тем согрешили перед Богом…»





IX

Марго приехала вечером. Позвонила с улицы, а вдруг он не один, и сказала, что уже выходит из метро. Илья заканчивал статью и в ожидании Марго быстрее застучал по клавиатуре. Последняя фраза легла сама собой: «С тех пор, неизменно стремясь к добру, очень часто, а может быть и всегда, мы творим зло».

Дверь в прихожей хлопнула, и он пошел встречать Марго.

- Привет! Наконец-то ты вспомнила обо мне.

- Ты рад, что вспомнила?

- Рад, конечно.

- То-то. Чем занимался?

- Писал статью.

- И как?

- Поставил точку, когда ты открывала дверь. Есть хочешь?

- Как всегда, - Марго протянула ему целлофановый пакет.

- Чего тут? – спросил Илья, принимая пакет.

- Продукты.

- Да, не может быть! Ты и магазин – вещи несовместимые.

- Да ну тебя… Тут лазанья.

- Ты собираешься питаться этой дрянью?

- Не надо, это вкусная штука.

- Ну, и отлично, не буду спорить. Марго, для тебя все готов сделать, даже разогреть лазанью.

- А для себя?

- Вот тут прости. Я предпочитаю стейк из форели с отварной картошкой.

- Стейк из форели? Он что, один?

- Кто один?

- Стейк.

- Почему один? Четыре полноценных стейка.

- А мне?

- Что тебе?

Марго набросилась на него с кулаками, принялась колотить в грудь и притворно хлюпать носом.

- Негодяй, как ты можешь издеваться над голодной женщиной. Я заботилась о тебе, не хотела, чтобы торчал на кухне…

- Все, все, все. Я немедленно разогреваю лазанью.

- Ты опять за свое…

- Слушай, не понимаю, ты форель, что ли, хочешь?

- Да, да, да!

- Ну, так бы сразу и сказала, а то драться, носом хлюпать.

- А лазанья?

- Лазанью в морозилку, на черный день. Пойдем на кухню.

Илья обнял ее, как маленькую девочку, потерся щекой о ее волосы. Этот запах его успокаивал.

- Посиди, через десять минут все будет готово. Картошку я сварил еще днем.

- О чем статья? - спросила Марго, когда они уселись за стол.

- О добре и зле.

- Это имеет отношение к евреям?

- Только косвенное. Не знаю, что с ней делать, может, послать им напрямую? Пусть сами выбирают журнал, куда ее засунуть.

- Я думаю, так и надо сделать.

- Ну и отлично, завтра сброшу ее Роману.

- Знаешь, как его настоящее имя?

- Нет.

- Рахман. А полностью - Рахман ибн Махкам. В переводе это значит: милосердный человек, сын сильного человека.

- А ты откуда знаешь?

- Софа сказала. Дашь статью почитать?



Утром Илья смотрел, как Марго одевается, и дивился ее движениям – плавным, но очень быстрым и точным.

«Как пантера», - подумал он.

- Ты приедешь сегодня?

- Нет, очень много дел, придется сидеть до ночи. Не хочу, чтобы ты видел меня уставшей.

Илья отвернулся к стенке и не заметил, как снова заснул.



Его разбудил телефонный звонок. Он не сразу понял, с кем говорит.

- Софья Дмитриевна? - спросил он.

- Я, я! Чем вы по ночам занимаетесь, Илья. Время уже половина одиннадцатого. Можете к двум часам быть у меня?

- Да, буду.

Илья сел на кровати, покрутил головой, освобождаясь ото сна.

Ровно в два часа он вошел в приемную Пугачевой. Марго была на своем месте. Свежий цвет лица, бодрый взгляд – как будто бы и не было бессонной ночи.

- Чего ты мне вчера не сказала, что я понадоблюсь?

- Понятия не имела. Это образовалось только что.

Она встала, открыла дверь кабинета, не входя, доложила.

- Проси! – услышал Илья голос Пугачевой. – Илья, нужна ваша помощь. Нам предстоит «круглый стол» с католиками. О теме я понятия не имею. Наши возмущены их агрессивным вторжением на территорию РПЦ и вмешательством в дела, которые их совершенно не касаются. Можете помочь?

- Вряд ли. Во-первых, разногласия между католиками и православными яйца выеденного не стоят, и говорить о них серьезно просто смешно. Но главное в том, что работа на Романа отнимает у меня все свободное время.

- Илья, умоляю, хотя бы тему.

- Понимаете, миссионерство и прочее в том же духе – это вопросы политические, а в них я не силен. Думаю, что делать эти проблемы общественным достоянием – великая глупость. Ничего, кроме склоки на коммунальной кухне не получится.

- Но мне-то что делать?

- Откажитесь.

- Не могу.

- Тогда обратитесь к тому попику, который дискутировал с Коганом.

- Вы думаете?

- Он парень неглупый.

- Хорошо. Тогда вот еще что. Звонил Роман и просил меня подобрать для публикаций ваших материалов несколько изданий. Не представляю, что это могут быть за журналы?

- Практически любые научно-популярные издания. «Наука и религия», например, или «Знание - Сила».

- Хорошо, я поняла.

- Это все?

- Да, но все-таки подумайте о моей проблеме.

Выйдя из Госдумы в Георгиевский переулок, Илья повернул налево к Тверской, и тут же увидел молодого человека, которого час назад видел в вагоне метро. Что-то дернулось под ложечкой, но он не подал вида, и прошел мимо. Однако намерения его мгновенно изменились. Он повернул по Тверской направо и вскоре оказался у дверей книжного магазина «Москва». Здесь он взял первую попавшуюся книгу, шагнул за стеллаж и, делая вид, что читает, стал наблюдать за входом. Спустя минуту в магазин вошел тот же молодой человек.

«Не ошибся, - подумал Илья, - следят. Но кто? Неужели это люди Романа? Нет. У Романа другие способы контроля. Тогда кто?.. Господи, да что это такое! Сначала арабы, теперь еще кто-то. Я вижу, как растет моя популярность».

Прикрывшись книжными стеллажами, Кричевский выскользнул на улицу, свернул в Глинищевский переулок, оттуда через проходной двор в Столешники и по Дмитровке вернулся в Думу.

- За мной следят, - сказал он Маргарите и прошел в кабинет к Пугачевой.

- Посидите, сейчас я позвоню, - сказала она, выслушав Илью.

«Очень влиятельный человек» оказался на месте. Пугачева в лоб спросила его, в чем дело, почему следят за Кричевским. В трубке усмехнулись.

- Почему, любезная Софья Дмитриевна, вы обращаетесь ко мне всякий раз, когда случаются подобные вещи? Я не имею к этому никакого отношения.

- Илья Ильич напуган и отказывается со мной  сотрудничать.

- Передайте ему, чтобы не волновался, я попробую с этим разобраться.

- Спасибо, спасибо! Я вам очень благодарна.

«Очень влиятельный человек» вызвал начальника службы безопасности, и тот явился, как всегда, почти мгновенно.

- Вы нашли нового сотрудника Пугачевой?

- Так точно! Его фамилия Кричевский.

- Это я и без вас уже знаю. Что еще?

- За ним ведут наблюдение.

- Это я тоже знаю. По существу, пожалуйста.

- Он встречался с этим арабом – Рахманом.

- Вы знаете, о чем они говорили?

- Да.

- Есть запись?

-Так точно.

- Подготовьте мне расшифровку, а наблюдение снимите немедленно. Ваш агент засветился. Накажите его примерно. Болванам здесь не место.

Прочитав отчет и расшифровку разговоров Кричевского и Рахман ибн Махкама, «очень влиятельный человек» усмехнулся.

- Вот и славненько! Кто ж не знает в наше время, что всякий араб есть террорист, а всякий террорист – член Аль-Каиды. И выходит, что пора нам с вами познакомиться, господин Кричевский, - пробормотал он про себя.





X

Статья Кричевского о том, что добро и зло есть одно и то же, большого отклика не вызвала. Отослав статью Рахману, он поместил ее и в Интернете. И вот тут получил с десяток комментариев. Писали разное. В трех комментариях отмечалось, что мысль не нова. Еще Геродот прямо заявлял, что добро и зло – суть одно и то же. Вспоминали и великого ниспровергателя моральных устоев – Фридриха Ницше, который корил метафизиков за то, что они не дали себе труда усомниться. И даже приводили соответствующую цитату из его работы «По ту сторону добра и зла». Цитата действительно была к месту.

«А усомниться следовало бы, - говорилось в ней, - и как раз в двух пунктах: во-первых, существуют ли вообще противоположности,- и далее, - Возможно даже, что и сама ценность этих хороших и почитаемых вещей заключается как раз в том, что они состоят в фатальном родстве с этими дурными, мнимо противоположными…».

«Все это верно, - думал Кричевский, - но нужно было с чего-то начать». Большинство откликов сводились к вопросу: а дальше что? Но два комментатора задавали непростой вопрос: «В чем, собственно, ошибка, и если она была, то каковы последствия?» В сущности, в этом вопросе таилось продолжение темы, и Кричевский на него откликнулся.

«В первой статье, - писал он, - я говорил о том, что до сих пор неизвестно, какие именно факторы так подействовали на племя шумеров, что они вдруг перешли от варварства к цивилизации. В связи с этим оставлю в стороне всевозможные «детерминизмы» и обращусь сразу к теории А. Дж. Тойнби.

Два его тезиса обращают на себя внимание. Первый – это отказ от какого-то одного решающего фактора и признание того, что переход к цивилизации возможен под воздействием только группы факторов. Когда он говорит о «вызове», то имеет в виду нечто вроде пакета таких факторов. Второй – это обращение к противоположностям, которые, по-видимому, и являются серьезной, если не главной силой, приводящей к цивилизации.  Но какие противоположности он подразумевает, остается не вполне ясным. Намеки, впрочем, недвусмысленны: столкновение Бога и дьявола, дуальный характер электрона, китайские Инь и Ян. Упоминает Тойнби и грехопадение. Так что же вечно борющиеся антагонисты – добро и зло и являются тем решающим фактором, который привел шумеров к цивилизации?»

Кричевский задумался.

«Далее следовало бы сказать, что до тех пор люди не ведали ни добра, ни зла. И вот эта парочка является точно ниоткуда. Миф устраняет эту неопределенность через историю грехопадения. Но это только миф, не более того. И не надо на нем заострять внимание».

- Хорошо, проедем это место без остановки, - сказал он сам себе, - и что тогда получается?

А получается вот что: история человечества есть череда познанных истин. Сначала огонь, потом охотничьи силки и ловчие ямы, затем лук и т. д. и т. п. Добро и зло - не более чем очередная «истина». Конечно, в этом кроется противоречие. Вирус добра и зла надвое раскалывает мир в сознании людей. Тут и начинается вся эта мерзость. И Библия очень точно указывает причину войн и вообще всякой деструкции,  на которую мы, наконец, обратили внимание. Увидев, куда она может завести, мы ужаснулись этому.

Итак, «Вызов» Тойнби. Он угадал! Но только ни один из факторов, которые он включал в это понятие, для шумеров не подходит. Не было в Месопотамии никаких особо суровых природных условий. И соседи были не более агрессивны, чем сами шумеры. Не было и предыдущей цивилизации, на руинах которой могла бы возникнуть их цивилизация. Но даже если бы все три компоненты сошлись у шумеров вместе, то и в этом случае без ответа остается вопрос, почему они не создали свою цивилизацию раньше. Так ведь и сам Тойнби это заметил. Не случайно же он пытается объяснить эту задержку таинственной силой инерции, якобы воплощенной в обычае. Чтобы объяснить это, Тойнби пускается в рассуждения. О чем? Фактически о «Принципе дополнительности». А как еще можно понять его образ "Дьявола-Бога", который совмещает в себе часть и целое.

Вот так и выходит, что ошибка наша в том, что мы видим в добре и зле смертельных врагов, а на самом деле они находятся в единстве и образуют целое – мир, в котором мы живем. Более того, они хранят целостность этого мира. Как? Да, очень просто…

Илья запустил пальцы в шевелюру и дернул волосы. Такой неожиданной показалась ему новая мысль.

Конечно же! Мы стремимся преумножить добро, а оно порождает зло, чтобы сохранить баланс, без которого мир просто развалится.

От размышлений Кричевского отвлек телефон. Звонила Пугачева.

- Илья Ильич, у меня огромная просьба. Не отказывайте, я должна познакомить вас с одним «очень влиятельным человеком».

- Это суровая необходимость?

- Может быть, и так.

- Когда?

- Завтра, если не возражаете.

- А кто он, если не секрет?

- Не хочу по телефону. Завтра все узнаете.

- Что ж, завтра так завтра.

Илья положил трубку. Почему-то вспомнилась недавняя слежка и звонок Пугачевой все тому же «очень влиятельному человеку». Кольнула тревожная мысль: «Уж ни он ли устроил слежку? И проникновение в компьютер, возможно, его рук дело. Если это так, наверняка будет шантажировать. Интересно, что он знает про арабов? Впрочем, какая разница. Нет никаких документов и зацепить меня на этом невозможно. Ну, да черт с ним. Завтра все узнаю».



Спустя сутки Илья смотрел на «очень влиятельного человека» и чувствовал, как нарастает антипатия. Пытаясь разобраться, что питает это чувство, он перебирал возможные причины. Самодовольство, безусловно, было одной из них. Но не только оно. В его взгляде читалось явное превосходство. Казалось, он говорил: «Я могу сделать с тобой, что угодно. И если до сих пор не стер тебя в прах, то исключительно потому, что добровольный труд эффективнее принудительного. Я так считаю!»

- Не надо демонстрировать конфликт с католиками и протестантами, - сказал Илья, отвечая на очередной тезис собеседника, - напротив, надо как можно громче говорить о желательности, даже необходимости объединения, о стирании граней и снятии противоречий. Слишком много проблем, с которыми в одиночку не справиться.

- Объединяться?! На какой основе? Мы хранители веры отцов, а они отступники. Они сделали первый шаг, Лютер и Кальвин пошли еще дальше. Это уже путь, и куда он ведет? Я вам скажу. Это дорога к мамоне. Как можно идти за ними?

- Да, тут вы правы. Но мир изменился. Протестантизм был явлен, чтобы дать ответ на вызовы того времени. Теперь и времена, и вызовы другие.

- Что изменилось? Люди по-прежнему вязнут в стяжательстве и хотят, чтобы Господь потакал им. Дай волю, они потребуют, чтобы Он прощал все их пороки. Кое-где священники уже готовы узаконить однополые браки. Вот он, вызов нашего времени! Что ж, прикажете и в православной церкви мужиков венчать? Немыслимо и говорить о таком.

- И не будем. Я не это имел в виду.

- Что же тогда?

Кричевский молчал и думал о том, что невозможно говорить с этим человеком о добре и зле, о том, что нет в мире в отдельности ни того, ни другого. Надо подходить к этому иначе, издалека.

- Что тогда? – спросил Кричевский, выходя из задумчивости. - А тогда надо говорить всего лишь об объединении усилий для решения современных проблем.

- Каких именно?

- Вполне можно сосредоточиться, скажем, на экологии. Проблема общемировая, и у вас есть все основания ей заняться.

- Какие же основания?

- Ну, так вы помните, конечно, что сказано об этом в Писании? ….«не было человека для возделывания земли». И чуть дальше: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою.

И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал».

Вот отсюда уже видно, каково с тех пор наше предназначение. Ни сад ли Господень возделывать и хранить? А что есть сад Его, ни весь ли мир?

- Вы думаете, что мы можем преуспеть в этом?

- Не сомневаюсь ни минуты.

- Каким же образом?

- Готов написать целую программу. Тут что?  Лиха беда – начало. Пусть священники подготовят проповеди на эту тему. Все на Земле создано Господом, все ему принадлежит. Отчего ж тогда присвоили мы право уничтожать плоды его труда? Остановиться, задуматься, оглядеться, понять, что в этом грех великий. И пусть каждый прекратит пакостить, и детей так будет воспитывать и соседа упрекнет… Ну вот, для начала в таком духе.

- Не мелковато ли? Природу портят не столько индивиды, сколько современные технологии. А тут проповедями ничего не добиться.

- Так это следующая задача. Для ее решения ресурс у вас под руками.

- Что за ресурс такой?

- Дети беспризорные. Их тучи вокруг. Собирайте в монастыри, воспитывайте в православном духе, но и про науки не забывайте. Часть из них сан примут. Других готовьте в университеты. Они туда придут, наученные совесть свою слышать, понимая, зачем пришли и в чем их миссия. Она не столько в молитве, сколько в том, чтобы следующие поколения  ученых умели не просто любопытство удовлетворять, но и о людях думать. Разве это не в православном духе – о людях думать? Вера наша общинная. А в общине тот, кто под себя гребет, успеха не добьется. Вот это и есть православный десант в науке. А кто контролирует науку, тот и миром правит. Но и о современном менеджменте забывать не следует. Православные управленцы, как никто другой способны возвеличить нашу Церковь.

- Может, нам и политиков в таком случае готовить?

- И политиков, и литераторов, и кинематографистов. Выявляйте таланты, воспитывайте в православии и отправляйте в мир. Только они и смогут его улучшить, а то и от гибели спасти.

- Да, благостную картину вы нарисовали. Но все это дело долгое, а у нас есть задачи неотложные. Как с этим?

- Долго дело делается, да быстро сказка сказывается.

- Наоборот, кажется?

- Нет, именно так. Дело начинайте, не торопясь, а сказку во весь голос сказывайте. Да под звон колоколов. Чем больше шума, тем лучше. Пропагандистская кампания очень важна.

- И вы нам поможете?

- Помогу. В благом деле отчего ж не помочь.

- Ну, вот и славно. Вот только оплачивать ваши услуги мы не сможем. Казна пуста.

- Это и хорошо. Я не нуждаюсь в деньгах, и, кроме того, не хотел бы оказаться среди ваших подчиненных.

- Что так, чем не угодила вам Русская Православная Церковь?

«Очень влиятельный человек» взглянул из-под бровей на Кричевского. Во взгляде его читалась насмешка. Пугачева, во весь разговор и слова не проронившая, напряглась.

- Сейчас он подвесит Илью на крючок, - подумала она и сделала предостерегающий жест рукой.

- Не в этом дело. Считаю наемный труд наихудшим видом сотрудничества. Особенно в делах, подобных тем, которые мы обсуждали.

- Достойный ответ. А программку напишете?

- Напишу, но не завтра. Тут надо подумать как следует.

- Не тороплю, но жду с нетерпением. На том и расстанемся сегодня. Мой секретарь вас проводит.

Тут же явился и секретарь, все поднялись и направились к двери, украшенной резными сюжетами на евангельские темы.







ГЛАВА III



I

Илья Ильич, разумеется, был осведомлен о том, что многие ученые относят появление добра и зла в сознании человека именно к 4-му тысячелетию до рождества Христова. Говорят, что явление этого чуда пришлось как раз на «Эпоху городов».  Но что это -  совпадение или закономерность? Является ли цивилизация шумеров, а вместе с ней появление городов и бесконечных междоусобных войн, следствием познания добра и зла или наоборот – добро и зло явилось следствием изменившейся картины мира? Вопрос этот пробуждал тени «классиков». В предутреннем сумраке они являлись Кричевскому, заунывно бубня: «Бытие определяет сознание».

Но Библия представляла все так, как если бы причиной цивилизации являлось осознание добра и зла. Вечный вопрос: что было раньше – яйцо или курица?

«Да черт с ним, - решил в конце концов Кричевский, - почему эти гоминиды не могли осознать добро и зло за день, за год, за сто лет до того, как начали строить свою цивилизацию, и осознать по вполне материальной причине. То есть бытие определило бы сознание, а уж затем сознание перевернуло их бытие».

В сущности, ему было на это плевать, ведь он и не думал писать научный труд и публиковать его в серьезном журнале, а для арабов и так сойдет. Так что мучился он сомнениями скорее по привычке. К тому же сам он был убежден, что «классики» тут напортачили. Задаваться вопросом о том, что было раньше, великая глупость. Здесь, по убеждению Кричевского, действовал все тот же принцип дополнительности. Идеальное просто не может существовать без материи и, конечно, наоборот тоже.

Как только вопрос о бытии и сознании свалился с плеч, как тут же возник другой, не менее отвратительный. Как происходит осознание добра и зла и что это меняет в человеке? Размышляя об этом, Илья видел насмешливое лицо человека, которого искренне уважал. Владимир Соловьев будто обращался к нему лично и, улыбаясь, говорил о некоем готтентоте, для которого «добро - это когда он украдет много коров, а зло - когда у него украдут…». В нем еще жило ощущение, возникшее во времена, когда он взахлеб читал работы гениального философа. Все примитивное виделось Илье далеким от истины уж потому, что было примитивным. Только много позже он начал смутно догадываться, что истина часто выглядит проще пареной репы. А вот путь к ней может быть невероятно сложным.

Но пройти мимо драгоценного Владимира Соловьева и не поклониться ему Илья не мог. Он и поклонился, написав, что первобытные шумеры были во всем похожи на того самого готтентота, намекая этим, что сам-то он на него вовсе не похож. Однако ж Кричевский лукавил. Он был убежден, что размышлять об укоренении добра и зла на онтологическом уровне так же смешно, как и спорить о том, что первично, а что вторично. На этом самом онтологическом уровне добро и зло сливались воедино и становились целым, т. е. самим мирозданием. Здесь же, на земле, люди как были, так до сих пор и оставались отъявленными соловьевскими готтентотами.

Только столкнув с дороги «классиков» и вежливо обойдя стороной Соловьева, Кричевский сдвинулся с мертвой точки.

-«Первобытная община, - писал он, - тем и характерна, что никто из ее членов не заслуживает называться «личностью». Каждый слит с общиной воедино, неразрывно с ней связан, ибо этого требует сама жизнь. И не случайно изгнание в первобытном обществе было самым страшным наказанием, означавшим неминуемую смерть. Быть «личностью» запрещалось самой природой. И если можно говорить в это время о «личности», то исключительно о «коллективной личности». Вот эта самая «коллективная личность», неизменно подавляющая любое проявление индивидуализма, и начала примерно 6 тысяч лет назад терять позиции под влиянием добра и зла.

Тут Кричевский вспомнил фразу из хорошей книжки Емельянова под названием «Древний Шумер» и не смог удержаться, чтобы не покритиковать автора. «Но с развитием государства появляются энергичные и амбициозные люди, требующие всей полноты власти и стремящиеся установить свой порядок», - писал Емельянов.

И Кричевский дал себе волю.

«Однако здесь Емельянов совершает серьезную ошибку, -  сообщил он будущим читателям, - ибо,  следуя материалистической парадигме - «быт определяет сознание» - он путает следствие и причину. Не личности и амбициозные люди есть следствие формирования городов и установления царской власти, а напротив – города и царская власть возникают, как следствие появления энергичных и амбициозных людей.  Именно они и повернули ход истории от застоя традиционной общины к кипению городской цивилизации и стремительному научно-техническому прогрессу». «Прекрасно! – подумал Кричевский, - Карлушу щелкнуть лишний раз не помешает».

Далее он еще раз вспомнил Емельянова, но уже без всякой критики и даже с явным одобрением. Очень уж Кричевскому понравилось, как автор «Древнего Шумера» выразил важную мысль. «Пожалуй, лучше не скажешь, - подумал он и процитировал: «Мировоззренческой основой права в Шумере были категории. ни-ги-на («истинность, постоянство») и ни-си-са («справедливость, равенство»).

Категории эти возникают в общине и рассматриваются как неотъемлемые атрибуты мироздания, без которых невозможен мировой порядок». И дальше с упоением прочитал из Емельянова же: «Поведение человека растительно-зверино: занимаясь земледелием, он уподобляется дереву; занимаясь скотоводством – быку или барану. Оно в то же время и стихийно: находясь в гневе, человек уподобляет себя буре; наслаждаясь изобилием урожая, он сравнивает себя с благодатным дождем. Внутренние импульсы его психической жизни совершенно подобны внешним проявлениям природы. И в этом неразличении внешнего и внутреннего при постоянной тяге к распознанию и познанию внутреннего заключается его тайное страдание и тайная скорбь.

Отсюда понятно, что человеческое в человеке еще не проявилось в полной мере, не говоря уж о совершенно не развитом личностном начале».

«Как это верно, как точно сказано, - подумал Кричевский, - особенно это «неразличение внешнего и внутреннего» и, конечно, «постоянная тяга к распознанию». Чего? Не различий ли, подобно тому, как увидели их Адам и Ева? Если поверить Емельянову, то и шумеры были готовы к «грехопадению». Оно и случилось. Но как? Может быть, правда, явились к ним Адам и Ева и обронили семена на подготовленную почву? Или эти двое только символ того, что на самом деле происходило неспешно?»

Как бы хотелось, чтобы добро  и зло шумеры познавали не торопясь, чтобы это был процесс достаточно длительный, возможно, растянувшийся не на одно тысячелетие. Тогда бы и тайны никакой не было. Пришло время людям познать добро и зло, они его и познали. Вот как Ньютон, например. Стоял он на плечах гигантов и размышлял, суммируя все, что уже было до него известно. Ну, да, наблюдал и размышлял, и этот понятный и естественный процесс сам собой привел его к закону всемирного тяготения. И что же? Революция в науке, гигантский скачок! Но с добром и злом так не получается. Тут нет постепенного перехода от «растительно-звериного» человека к человеку цивилизованному. Мало того, что на это Библия намекает, так еще и календарь о том же. И вот этот аргумент, пожалуй, посильнее всех библейских будет. Ну, невозможно же думать, что шумеры начали свою цивилизацию с изобретения календаря. Ни в коем случае так быть не могло. Скорее всего, для начала они изобрели что-нибудь практически важное, к примеру, колесо. Или догадались, как пустить воду на поля и начали строить оросительные каналы.

А календарь? Ну что календарь, нашелся человек, который спустя некоторое время, может даже, несколько столетий спустя, осознал важность какого-то события и решил начать отсчет времени от него. Кстати, в этом начинании его должно было поддержать все общество. В точности как с нашей христианской эрой.

Но что это было за событие? Ну, как же! Сотворение «Нового Мира». Того самого, в котором мы и теперь живем. И ознаменовалось начало его сотворения явлением мессии. Очевидно, что только Адам и Ева и могут претендовать на эту роль.

Шумеры это не сразу осознали. Но когда поняли, в чем дело, тогда и объявили дату их появления началом времен и сотворения «Нового Мира». Позже эпитет «новый» отделился от слова «мир». И тогда уж принялись спорить о дате сотворения мира единым Богом, мира вообще, в его геологическом смысле, да и в астрономическом тоже. Но уж это много позже произошло.

А тогда Шумерское общество встретило Адама и Еву, будучи привержено своему традиционному общинному мировоззрению. Этим самым ни-ги-на и ни-си-са, стало быть, истинности и постоянству, справедливости и равенству. Вне всякого сомнения, они различали и их противоположности. Но и сами эти ценности, и их противоположности  воспринимались шумерами как воля богов. Это же касалось и боли и наслаждения, всего плохого и хорошего, и вкусного и невкусного. Все в этой жизни по воле богов и, значит, нечего об этом думать. Они могли только молиться, чтобы получить больше сладкого и меньше горького. Словом, боги были единственной силой, которой все и всё неукоснительно подчинялось.

И вот с прибытием Адама и Евы выясняется, что над миром властвуют не одна, а две силы: добро и зло. И немедленно возникает вопрос, что есть зло и что добро?

Теперь все то, с чем до сих пор стакивались шумеры, должно быть заново переоценено и подвергнуто анализу на предмет отнесения к добру или злу, ведь именно добро и зло теперь выглядят в глазах шумеров как высшие установления. И это вроде бы ничего особенно не меняет. Но на самом деле у шумеров, как в свое время у Адама и Евы, появляется возможность сравнения. Коль скоро мир раскололся на добро и зло, так надо же понять, что к чему относится. А это уже требует не только сопоставления, но и анализа.

Страшная, между прочим, штука, этот анализ. Требуется разложить вещь на составные части, рассмотреть их с разных сторон и собрать заново. И так с каждой вещью, с каждым событием, со всем, что человека окружает. И соседи не исключение, пришла пора их тоже анализировать и ярлыки им навешивать. Этот добро мне несет, а тот… Ну, и так далее. Чистая индукция, а с ней научишься, пожалуй, у сороконожки вместо ног круглые камешки видеть, да на осях. А вместо туловища… Вот и колеса, вот и повозка, и технический прогресс тут как тут.

Но кошмар приходит, когда начинают анализировать незыблемые общинные ценности, например, равенство. Вот тут и  выясняется, что никакого равенства нет вовсе: одни управляют, другие подчиняются. Вроде бы богам подчиняются, но богам ли? Вот он старейшина-мудрейшина, слово, которого – закон. Не бог он, а человек!

Сомнение? Да, сомнение! А что это такое, как не первый признак личности. Всякий усомнившийся - уже есть личность. А всякая личность имеет тягу к самовыражению. Каково же оно, это самовыражение, что оно требует в первую очередь? Тогда, как и сейчас, конечно же, свободы. И вот тут появляется двойственность, которая шумеров и погубила. Одних общинные ценности вполне устраивают, и самовыражаются они в творчестве. Изобретают колесо, письменность и черт знает что еще, ту же шестидесятеричную математику. Этим памятник надо ставить, они истинные творцы цивилизации, и в то же время хранители общинных ценностей. И тут нелишне заметить, что все эти изобретения и открытия для того и создаются, чтобы преумножить добро для самих себя и своих близких. По сути, этих шумеров-изобретателей можно назвать альтруистами в том смысле, который придал этому понятию Огюст Конт, но на пять тысяч лет позже. «Живи для других» - вот смысл главных ценностей шумерской общины, которому подчинялись и те личности, которые нашли самовыражение в изобретениях и открытиях.

Но, как не крути, они все-таки «готтентоты», т. е. добро для них вполне материально. Впрочем, это не совсем точное название, поскольку всегда симпатия и любовь ими правили. Точнее было бы называть их «влюбленными готтентотами».

Чего они хотят, эти «влюбленные готтентоты» - изобретатели? Да это очень просто! Хотят спасти себя и тех, кого любят от мук голода и от других не менее страшных угроз. А это возможно только, если производить пищи так много, чтобы ее и в самом деле хватило на всех. Рост производительности труда – вот основа благополучия. У шумеров, а впоследствии и повсеместно совершенствование орудий труда становится одним из главных способов реализации стремления человека к добру для самого себя и своих ближних. Это не просто способ выжить, это новый тип мышления – индукция. Вот оно как! Борьба за свое готтентотское добро породила все шумерские открытия и изобретения.

Однако ж не все вновь народившиеся личности шли по этому пути. Во множестве появились смельчаки, которые общину покидали. Так сказать, не побоялись пуститься в свободное плавание. Правда, они тоже были «готтентотами» и тоже считали, что жратва - это всегда добро, а голод - всегда зло. Хорошее оружие - тоже добро, а когда его нет, то это вопиющее зло. И так оно есть на самом деле, ведь для этих смельчаков их добро находилось на кончиках копий и остриях мечей. Напасть, убить и завладеть добром – вот их девиз.

Однако ж и на них могли напасть, и потому надо было уметь защищаться. Тогда и возникли первые города, как средство защиты от врага, который, как и они сами, стремился напасть, убить и завладеть. Наиболее отчаянные и удачливые из них, сумевшие собрать в своих руках так много добра, что его хватало и на прокорм армии, становились теми, кого теперь мы называем царями.

Вот она «эпоха городов»! Вот так она и началась.



II

В новой статье Илья Ильич соединил три известные теории. Добавил в «Вызов» Арнольда Тойнби добро и зло, внезапно осознанные шумерами.  И получилось, что именно зло претендует на роль фактора, который бросил «вызов» этому древнему народу. Реакция на зло и помогла шумерам преодолеть инерцию, которая, по мысли Тойнби, не позволяла на протяжении 300 000 лет перейти к цивилизации.

Зло и ее ближайшая родственница - несправедливость в то же время оказались причиной страсти, которую Гумилев назвал пассионарностью.

Не забыл он и о Ясперсе. Сказал, что его недоумение по поводу того, что перешло из относительной доистории в осевое время, наконец, развеялось.  От шумеров нам досталась способность распознавать добро и зло.

Кричевский завершил статью обещанием, сказав, что это только начало, и он считает целесообразным открыть полемику о смысле Добра. Его же мнение таково: Добро и Зло есть одно и то же, и различить их невозможно. Те, кто утверждает, что это не так, впадают в опасное заблуждение.

Журналы отказывались от публикации этой статьи один за другим, обвиняя автора во всех смертных грехах от невежества и дилетантизма до человеконенавистничества. Но, в конце концов, один из редакторов, попавший в трудное финансовое положение, за деньги согласился напечатать ее под рубрикой «Приглашение к полемике». Полемики, правда, не получилось. Вместо нее редакцию завалили письма возмущенных читателей. По их мнению, различать добро и зло - дело обычное, и тот, кто до сих пор этого не умеет, даже человеком называться не может.

Для Кричевского все это не имело бы серьезного значения, но Марго тоже оказалась на стороне читателей.

- Это чушь, - заявила она, сверкнув глазами, - даже больше, чем чушь. Это гадость! Ты написал гадость! Это ты понимаешь?

Дело явно шло к ссоре. А этого Илья Ильич допустить не хотел ни в коем случае. Слушая Марго, он молча думал, как избежать ненужного конфликта.  И это молчание оказалось самым мудрым из того, что он мог бы сделать в этой ситуации. Марго выговорилась и замолчала, но во взгляде ее все еще читалось негодование.

- Марго, почему никто не дал себе труда усомниться, откуда идет такая безапелляционная уверенность в собственной правоте и непогрешимости? – спросил смиренно Илья Ильич.

- А потому, что ты посягнул на святая святых. Мы с молоком матери впитываем эти истины. И посягать на них – кощунство. Кроме того, хочу напомнить тебе о Ницше. И он высказывал подобные сомнения. К чему это привело?

- К чему?

- К фашизму, к Гитлеру, вот к чему.

- А Маркс?

- Что Маркс?

- К чему привел марксизм?

- Его исказили.

- И вышел ГУЛАГ?

- Илья, ты не можешь не понимать, что идеи социализма прекрасны – мир, равенство, свобода. За это стоило бороться.

- Получается, Марго, что идеи социализма есть добро. А их воплощение – это ГУЛАГ, война и смерть, т. е. зло. Приведи хоть один пример иного воплощения прекрасных идей.

Марго замолчала.

- Примеров нет?

- Не знаю, но добро и зло – это разные вещи.

- У меня предложение. Давай не будем ссориться, а попробуем усомниться в непреложности этого факта.

- А в чем, собственно, надо сомневаться? Ты что, откажешь в помощи человеку, попавшему в беду?

- Очень хорошая тема. Я согласен рассматривать ее как основу рассуждений о добре и зле.  Вчера в метро видел женщину с картонкой в руках. Там было написано: «Умирает дочь. Помогите». Не станешь спорить, что дать ей денег значит совершить доброе дело?

- Ты дал?

- Дал.

- Правда?

- Правда, дал. Часа через два возвращаюсь из редакции и вспоминаю, что дома ни капли спиртного. Захожу в магазин, беру пару бутылок и иду в кассу. Там небольшая очередь. Встаю за женщиной. У нее в корзинке всякая снедь и бутылка дорогущей текилы. Она поворачивается и оказывается той самой женщиной, у которой дочь умирает. Вот так: бах - и добро обернулось злом.

- Нет! Ты все равно сделал доброе дело, но не для нее, а для самого себя.

- Зло я сделал потому, что пошатнул в себе веру в человека. Почувствовал, что меня обманули и унизили. Эта тетка сыграла на моей слабости, а я оказался лохом. И, заметь, не я один. Хорошо еще, что она купила текилу, а могла бы и героин покупать.

- А если б у нее действительно дочь умирала, тогда как?

- Вот. Я счастлив, что ты об этом спросила. Стало быть, одно и то же действие может оказаться и злом, и добром. Вопрос: от чего это зависит?

- От чего?

- От того, можем мы или не можем предвидеть последствия.

- И что?

- А то, что человек в принципе не может ничего предвидеть. Не человеческое это дело - предвидеть будущее. Воланд знал, что Аннушка разольет масло, а Берлиоз этого знать не мог.

- И это, по-твоему, причина не делать добра?

- А ты в этом сомневаешься?

- Я это отвергаю!

- Странно. Ты в самом деле уверена, что мы способны предвидеть последствия своих поступков?

- В общем ты прав, но только в общем. И все же неспособность предвидеть не отменяет необходимости делать добро.

- Тезис неверный. Отменяет, и самым категорическим образом.

- Так ты что же, больше никогда не подашь нищему, даже если он на твоих глазах будет умирать от голода?

- Ну, это ты зря, подам, конечно.

- Тогда я ничего не понимаю.

- Признайся, засомневалась, наконец?

- Только в твоей способности логически мыслить.

- Напрасно, Марго. Я предельно логичен. Заметь, то же самое справедливо и для поступков, которые ты наверняка расценишь как зло. Убить человека – это зло?

- Безусловно!

- А если тот, кого убили, был террористом и, оставшись в живых, через день, месяц или год убил бы многих. Что тогда?

- Не знаю. Ты хочешь сказать, что мы вообще не должны шевелиться, поскольку не можем предвидеть последствия?

- Ни в коем случае! Я хочу сказать, что мы не должны оценивать свои поступки. Не должны заранее раскладывать их по разным корзинам, не должны априори считать, что убить человека – зло, а вылечить – добро.

- А какая, собственно, разница – априори или не априори?

- Огромная! Когда заранее все разложено по кошелкам добра и зла, мы начинаем бороться за торжество добра. И именно в этой борьбе рождаются самые страшные чудовища. Сталин боролся за мир, равенство и братство, но оружием зла. Таков и Гитлер. Он искренне хотел блага для своего народа. Почитай «Майн Кампф», там все написано. Ты же помнишь. Мы говорили с тобой о том, что Бог изгнал Адама и Еву не потому, что они ослушались,  а потому, что неправильно поняли божественную суть добра и зла. Мы не ведаем, что творим, и ведать этого не можем. В этом суть ошибки, совершенной шесть тысяч лет назад. Той самой ошибки, в которой мы коснеем до сего дня.

- Так ты не против добра как такового?

- Как можно быть против того, чего нет?

- Не мучь меня, Илья. Как ты можешь отрицать очевидное?

- Дорогая, давай не будем начинать все сначала. Давай зафиксируем, что человеку не дано предвидеть, чем отзовется не то что дело, но даже и слово. Если ты это зафиксируешь в сознании и почувствуешь сердцем, то очень скоро убедишься, что я прав. Только мне бы очень хотелось, чтобы правоту мою признала не только ты, но и люди, и чем их будет больше, тем лучше. В противном случае мы все погибнем во вполне обозримом будущем.

- Илья, ты впадаешь в пафос.

- Нет, скоро ты поймешь, что так оно и есть.



III

«Очень влиятельный человек» скрежетал зубами, читая статью Кричевского.

- В кандалы его, в Соловки, на правеж. Батогами мерзавца! Заточу, растерзаю! Бог мой, каков негодяй!

Такими и подобными им репликами сопровождал ОВЧ чтение статьи. Со стороны могло показаться, что гнев его ничем не может быть смягчен и судьба автора решена и незавидна. Однако «очень влиятельный человек» был не из тех, кто принимает серьезные решения под влиянием гнева. Отложив в сторону журнал, он поднялся, прошелся по кабинету, вызвал секретаря и велел подать машину. Через полчаса он присел на скамейку в одном из московских лесопарков. Вышколенные охранники, укрывшись в кустах, боялись веточкой хрустнуть. Нарушать покой хозяина было делом совсем небезопасным.

Не меньше часа наблюдал ОВЧ за суетливыми воробьями и думал, что наказывать Кричевского пока нельзя ни в коем случае. Стоит обвинить его в связи с арабскими террористами, как поднимется великий шум, а это бросит тень и на Пугачеву.

«Это ж карточный домик, - размышлял ОВЧ, - тут только тронь одну карту - и вся конструкция тут же развалится. Надо бы заставить его опровержение написать… Нет, и этого нельзя делать. Он откажется, и придется настаивать на своем, «лезть в бутылку». А может, сделать наоборот, пусть себе резвится? Или даже поддержать его, восхититься изяществом логики?.. Ни лучше ли отреагировать именно так?.. Или вообще никак не реагировать? Пожалуй, так будет правильно. Отложить это до времени. Пусть лежит камешек, придет время - и положим его на весы».

И ОВЧ поднялся со скамейки.



Роман позвонил Кричевскому спустя неделю после публикации. Поблагодарил, сказал, что статья понравилась, и он ждет продолжение.

- Будет и продолжение, - ответил Кричевский, - только не обессудьте, следующая серия о шумерах.

- Воля ваша, о шумерах, так о шумерах, - сказал Роман, а про себя подумал, что ставить главный вопрос еще не время. Пусть глубже завязнет. Никуда не денется.

Кричевский положил трубку, снял с полки книжечку Емельянова и прочитал «Начальная пора культуры – время тоски по имени…».

- Как он смог это распознать? Все уже есть, «но ничего еще нет, потому что ничто не названо и не определено». Вот шумеры и принялись все называть, всему имена давать…

Но сосредоточится Кричевский не смог, позвонил Коган и попросил о встрече.

- Что вы хотите? – спросил Илья Ильич раздраженно.

Рис. Натальи ШУМАК



ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

20 декабря 2010 г.