воскресенье, 11 мая 2014 г.

ОТ ДОБРОЙ ПОРОДЫ ДО ЯШКИНОГО РОДА








Галина Щербакова


С Галиной Щербаковой (1932—2010), автором знамени­той повести «Вам и не снилось» (первое название «Роман и Юлька») (1979), экранизированной И. Фрэзом, в период «нулевых» произошла печальная история. Щербакову не просто записали в сочинители дамских романов, но и незаслуженно обвинили в скорописи.

В 2000—2010-е годы издательство «Эксмо» сделало ее одним из самых тиражируемых авторов и в последнее деся­тилетие жизни писательницы переиздавало как ранее опуб­ликованные тексты, так и мало кому известные романы, дос­тавая новые книги фактически из рукава, что у читателей вдумчивых, но не всегда следивших за творчеством Щерба­ковой создало впечатление работы быстрой и на публику. Лишь немногие знали — рукописи готовились не за два-три месяца до выхода, а извлекались на свет из потрепанного со­ветского чемодана, в который несколько лет подряд уклады­вались плотными стопками вместе с отказными письмами и внутренними рецензиями из журналов и издательств.



И мало кому приходило в голову, что после «выстрела» «Вам и не снилось», вздохов, ахов, писем от благодарных читателей (повесть была опубликована в журнале «Юность»), обкомовских посиделок и серьезной критики советской прессы последовали годы затишья. Десять лет Щербакова писала в стол.

Сегодня успех «Вам и не снилось» не совсем понятен. По сравнению с другими, более поздними, вещами - текст проходной. Хотя романтический сюжет, трагический финал, затрагиваемая проблематика — первая юно­шеская любовь в тоталитарной школе, — кажется, до сих пор волнуют не только подростков, но и родителей. Одна­ко конфликт для соцреализма (как и для антисоцреализ­ма) не классический — герои не стоят перед выбором: лю­бовь или долг, а трагедия происходит не из-за того, что злые коммунисты-учителя полезли к школьникам со сво­ей моралью. Наоборот, во всем виноваты нечуткие родители, устраивающие собственную жизнь в ущерб детской,

И тут прав А. Немзер, некогда писавший, что прославилась Щербакова в одночасье, потому как сочинила

историю любви мальчика Ромы и девочки Юли, советских Ромео и Джульетты. Вроде бы обычная «повесть из "Юно­сти"», но чуть откровеннее, чуть «телеснее» и чуть нежнее, чем предполагал тогдашний стандарт. И страшнее: в финале слав­ный тинейджер погибал, выпрыгнув из окна. Знающий почем фунт лиха главный редактор журнала сказал тогда еще без­вестному автору: «Я не трус, но я боюсь...». Щербакова концов­ку смягчила— проницательным читателям (надсмотрщикам за идеологией и нравственностью советского человека) была брошена кость: катастрофы не случилось, мальчик отделался травмой, все в конце концов устаканится и наши комсомольцы, коли уж придет им охота любить, прыгать с верхних этажей не станут. Не помогло. Повесть яростно клеймила пресса, на правильно организованных встречах с читателями прелестные де­вушки объясняли автору, что у молодежи все совсем не так (а за порогом говорили, как повесть им понравилась), чуждые официозу серьезные критики брезгливо отворачивались от сентиментальной сказочки с оживляжем, недоумевая, почему такую ерунду читает вся страна... (Немзер А. Умерла Галина Щербакова. 2010. 24 марта. http://www.ruthenia.ru/nemzer/sherbakova.html)

Иными словами, любовь народная не прогнозируема.  Но сама Щербакова уже в 1990-е не очень любила отвечать на вопросы о «Вам и не снилось»: к тому моменту были написаны куда более серьезные книги.

Окончательное утверждение Щербаковой-прозаика произошло к 1995—1997 годам. Именно тогда появились книга о любви, разворачивающая перед читателем всю биографию героини, — «Loveстория» (1995); семейный ро­ман, в котором на примере жизни нескольких поколений видны несмываемые отпечатки русской истории, — «Ли­зонька и все остальные» (1996); а также пронзительная трагическая повесть о трех соседях, ухаживающих за обез­движенными женами, — «У ног лежачих женщин» (1995)...

До 1987 года Щербакова пробовала себя и в драматур­гии. Но поработав с театрами (в принципе, успешно), реши­ла пьес больше не писать. Уж слишком затяжной процесс: сначала текст сочини, потом обсуди его с режиссером, с ак­терами, доделай для одного, перепиши под другого... Писа­тель же — существо автономное, и эту автономность — как от «смежных» искусств, так и от многочисленных читатель­ских ожиданий — неожиданная, непредсказуемая, «внеформатная» Щербакова последовательно «культивировала» всю жизнь.

Начав с сочинения романов, писательница постепенно переходит к повестям, а потом и вовсе работает в жан­ре рассказа. Предпоследняя книга «Яшкины дети» (2008) — вершина повествовательного жанра Щербако­вой. И если в 1980—1990-е в ее книгах преобладают архетипичные, традиционные для русской литературы жен­ские образы, то в 2000-х годах герои ее заметно мельчают.

Случайно ли это?

Еще в нулевые годы на волне популярности Т. Устиновой, А. Марининой, Д. Донцовой к писателям вроде Дины Рубиной, Людмилы Петрушевской, Людмилы Улицкой и Галины Щербаковой читатели начали пригля­дываться пристальнее, чем раньше: а ну как и эти ока­жутся детективщицами-однодневками? Естественно, критиков волновала тендерная принадлежность авторов. Что касается Щербаковой, внимание к ней усилилось особенно после того, как в 2002 году она завершила сотрудничество с толстыми журналами и ушла с головой в свои книги.

К тому же ее ситуация была более неоднозначной. Ведь главными щербаковскими героями, «объектами» исследования и сочувствия, в основном становились женщины.

Женщины, но какие?

Интеллигентка, тютя по жизни, неприспособленная мечтательница — один из редких вариантов (романы «Время ландшафтных дизайнов», 2002, «Романтики и реалисты», 1997), чаще же при всем своем уме основной персонаж — дама далеко не рафинированная. Она прочно стоит на земле, многое умеет и за все берется с охотой я без лишней брезгливости (надо — значит, надо): и толчок менее приспособленной к быту подруге на помойку поможет вынести («Косточка авокадо», 1995), и из непутевою мужика человека сделает («Армия любовников», 1997).

Однако самые привлекательные, полнокровные щербаковские образы — женщины не интеллигентные. А простые, обычные русские бабы — примерно таких в кино в первый период своего творчества играла Л. Федосеева-Шукшина, кстати, некогда дружная с Щербаковой (см. очерк «Фе Ли Ни» в книге «И вся остальная жизнь»). Уж чего только они на своих закорках не вынесли. И страну в войну кормили, и ее же в «послевойну» (слово, часто встречающееся в щерба­ковской прозе) с колен поднимали. И не удивительно, что им даже в голову не приходит «ставить свое счастье только в зависимость от мужчин». Дел у них и без розовых амуров полно: то по сердобольности детей-сиротинок тянут («Спартанки», 2006), то чужих израненных войной мужей выхаживают («Митина любовь», 1997) — и, что самое глав­ное, никакой награды за все эти действия не ждут.

Такова, например, Маня Гейдейко (героиня повести «Ах, Маня», 1982). Ей для счастья только-то и надо — отпраздновать свой выход на пенсию с помпой (в смысле, назвать в гости всех, кого знала, накормить до отвала, напоить, согласно русской традиции, да и отпустить довольными с миром). А то, что она, по мнению соседей, блажила — читайте: в своем празднестве видела непременными атрибутами государственный флаг, развевающийся над огородом и головами собравшихся, фейерверк и маскарад, — так это ей можно простить. Потому что заработала. Ведь трепетно любимая партия, как и родной брат-перебежчик, чьих детей она вырастила, не только ей спасибо не сказала, но вроде как и усилий не заметила. Лишь унылый представитель исполкома отделался затертой благодарст­венной грамотой: мол, «живи, Маня, дальше, не чихай». Так почему бы ей, «отстиравшей гору госпитального белья, отдежурившей сотни часов у больных, откатавшей свою долю пустой породы, построившей библиотеки и школы, пере­несшей на своем горбу мешки с углем, картофелем, песком, мукой, вкопавшей сотни электрических столбов и садовых деревьев, Мане, отправляющей в жизни единственную функцию — служить людям», не повесить треклятый флаг над огородом и не повеселиться от души?

По-другому восхитителен образ Алены («Год Алены», 1990). Эта женщина— фактически сказочная Марья-ис­кусница. Все, за что она ни берется, горит и спорится в ее руках. И сама — просто кровь с молоком. Характер, стер­жень, харизма. Верткая, хваткая, но незлобивая, не злопа­мятная, осерчает, бывает, но скоро и подобреет, обнимет, простит: «Артистизм у Алены от матери. Да плюс естественность, еще не замороченная жизнью. Да плюс бесстра­шие». Сама Алена как-то про себя сказала: «Я ничего не бо­юсь. Маму я уже похоронила, а больше у меня никого нет. Меня нельзя обидеть — я просто не обижусь. Меня нельзя придавить — я выскользну. Меня можно только убить, но я не боюсь смерти, потому что мне интересно, что там...»

Не менее любопытна и героиня рассказа «Из крякв» (1995). Что показательно, Щербакова лишь единожды, и только в кульминационный момент, называет ее, и то не по имени, а обидным прозвищем: кряква — утка, бревно, тетеха. А все потому, что еще школьницей она полюбила мальчика Эдика, но не просто к нему привязалась, а при­кипела по-собачьи всем своим естеством. Он, конечно, не будь дурак, стал водить девчонку на чердак для известныx дел, а по окончании школы женился на другой, да и во время учебы тоже в приключениях себе не отказывал. А она всю жизнь старалась заслужить его любовь. Сначала хорошими отметками, потом поддержкой, в промежутках между женами и вовсе приезжала к Эдику, обстирывала и его, и дочь, и свекровь, несмотря на их пренебрежительное отношение и даже ненависть.

Казалось бы, перед нами обычная история страдания, их полно в мировой литературе. Каков тут может быть финал? Ожидаемый и удивительный одновременно — затюканная тетка вдруг расправила плечи да так гаркнула на домашних, что они от неожиданности и прижались. И только в финале стало понятно, что несчастливица-то она мнимая. Отравила несколько лет жизни своему избран­нику, подмяла под себя (прикрываясь любовью), а как он по слабости характера смирился со своей участью, влюбилась в другого (и вроде бы даже заслуженно). Вот и ду­май, кто тут больший страдалец…

Собственно, образ сильной, а главное, красивой в этой своей почти архаической мощи женщины — и есть глав­ная заслуга прозы Щербаковой. Однако в ее персонажах нет той естественной, в пушкинском смысле, цельности. При всей своей внешней непобедимости женщины эти любовью надломлены (вернее, в большинстве случаев - ее отсутствием), а потому уязвимы. Это не Татьяна с ее смиренным «другому отдана», а рвущая и мечущая особа, не одного человечишку затоптавшая ради личного счастья. И пусть героини Щербаковой не утонченные кокотки, не читают Пруста за кофеем и жизнью интересуются больше в бытовом, чем в метафизическом, ключе, но именно на них все в нашей стране и зиждется.

«Брать на себя вину — это крест русской женщины», - говорит в одном из рассказов Галина Щербакова. Равно как быть тягловой лошадью, тащить за себя и за другого, воспитывать, ублажать, ухаживать, обстирывать, мыть, го­товить, воевать наравне с мужиками, строить коммунизм и демократию, верить в светлое будущее и свободу. Жен­щины научились выкручиваться и выживать. А еще за бла­говерным своим приглядывать, как бы его дурья башка че­го не удумала: не в плане измены (над этим она, конечно, поплачет, но, скорее всего, простит), а в смысле революций или переворота какого-нибудь. Тогда худо придется всем.

Русская женщина в доме и кормилица, и кормчий. На ней уют и благосостояние. Поэтому философия у нее крепкая. Есть что надеть? Дети сыты, муж не пьет, деньги домой носит, не ворует, не убивает? — И слава богу. А ос­тальное как-нибудь устроится. И, кажется, многие сего­дняшние писатели разделяют эту немудрящую крестьян­скую женскую философию — недаром та же тема, только в ином контексте, вновь зазвучала в повести уже другого современного прозаика — Ильи Бояшова — «Каменная баба» (2010), чья мифическая Машка Угарова похожа не то на Батурину, не то на Пугачеву, но при всей оборотистости и верткости полна ее голова бабьей дури и роман­тических мечтаний. Чтоб если любовь — то до гроба, а ко­ли мужик — так по плечу, но никак не слабее.

Почти все щербаковские истории — «от живота». А герои — обычные (чуть ли не чеховские) маленькие люди, со своими думками и печалями. И самое страшное, что может случиться по мнению этих персонажей, — развал дома. Это в частном смысле. В глобальном — страны.

Потому-то поздние тексты Щербаковой разительно от­личаются от ранних своей мрачностью. «Мандариновый год, или Идеальный вариант» (1990) описывает как раз тот случай, когда сильная женщина, не рассчитав своей энер­гии, буквально задавливает мужа правотой. Хотя тут важ­нее вопрос собственности, уж очень часто он всплывает в повестях, романах и рассказах. На что только не идут эти люди за им причитающееся (будь то кроличья шубка, чу­жая диссертация или лучшая жизнь)! Однако и здесь у ка­ждого свое мерило. Одному и квартиры мало, другому и комнаты в коммуналке с кроватью на панцирной сетке дос­таточно. «Нищий завидует куску хлеба, кусок хлеба зави­дует куску мяса, мясо — тарелке, тарелка — квартире, квар­тира — машине. И нет конца этой цепочке. И если у кого-то больше, то кому-то от этого хуже. Потому что зло берет. Русская модель существования, оправдывающая право на выстрел. И русская же юродивость: хочу, чтобы меня услы­шали, поняли и простили. Убиваю — значит, просто обра­щаю на себя внимание. Помогите мне, люди добрые! Мне плохо, когда вам хорошо», — грустно насмешничает писательница в «Истории в стиле РЭП» (2006)...

Вот и супруги из «Мандаринового года» перво-наперво схватились не за спасение разваливающейся семьи (или уте­шение дочери), а за дележку квартиры. Муж ничего умнее не придумал, как предложить жене вместе с ребенком переехать из удобного жилища в отремонтированную двушку его любовницы — вроде как совершить безболезненный обмен. А жена уперлась рогом: не пойду в чужую квартиру хоть тресни. В таких бытовых сварах мало кто задумывается о ближнем. Главное — поделить, а лучше оттяпать. И плевать, что оба давно потеряли человеческий облик.

Через окно разрушающегося дома Щербакова смотрит на историю и на политику нашей страны. Пока ее герои устраивают личную жизнь, кто-то на баррикадах обстреливает Белый дом («Время ландшафтных дизайнов», 2002), пускает в расход живущую по соседству семью знаменитого уче­ного Домбровского («По имени Анна», 2004), организует теракты в метро («Ангел мертвого озера», 2003). И понятно, что происходящее «вовне» отражается на героях непо­средственным образом. Они, сами того не замечая, стано­вятся еще злее и жестче, требовательнее и нетерпимее друг к другу. Писательница нередко ставит вопрос о том, почему в стране, где люди прошли через войны, лагеря и расстрелы, скоротав полвека в ненавистных коммуналках, возможны новые расправы и смерти? Ответ один — ненависть. И на одном женском раденье далеко не уедешь. Первыми-то те­ряют чувствительность именно женщины, хоть и болевой порог у них выше.

Так, семейная ситуация доведена до логического конца в рассказе «Трое в доме, не считая собаки» (2005). Здесь Щербакова — по примеру «научившей женщин говорить» Петрушевской (Бабицкая В. Без мужчин // http://bukvoid.com.ua/digest/2012/ 08/22/080700.html) — изображает поистине ночной, душный, лишенный и света, и выхода мир. Но (и здесь ее отличие от Петрушевской!) Щербакова не так уж проста и не так уж фаталистично, угрюмо настроена: она умело водит за нос своего читателя, чтобы, прогнав его по лабиринтам безыс­ходности, семейных дрязг и драм, заставив наглотаться тяжелого спертого воздуха русского быта, в конце концов вытянуть его если не к свету, то, по крайней мере, к непредсказуемой, неожиданной истине.

Читатель ждет от Щербаковой одного, а в финале (когда складываются и проясняют друг друга все авторские оговорки, бытовые детали) получает другое. И тот, кто до хрипоты доказывал нам полрассказа свою правоту, ока­зывается персонажем и вовсе неприглядным, а из-за тро­их несчастных, теснящих и выживающих один другого из маленькой душной квартирки страдает четвертый, кото­рого в расчет-то и не принимали.

Единственный мужчина — муж и отец, — не выдержав драматического накала почти сериальных страстей, поки­дает дом. Следующая на очереди — обдумывающая план побега Маня (всеми покинутый, озлобленный ребенок). Но вопреки ожиданию читателя гибнет не девочка, а соба­ка Бася, по дурости наевшаяся таблеток феназепама. Тут-то и выясняется, что по-настоящему сочувствуешь только ей, уже не принимая во внимание оставшихся женщин...

Потому как читателю смотреть на эти невероятные семейные корчи попросту стыдно. Читаешь, качаешь головой и невольно задумываешься: если у нас такая беда в каждом доме, что уж говорить о государственном строительстве?

К слову сказать, пробовала однажды Щербакова писать и о большой политике - вернее, о чеченской проблеме, рас­творив калитку разоренного аула («Метка Лилит», 2005). Но попытка не удалась. Все же наша писательница — реали­стка. В ее лучших произведениях детали, на первый взгляд простая стилистика, странный говорок героев (разговорный русский язык, часто смешивающийся с украинской мовой), вымышленные подробности умело перетасовываются с ис­торическими и социальными реалиями, что по определению не подразумевает откровенного вымысла. Поэтому-то Щер­баковой в «Метке Лилит» и не удалось выйти на более вы­сокий — метафизический — уровень повествования даже с помощью включения в текст фантастического элемента: по­явление неведомых летающих людей, забирающих из низ­менного мира лучших, оказалось очевидным провалом. Примерно то же самое произошло и с последним романом писательницы «Эдда кота Мурзавецкого» (2010), где и во­все неудачен выбор главного персонажа: им становится кот, наблюдающий за жизнью людей. А лучше Гофмана и Булга­кова о животине пока еще никто не написал.

Но как уже говорилось ранее, предпоследняя кни­га — «Яшкины дети», изданная в 2008-м, — оправдывает все.

Идея Щербаковой прозрачна — посмотреть, как живет в наши дни Яшкин род (Яшка — тот самый ленивый лакей из чеховского «Вишневого сада», который и барыню ни во что не ставил, и старика Фирса позволил бро­сить в наглухо заколоченном доме). «Как вечно живы краеугольные Яшкины свойства, — вздыхает Щербако­ва, — какая-то почти природная ненависть к своей матери и родине, демонстративно-холуйская, своекорыстная преданность барину и одновременно барская заносчи­вость перед челядью»...» По сути, Щербакова в этой кни­ге не просто дает чеховским персонажам новую жизнь, но проводит иную типизацию уже своих собственных персо­нажей.

Здесь Толстый — владелец бань (или терм, как он вы­сокопарно выражается), Тонкий — стриптизер, Душеч­ка — бессовестная стукачка, а дама с собачкой — «давалка без ума и понятия», у которой соседская псина виновата в том, что она не шпиц, а мелкий воришка — что не отваж­ный капитан дальнего плаванья. Все в этой книге перево­рачивается с ног на голову. Даже письмо на деревню де­душке внучек Ванька начинает со слов: «Здравствуй, дед-пердед. Не сдох еще? Попробуй только! Твой обрез у меня, и я сам из него тебя грохну за всех сразу, кого ты, сволочь, извел. А вот меня тебе не достать. Я живу в горо­де, и живу назло тебе классно. У меня и деньги, и хата с теплым сортиром, и на мне такой кожан, что ты бы удавил­ся, если увидел. Живи и помни (sic! — А. Б.), я в любой момент перед тобой вырасту, старый козел, и ты зальешь­ся собственной кровью. А я за ноги оттащу тебя в сортирную яму, чтоб там ты и сгнил. Не место тебе на кладбище, пердед, твое место в говне» (рассказ «Ванька»).

В общем-то, ужас бытия по Щербаковой заключается именно в том, что врагов русские люди не чеховского, а нашего времени ищут не только по соседству, но и в соб­ственном доме. Недаром в более раннем рассказе «На Храмовой горе» (1996) писательница поминала уже другого классика:

Барин с душистыми усами и чистейшими манжетами скорбно написал, что самый лютый враг русского мужика — другой русский мужик, волею судеб ли, конституцией ли по­ставленный выше первого. Именно он — той же крови, той же земли — и загубит тебя, и сгноит, и втопчет. Страдал по этому поводу Иван Сергеевич. Так страдал. Что же это мы за люди-нелюди такие, думал, — если к самим себе так, как к врагу лю­тому?

Потому ничуть не странно, что маленькие люди, нищие, ободранные и обобранные своим же государством, на страницах книг Щербаковой устроились удобней не­куда. Кто же, если не писатель, их пожалеет, обласкает и про их горе-злосчастие расскажет? О том, как они люби­ли: не за красивые глаза, а за квартирку покрупнее да воз­можность жизни побогаче. Как приворовывали и посту­кивали: не потому, что ворье или подлецы от рождения, а оттого, что судьба обделила — и иным путем справедли­вости не восстановишь. А если кто и снасильничал или убил кого, то все по необходимости или от тяжелой жиз­ни (читаем: нищеты проклятой...) или просто потому, что сосед жил, как бельмо на глазу, лучше нашего двора, а это­го, как известно, на Руси простить не могут...

«Все носятся с какой-то нечеловеческой щедростью русских. По части последней рубахи, куска хлеба, чтоб одну со страстью сорвать с себя, а другой дать откусить по самые пальцы, — нет нам равных. Нас надо сгонять в бло­кады, в войны, в коммуналки, чтоб как драгоценный эликсир из нас начинало это капать — великое русское... Но какие же мы свиньи в хорошей жизни! Тут уже не ка­пли, тут тазы подставляй под нашу зависть, злость, нена­висть, что у другого наличник фигурней, а крыльцо позаковыристей», — это было написано еще в «Косточке авокадо» в 1995 году.

Оттого-то и живем мы (и те, кто побогаче, и те, кто победнее) одинаково плохо, но это, как говорится, уже со­всем другая и куда более печальная история.



Игорь ДУЭЛЬ

ЧЕЛОВЕК ГОРИЗОНТАЛИ

Галина Щербакова «И вся остальная жизнь. Статьи. Интервью. Заметки» ЭКСМО, М., 2012. 


Писательскую судьбу невозможно предугадать. Хоть и грустно это, но так уж устроена жизнь: большинство имен литераторов, даже те, что громко звучали десятилетиями, с уходом их носителей в мир иной  быстро выветриваются из неблагодарной людской памяти. Потому   тем из сочинителей, у кого хотя бы одна книга остается незабытой, выпала завидная судьба.

К числу таких удачливых писателей, бесспорно, относится и Галина Щербакова, чья повесть «Вам и не снилось», опубликованная журналом  «Юность» в 1979 году, имела громовой успех. Отголоски того грома слышны и сегодня, более трех десятилетий  спустя. 

Однако сама Щербакова не считала  это сочинение своей лучшей работой. Вот что говорила она в одном из интервью незадолго до  кончины: «Самая знаменитая моя повесть «Вам и не снилось». Я не придавала ей, скажу честно, никакого большого значения… Я не могу  понять до сих пор причину успеха этой повести. Обычная повесть про любовь школьников».

Свою многообразную многолетнюю работу в российской литературе Щербакова как бы противопоставила складывавшемуся образу автора одного произведения. Эти усилия подхватил   ее муж известный журналист Александр Щербаков, который после ухода из жизни жены год за годом собирает все написанное ею, издает одну книгу за другой, продляя этим жизнь Галины в литературе. Среди   «новых старых» ее трудов - произведения беллетристики, которые и вправду есть основания оценить выше  знаменитой повести. А  последний сборник, изданный в нынешнем году, открывает еще одну грань таланта Галины Щербаковой, которая при ее жизни остался незамеченной читающей публикой.

В книге  «И вся остальная жизнь» писательница предстает перед нами политическим публицистом редкой глубины и смелости.   Значение ее работ  этого жанра оказывается, пожалуй, сегодня более важным для понимания процессов, происходящих в России, чем ее проза. Этому нельзя не удивляться. Ведь публицистика по самой своей сути крепчайшими тросами связана со злобой дня. А жизнь страны меняется с калейдоскопической быстротой, хотя по большей части не к лучшему. Так кому же может быть интересна «злоба позавчерашнего дня»?..

Но попытайтесь вникнуть в строй мысли Галины Щербаковой, и вы согласитесь, что серьезнейшие суждения о событиях, определяющих именно день нынешний, часто содержатся в  ее заметках - вопреки дате, стоящей под текстом. Приведу характерный пример: «Все в жизни развивается по каким-то законам, а вот сюжет под именем Россия совершенно невообразим. Мы выбираем между плохим и очень плохим… Не верьте, если кто-то вам скажет, что в ближайшие годы у России есть хороший вариант. Ему неоткуда взяться… Нам надо до хорошего дорасти - умом, сердцем, просто совестью.».

И далее, анализируя причину сложившейся ситуации, автор пишет: «Нас называли «империей зла». И вот империя развалилась на глыбы, куски, песчинки зла. На кого как упал камень, тот так и живет…Мы все под обломками». Разве это не о дне нынешнем сказано?

Кто, по мнению писательницы, виноват в сложившейся столь печально ситуации? Прежде всего, восприятие российским людом  не столь уж далекого прошлого – убеждение, что победа в войне с фашизмом дала России своего рода индульгенцию, освободила от ответственности за любые неблаговидные акции. Виновато и поколение шестидесятников, которое «ушло в слова» и потому потерпело крах. И конечно нынешний глава государства, получивший от писательницы остроумное прозвище «президент-резидент». Он «правды не скажет. Не этому учили его в любимом учреждении. Да и кто мы для него?  Лишняя забота. Хорошо бы, по Платонову, остатки населения  вывести сколь возможно далеко, чтобы они заблудились».

Но и  российского простого человека, изрядно потерпевшего от этой жизни, Галина Щербакова, сама вышедшая из низов, испытавшая  многое из того, что выпадало на долю народа, от вины не освобождает. Она дает россиянам такую оценку: «Народ наш слаб, ленив и не любит самого себя. Он разрушитель и хам. Но когда разрушит все до основания, непременно пожалеет, непременно… Мы умеем выть на погосте». И далее: «В нашей стране живут люди со сцепленными до крошева зубами. Сказать доброе слово? Похвалить? Улыбнуться? Да лучше сдохну, отвечают тебе глаза улицы. Такова у нашего народа природа».

Но ведь не может даже самый отпетый русофоб только порочить и чернить жизнь страны. Должен же быть хотя бы намек на свет в конце длиннейшего тоннеля! Галина Щербакова дает свой вариант выхода из тупика, правда, весьма отличный от того,  что описывают другие российские публицисты самых разных мастей и окрасок: «Дорогая (в смысле обходишься дорого) власть! Президент батюшка! Признайтесь и повинитесь – вам с этой страной с ее непредсказуемым климатом и народом не совладать. Зовите варягов. Не хотите американцев (гордые мы в своем рвении, ну и черт с ними, обойдемся без янки), зовите на службу за хорошие деньги японцев, южных корейцев, немцев, финнов, испанцев, тех, кто попал в западню, но сумел из нее выходить. Нам нужны спецы по всем отраслям, кроме, пожалуй, культуры. Сам президент пусть таковым и останется и прослеживает узким гебистским взглядом, как варяги… поставят страну на санацию.  Ты останешься в веках, президент, а народ, вымытый, накормленный, а главное обученный варягами делать все по уму, по-честному, своими руками, мозгами и смекалкой, станет звать тебя Владимиром Красное Солнышко».

Под текстом стоит дата -  2001 год. Но и описание положения, в котором находится Россия, и предложенный   автором план выхода из помойной ямы вполне подходит и ко дню нынешнему. Даже президент тот же самый – «с узким гебистским взглядом». Одно удивляет: как такого рода сентенции не вызвали ни тогда, когда были написаны, ни позднее гневных отповедей кого-то из президентских опричников. Скорее всего потому так вышло, что как ни выворачивай наизнанку факты,  не найдешь такого, чтобы годился для возражений Галине Щербаковой. Да и легко полемизировать с теми, кто придерживается в общем примерно тех же правил игры, что и команда президента – с людьми кооператива «Озеро» или с «людьми вертикали», как определяет их Щербакова. А сама Галина – «человек горизонтали», придерживающийся совсем иной системы ценностей, чем «вертикальщики» самых разных цветов и оттенков. Семья, дети, круг близких по духу людей – вот основная сфера ее интересов. Попробуй что-нибудь против этого рявкни в пользу вертикали, и слова твои бумерангом отлетят тебе же в физиономию. Да и трудно отыскать смельчака, способного к тому же возразить столь острому перу, публицисту, легко укладывающему на лопатки даже самых изощренных в казуистике современных российских государственников.

 К примеру, Александр Проханов, получивший еще в советские времена у  свободно мыслящей публики прозвище «Соловей Генштаба». Так вот этот соловушка придумал очень лихую и краткую формулу, которая, кажется, навсегда способна обелить и возвысить горячо любимого им товарища Сталина и прочих рвущихся к авторитарной власти вождей – включая и нынешнего «президента-резидента». Формула такова: «Он, Сталин, взял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой».

На первый взгляд, кажется: так ловко скручено, что и не ответишь «соловью» так же коротко и емко. А Галина Щербакова отвечает с подкупающей простотой: « Я бы предпочла соху». И тут же добавляет, чтобы не оставалось неясности: «Так и не названа цена (спросить ее у мертвых?) индустриализации и той самой будущей атомной бомбы, о которой любит говорить Проханов (в его терминологии плановое уничтожение десятков миллионов людей – это «успешный мобилизационный план») и ему подобные». Наконец последнее пояснение: «Прогресс есть прогресс, хотя и не всякая цена за него годится.  Цена для России и Украины была чудовищно несоразмерная, и Украина стала об этом говорить, так спасибо ей, что помнит мертвых, что заставила о том же вспомнить Пензу и другие города и веси. А скажи Россия это сама – о сознательном  уничтожении своего и других народов, приведи она правдивые цифры, где была бы Украина, что ей осталось бы вякать?» Имеет ли право автор на  столь резкие суждения? В полной мере. Недаром она свою автобиографию начинала словами «Я родилась в пору великого украинского голодомора…»  А, кстати, девичья фамилия Щербаковой  - Руденко. Родилась неподалеку от украинского города Бахмут. Что может возразить  Проханов человеку с таким происхождением, с такой биографией, с таким строем мыслей? НИЧЕГО! Вот, видимо, и применил старый прием - сделал вид, что не заметил гневных слов в свой адрес.  Замалчивание неугодных мнений — это, хоть и не очень честный, но давний и весьма результативный прием полемики в тех случаях, когда возразить оппоненту, выводящему тебя на чистую воду, совершенно нечего.

Но стоит ли тревожить кровожадные тени прошлого? Жизнь показывает – необходимо. Особенно в пору, пока мы живем в аморфной идеологической ситуации. Ведь до сих пор не было принесено государственного покаяния за все то, что было сотворено с народом в годы советской власти. Мы и в этом сильно отстали от Германии, блестящую победу над которой измученный народ  одержал 67 лет назад.  

 Замечательно было бы, кабы хоть какая-то тенденция нашей нынешней жизни позволяла сказать о стремлении власти ли, общества ли (не отдельных передовых индивидуумов, а именно общества в целом) принести покаяние перед нашими людьми прошлых поколений, перед сегодняшними несправедливо осужденными борцами за иную жизнь. Нет этого. Скорее, наоборот. Вроде бы уже переосмысленные  и проясненные пласты истории то и дело пытаются вновь замутить иные господа, мечтающие о «сильной руке».

Удивительно, но среди них  иногда оказываются молодые люди, которых еще вчера трудно было заподозрить в подобных ностальгических пристрастиях. Вот нынешним летом Захар Прилепин, писатель талантливый, яркий, самобытный, который, вроде бы, по всем приметам, должен бы желать и себе лично и многострадальной Родине большей свободы, открытости и прочих ценностей, несовместимых со «сжатыми до крошева зубами», вдруг возымел охоту выразить свое почтение «товарищу генералиссимусу», пахану банды, превратившей Россию в империю зла.

Потому хочется надеяться, что многие суждения  Галины Щербаковой, которой выпало большую часть жизни прожить в тоталитарном государстве, суждения, выстраданные ею, могут послужить остужающим бальзамом для тех господ, чьи нежданные порывы свидетельствуют  лишь о короткой их памяти.

И хотя тираж книги Галины Щербаковой, как и всех  нынешних (за исключением детективов) невелик – всего тысяча экземпляров, все же хочется верить, что ее умная и страстная публицистика сыграет не последнюю роль в той идейной борьбе, которая начинает разворачиваться в современной России.

Игорь Ильич ДУЭЛЬ – член Союза писателей с 1976 года, Союза журналистов – с 1966-го. Автор шестнадцати книг документальной прозы («Океанские будни», «Дорога вдоль фасада», «По обе стороны Оби» и других) и романа «Тельняшка математика» (2010 г.). Две его книги – «Мы открываем океан» и «Судьбы фантастической гипотезы» - переведены на иностранные языки.

Работал в журналах «Новый мир», «Обозреватель», «Северные просторы», в «Литературной газете», «Российской газете», на Центральном телевидении. Печатался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Сибирские огни» и других изданиях. На протяжении многих лет был постоянным автором газеты «Русская мысль», издающейся в Париже. Опубликовал более 900 очерков, рассказов, публицистических статей, три документальные повести. Один из создателей независимой писательской организации «Апрель», первый заместитель главного редактора альманаха «Апрель». Лауреат пяти различных литературных премий. Дважды (в 1992 и 1996 годах) лауреат журналистского конкурса «Экономическое возрождение России». Награжден памятной медалью О. Ю. Шмидта Академии наук. С ноября 1999 года по март 2005 — корреспондент корпоративной газеты ЮКОСа «Нефтяная параллель».
24 декабря 2012 г. - 15 января 2013 г.

Комментариев нет :

Отправить комментарий