ВЛАДИМИРУ МАТЛИНУ - 80 ЛЕТ!
80 лет? Володе Матлину? Нет, никак не вяжется эта цифра с ним, с его обликом, осанкой, походкой. Он худощав, подвижен, деятелен, бодр, любит принять рюмку-другую крепкого, реакция на речь собеседника – мгновенная, с юморком и иронией, неожиданная настолько, что не всегда сообразишь, как ответить. Он моложе меня почти на два года, но в чем-то взрослее, зрелее: лучше, точнее понимает жизнь и людей, реже в них ошибается, видит их насквозь. Потому-то наверно и стал писателем, а из великих предшественников особо ценит Чехова.
Надо сказать, что с его писательским даром я столкнулся еще до знакомства с ним и даже до того, как он начал писать и печататься. Случилось это так. Незадолго до эмиграции, в один из моих приездов из Питера в Москву, друзья дали мне почитать «Письма к брату», присланные из Лос-Анджелеса. Адресованы они были «Шурику» – Александру Матлину, младшему брату автора писем, но каким-то таинственным образом попали в Cамиздат, о чем их автор, как впоследствии оказалось, не имел никакого понятия. Старший брат делился с младшим первыми впечатлениями об Америке, да так, что читаешь – и видишь все как на ладони, и обстановку, и людей, и все это интересно, и забавно, а порой и очень даже серьезно...
Познакомились мы с Володей в Вашингтоне, куда он перебрался из Лос-Анджелеса, чтобы, вооружившись микрофоном, рассказывать об Америке миллионам своих бывших сограждан. Через десять с лишним лет, в 1988-м, я стал его коллегой по «Голосу Америки», переехав в Вашингтон из Огайо. Произошло это при активном участии Володи и его жены Ани, тоже сотрудницы «Голоса». Так что сегодня я хочу не только поздравить его со славным Юбилеем, но, воспользовавшись случаем, произнести слова благодарности за долгие годы дружбы, за благотворную перемену в моей судьбе и, конечно же, за минуты и часы, проведенные за чтением его замечательных рассказов, увлекающих лихо закрученным сюжетом и острой нравственной коллизией, выход из которой, по воле автора, нередко ищет сам читатель. В этом отсутствии готовых решений – одна из самых сильных сторон лучших матлиновских вещей.
Уверен, что в голове Владимира Матлина бродят новые сюжеты и коллизии, которые выльются в новые рассказы и повести. И что они, как и прежде, найдут дорогу к российскому – и шире – к русскоязычному читателю по обе стороны океана. Нашему юбиляру годы – не помеха. Подумаешь, 80! Это всего лишь цифра в удостоверении личности. А человек, его интеллект и фантазия, запас его творческих сил – все это зависит от чего-то другого. От чего – не нашего ума дело...
Владимир ФРУМКИН
Владимир Григорьевич Матлин родился в 1931 году. Выпускник юридического факультета МГУ. Работал редактором и сценаристом на киностудии "Центрнаучфильм". В 1973 году эмигрировал в США. Работал грузчиком, внештатно преподавал в Калифорнийском университете, вел программы на "Голосе Америки" под псевдонимом Владимир Мартин.
В 1997 году вышел в отставку, и с тех пор занимается исключительно писательской работой. Опубликовал в Америке и России пять сборников рассказов и повестей. Живет в пригороде Вашингтона.
Рассказ
По тому, как долго она развешивала мутные рентгеновские снимки, как медленно садилась за стол, покашливая и глядя в сторону, Стан понял, что дела плохи. Начала она издали, напомнив, что Стан обратился к ней всего месяц назад, болезнь была уже запущена, хотя диагноз всё ещё вызывал сомнения. Теперь же, после дополнительных исследований, можно уверенно сказать, что, к сожалению, худшие предположения подтвердились. Нет, операция уже не поможет, слишком поздно. Однако сдаваться не надо: новейшие методы лечения позволяют замедлить процесс развития болезни и даже в отдельных случаях (увы, не частых) остановить его совсем... на какое-то время. Не хотелось бы обнадёживать понапрасну, но продолжая уже начатые сеансы и сочетая их с...
- Доктор, скажите прямо: сколько мне осталось? – прервал Стан хриплым голосом. – Мне важно знать.
От столь прямого вопроса она совсем скисла. Молодой врач, она не привыкла ещё к подобным ситуациям, и необходимость объявить пациенту смертный приговор вызывала у неё настоящие страдания.
- Ну если лечение принесёт желательный результат, то... то... можно надеяться на полгода... или даже больше...
- Понятно. Спасибо.
Стан решительно встал и направился к выходу. Врач пыталась его задержать, объяснить что-то про лекарства и диету, но Стану всё это было безразлично. «Полгода, полгода» - вертелось у него в голове. На паркинге он долго искал свою машину: внимание рассеивалось, он не мог сосредоточиться. «Полгода. Что я должен успеть?» - повторял он по пути домой, стараясь следить за дорогой. «Да какие такие дела? - прервал он сам себя. – На самом деле существует одна настоящая проблема: Тоня»
Тоня выскочила в прихожую, едва он открыл дверь:
- Ну что? Я ждала, что ты позвонишь из больницы. Ну что?
- Да ничего хорошего, - сказал Стан и, не снимая плаща, опустился в кресло.
Следующая неделя прошла в странном напряжении. Внешне всё было рутинно спокойно: утром он вставал в то же самое время, уходил на работу, проводил там восемь с половиной часов, выполняя одни и те же операции – чертежи, расчёты, отчёты, совещания... Но делал он всё это автоматически, а мысль его лихорадочно билась об один и тот же вопрос: что будет с Тоней? Как она проживёт? Дом он ей оставит, хорошо, но за дом надо выплачивать заём, три с половиной тысячи каждый месяц – где она возьмёт? Сбережений существенных он не сделал. Конечно, она пойдёт работать, это ясно, но что она может заработать без профессии. А главное – по-английски она еле-еле... Что если продать дом, снять скромную квартирку, а на разницу она какое-то время сможет жить? Какое-то время, а потом?.. Все эти вопросы надо решать сейчас, немедленно, в оставшиеся полгода.
-Эй, Стан, что ты здесь насчитал? Откуда ты эти допуски взял? В справочнике совсем не так. – Джэк Болтон широко улыбался, чтобы смягчить неловкость ситуации: он нашёл ошибку у своего непосредственного начальника.
Вообще-то их отношения допускали такие вольности: они (отношения) давно переросли служебно-официальные рамки. Пять лет назад Стан принимал Болтона в свой отдел, он тогда выбрал этого молодого инженера и не ошибся в нём: Джэк оказался толковым, добросовестным работником и простым в обращении человеком. Со временем он стал заместителем Стана. Несмотря на разницу в возрасте, они подружились. Достаточно сказать, что Джэк Болтон был единственным существом, которому Стан поведал историю своих отношений с Тоней. Истории, в сущности, не было, а было знакомство по интернету с девушкой из Череповца, города в Вологодской области, о котором Стан и не слышал во время своей жизни в России. Вообще о России он знал не слишком много, родители увезли его в эмиграцию в пятнадцатилетнем возрасте. Но по-русски он говорил без акцента.
Интернетное знакомство произошло отнюдь не случайно, а в результате трудного решения, принятого после глубоких сомнений. Незадолго до этого Стан расстался с Ванессой, своей второй женой, после трех лет супружеской жизни, похожей на непрерывный поединок. Конечно, случаются неудачные браки, известное дело, но это был у него уже второй такой брак, и хотя Ванесса ничуть не походила на его первую жену, проблемы были всё те же. С точки зрения Стана, и та и другая совершенно неправильно понимали роль жены в семье и смысл брака как такового. Это, так сказать, на уровне теоретического обобщения, а если говорить конкретно, на бытовом уровне... Стану противно было вспоминать о бесконечных ссорах и препирательствах из-за мытья посуды, поездок в супермаркет, поливания травы и тому подобного. Причём разногласия из-за бытовых мелочей переходили на более существенные стороны жизни, как например, отношения с родственниками, или переезд в другой город, или выбор страховки.
После второго развода Стан решил никогда не жениться: дважды попробовал – не получилось. Хватит! Видимо, он не приспособлен к семейной жизни. Но прожив бобылём год, он стал думать иначе. Почему, собственно говоря, надо считать, что проблема в нем, что это он не приспособлен к семейной жизни? Ему очень бы хотелось иметь рядом с собой жену, верного заботливого друга, мать его детей. Близкую, отзывчивую душу, кому можно пожаловаться на что угодно – от боли в спине до заторов на шоссе, от глупого начальства до плохой погоды – и она поймёт, посочувствует. Как хорошо засматривать ей в глаза, касаться губами её ресниц, слушать её тёплый голос, ощущать нежный запах... Разве он не хочет этого? Очень хочет. Так, может быть, проблема не в нём, а в этих американках, взращённых на ниве феминизма, которые считают брак чем-то вроде договора-сделки, где у сторон должны быть равные и одинаковые права? Супруги в их представлении – что-то вроде партнеров по бизнесу. Жена должна быть равна мужу - это для них чуть ли не главное в семейной жизни. Сколько он наслушался дурацких разговоров о неотъемлемых правах жены, которые равны правам мужа плюс, однако, еще что-то... Если муж и жена имеют одинаковые функции, то действительно непонятно, зачем жениться. Тем более, когда нет детей. Весь смысл семьи, рассуждал он, в том, что супруги дополняют друг друга, а не равны друг другу в правах и функциях.
Так возникла идея иностранной жены. А если уж выписывать её из заграницы, то лучше всего из России: проблемы языка не будет и будет меньше феминизма.
- Постой, постой, я не понимаю. – Джэк отодвинул кружку с недопитым пивом и с удивлением взглянул на Стана. – Ты побывал всего у одного врача? И готов безоговорочно верить? Ты что, не знаешь, как доктора ошибаются?
Они сидели в баре за столиком в углу. Они имели обыкновение заходить сюда по пятницам после работы. Но сегодня была среда, и Стан предложил «внеочередное пиво», чтобы рассказать о своих делах.
- Это не только мой врач так считает, там ещё и заключение врача-радиолога.
- Радиолог не решает вопрос об операции, это не его дело. Так нельзя – мнение одного врача, и ты сдаёшься. У меня перед глазами случай с моим дядей, с маминым братом. Он у четырёх врачей побывал, и все высказали разное мнение.
- И чего хорошего? - Стан даже рассмеялся. - Кому верить?
Джэк не понял его иронии.
- Давай я у дяди узнаю, кого считают самым авторитетным специалистом в нашем городе, светилом, так сказать. Сходишь к нему, а после поговорим.
Стан пожал плечами, посмотрел по сторонам, опять пожал плечами.
- Сходить можно, пускай будет ещё одно мнение. Но только в чудеса я не верю. Мой врач и радиолог говорят: дело дрянь, а тот вдруг скажет: ничего страшного? Так не бывает.
- Конечно, вряд ли он найдёт тебя здоровым, но может предложить операцию или какое-то другое лечение. Так бывает.
Стан допил пиво. Хотелось курить, он бросил всего месяц назад, и время от времени его нестерпимо тянуло к сигаретам. Особенно после пива.
- Сходить можно, - повторил он. В его голосе звучала безнадёжность. Он опять помолчал, посмотрел по сторонам.
-Насчет проекта не беспокойся, - бодро заговорил Джэк. – Если тебе нужно будет на какое-то время уйти с работы, мы сможем, я думаю, закончить без тебя. Тем более что ты будешь помогать, когда сможешь, верно?
- Верно, - отозвался Стан. – Ты и сам справишься не хуже меня, ты на самом деле мой заместитель. Честно говоря, меня больше не проект беспокоит, а ... – Он понизил голос, будто кто-то мог их подслушать - Ну, ты знаешь историю моей женитьбы. Тоня абсолютно в этой жизни беспомощна. Что с ней будет, когда я?.. – Он не договорил и снова надолго замолчал. В баре стоял ровный гул, прерывавшийся время от времени воплями болельщиков: по телевизору транслировали футбольный матч.
- Она никого не знает, ей не к кому обратиться в случае чего, – заговорил Стан после паузы. – Может, стоило бы тебе с ней познакомиться? Поможешь ей, если необходимо будет.
- О чём речь! Конечно, помогу. Скажи ей – в любое время...
- Слушай, приходи к нам на обед. Тоня хорошо готовит, очень по-своему, по-русски. Приходи, правда. Только о холестерине лучше не думай: всё мясное и жирное. Как насчёт пятницы?
Джэк смутился:
- Пятница? Я Линде обещал в диско, на танцы.
- В диско ходят поздно вечером. Верно? Ты на обед приходи к семи, а с Линдой встретишься в десять. Всё успеешь.
Антонина Доброхотова считалась в школе хорошей ученицей. Череповецкую среднюю школу № 9 она окончила сплошь на «четверки» и «пятёрки», и по английскому языку у ней было «пять». Со словарём в руках она могла прочесть ответ на своё объявление, которое она поместила на сайте знакомств с иностранцами. Однако ответ пришёл на русском языке! Некто Станислав сообщал, что он живёт в городе Кливленде, в штате Огайо, что у него есть дом и машина, он инженер, его родной язык – русский, и что ему понравилась Тонина фотография. Переписка продолжалась несколько месяцев, а когда Тоня прилетела в Америку, она обнаружила, что с трудом может разобрать со словарём несколько строк по-английски, но ничего не понимает, когда люди говорят на этом языке.
Тоня не сдавалась. В прошлом прилежная ученица, дочь школьной учительницы и сама, можно сказать, педагог (воспитательница детского сада), она ежедневно занималась по привезенному из России учебнику английского языка, смотрела новости по телевидению и при случае старалась говорить по-английски. Правда, такие случаи выпадали не часто: в обществе Стан и Тоня бывали мало, в гости почти никогда не ходили, у себя принимали ещё реже.
Утром муж уходил на работу, Тоня оставалась одна. Она прибирала в доме, потом выходила во двор поливать траву, расчищать дорожки, подрезать кусты – она посадила четыре куста роз, которые требовали постоянного ухода. В середине дня она отправлялась в супермаркет. Водить машину она не умела. Стан говорил: давай съездим вечером на машине, но Тоне нравились эти прогулки по пригородному посёлку, среди аккуратных домиков и ухоженных газонов. Идти было сравнительно недалеко – километра полтора. Она шла, смотрела по сторонам и ловила себя на мысли: а у меня тоже дом, и не хуже этого... В супермаркете она долго разглядывала продукты, читала внимательно этикетки. Её поражало даже не обилие товаров – в последнее время в России в магазинах можно было найти что угодно, были бы деньги – а вот именно доступность всего вокруг. «Могу купить что угодно, на всё хватает», - думала она то ли с восторгом, то ли с удивлением и вспоминала прошлую жизнь...
Вернувшись из магазина, Тоня готовила обед, а потом садилась за учебник английского языка или читала какую-нибудь русскую книжку из местной библиотеки. Всем на удивление, в этой небольшой районной библиотеке была обширная коллекция русских книг – всяких, особенно классики. Американцы с некоторым недоумением посматривали на вытянувшиеся вдоль полок многотомные собрания сочинений Глеба Успенского, Мельникова-Печерского, Короленко, Мамина-Сибиряка и других неведомых им писателей. Как они здесь оказались, эти книги? В семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века, в период еврейской эмиграции из Советского Союза, в город приехало немало русскоязычных. По большей части это были культурные люди, гордившиеся своими домашними библиотеками и притащившие их с собой в Америку. И вот теперь первое поколение эмигрантов мало-помалу уходило из жизни, книги доставались их детям, которые русской литературой не интересовались, или к внукам, которые вообще не знали по-русски ни слова. Что делать с книгами, куда их девать? Выбросить - рука не подымается, спасибо районная библиотека соглашается принять...
Стан появлялся дома в пять тридцать каждый день, кроме пятницы, когда заходил с сотрудниками в бар. По пятницам он приходил домой в семь часов, отяжелевший от пива и ещё более молчаливый, чем обычно. Была ли Тоня счастлива с этим сдержанным, суховатым человеком? Если бы ей задали подобный вопрос, она не задумываясь ответила бы «да» - счастлива в том смысле, что её устраивала эта спокойная, размеренная жизнь без проблем, кризисов и напряжения, после всего, что пришлось ей пережить в России. В последние годы они четверо – Тоня, мама и старшая сестра Вера с дочкой – жили в родительской двухкомнатной квартире на мамину пенсию и Тонину зарплату. Денег едва-едва хватало на самое скудное пропитание, а покупка туфель или пальто для девочки вырастала в тяжёлую жизненную проблему.
Работа воспитательницы в детском саду помимо мизерного размера зарплаты имела ещё один недостаток: кругом были одни женщины, и познакомиться с каким-нибудь представителем какого-нибудь другого пола не представлялось возможным. А Тоне исполнилось двадцать пять... Вот тогда-то и появилась Надежда Артемьевна с её идеями.
Она была старая мамина знакомая – преподавали в одной школе: мама литературу, а Надежда Артемьевна английский язык. И как носитель передовой западной цивилизации, Надежда Артемьевна владела собственным компьютером, что в то время в Череповце было явлением чрезвычайно редким. Она первая и сообщила маме о рынке русских невест в виртуальном пространстве интернета.
- Я понимаю, вам не хочется расставаться с дочкой, - говорила она возбуждённо. Несмотря на многолетнюю дружбу, они были на «вы»: влияние школьного этикета. - Но какое у неё здесь будущее? За кого она может выйти замуж? За такого же пьяницу, как вышла Вера? – Старшая сестра пробыла замужем чуть больше года и с ребёнком на руках вернулась к маме. - Что хорошего она может здесь увидеть? А там, судя по объявлениям... Уверяю вас, ещё выбирать будет. Только нужно из англоязычной страны, она у меня лучшая ученица была. Из Англии или, в крайнем случае, из Америки. Конечно, Австралия тоже подходит, но очень уж далеко.
Но ответ, к разочарованию Надежды Артемьевны, пришёл по-русски. Завязалась переписка, потом телефонные разговоры. Дома телефона не было, и Тоня ходила разговаривать со Станом на почту, на переговорный пункт. Однажды мама настояла на том, чтоб и ей дали поговорить со Станом. Разговором она осталась довольна. На следующий день она рассказывала подруге:
- Он говорит как культурный человек. Речь правильная, без этих грубых словечек. В общем, чувствуется, что он из культурной семьи: действительно, мама у него была учительница химии. Правда, папа бизнесмен...
Так была решена Тонина судьба. Через полгода переписки, телефонных разговоров и обмена фотографиями она улетела в Америку. Но чего не знала мама – это что в одном из разговоров Тоня прямо сказала своёму наречённому, что выйдет за него только в том случае, если он пообещает постоянную материальную помощь её семье в Череповце. Иначе она на сможет уехать: без её жалкой зарплаты они просто умрут с голоду. Стан обещал и свято выполнял обещанное с момента Тониного прибытия в Кливленд. Действительно, две сотни долларов, которые он ежемесячно переправлял в Череповец, существенно подняли жизненный уровень Тониной семьи. Они могли теперь питаться нормально и купить девочке пальто.
- Сначала идёт закуска, - это слово Стан произнёс по-русски, - под неё пьют водку. Нет, не из стаканов, а вот из таких рюмок. Но не маленькими глоточками, а сразу до дна, одним глотком. Вот смотри.
Он с удовольствием продемонстрировал, как это полагается делать.
- А теперь ты. Смелей.
Джэк робко поднёс рюмку ко рту, но выпил смело, одним глотком.
- Great! – сказал он с некоторым удивлением.
Тоня засмеялась. Весь вечер она была оживлённая, поминутно смеялась. И ещё Стан заметил, как в последнее время улучшился её английский. Она бойко описывала свою жизнь в Череповце и свои впечатления от Америки. К тому времени они со Станом уже побывали в Нью-Йорке, в Техасе и на пляже во Флориде.
После закуски был подан грибной суп, а потом жареная свинина с кислой капустой. Джэк сидел за столом, несколько смущённый ласковым вниманием со стороны хозяев, и с воодушевлением хвалил Тонины кулинарные таланты. Он оделся, чтобы прямо после обеда ехать в диско на танцы; на нем был синий двубортный пиджак с белыми пуговицами, красная рубашка с открытым воротом и джинсы.
Стан поглядывал то на него, то на неё, и странные мысли приходили ему в голову. Он никогда не видел её раньше такой весёлой. Она раскраснелась, сквозь тонкую, фарфорно-белую кожу проступил румянец, льняные волосы растрепались, она то и дело отбрасывала их со лба, встряхивая головой. Джэк бросал на неё исподтишка короткие взгляды и смущался ещё больше. Что ж, думал Стан, это было бы, наверное, наилучшим решением проблемы... Пусть только подождут полгода...
На танцы в диско Джэк в тот вечер так и не выбрался. Он позвонил Линде и сказал, что занят. В гостях он засиделся чуть ли не до полуночи.
Ознакомившись с историей болезни, светило онкологии (рекомендация Джэка, вернее его дяди) остался недоволен. Он потребовал провести заново почти все анализы и обследования, а потом на основе новых данных пришёл к выводу, что операцию можно и нужно делать. «Успех я не гарантирую, но шанс всё же есть: пятьдесят на пятьдесят примерно. Хотите рискнуть? Решение за вами».
Следующие дни Стан провёл в сомнениях. Он представлял себе многочасовую операцию, потом изнурительные процедуры, от которых вылезают волосы и человек превращается в свою тень... и что в конце? Пятьдесят на пятьдесят, то ли да, то ли нет, то ли он проживёт ещё несколько лет инвалидом, то ли умрёт сразу... Так стоит ли терпеть все эти мучения?..
Между тем, он по-прежнему ежедневно ходил на работу. По тому, как изменилось отношение сотрудников, как они шептались за его спиной, он понимал, что они знают или догадываются о его болезни. По вечерам к нему домой заезжал Джэк. Они с Тоней настойчиво уговаривали его на сдаваться, сделать всё возможное. Ситуация сблизила их троих. Они часами сидели в гостиной на диване, говорили немного, больше молчали. Иногда Тоня начинала вдруг плакать, тогда Стан и Джэк пытались её утешить: «Не отчаивайся, всё может ещё измениться к лучшему». А она сквозь всхлипывания отвечала: «Мне Стана жалко».
В конце концов, Стан решился на операцию.
Накануне операции Стан и Джэк ушли с работы в середине дня, чтобы поговорить с глазу на глаз – на работе это было практически невозможно. По привычке они зашли в «свой» бар, хотя пить Стану категорически запрещалось, а Джэку одному не хотелось. Заказали минеральной воды.
- Да оставь ты эти предрассудки, в самом деле, - говорил Стан, когда они уселись в тихом уголке. – Если... нет, когда... когда я вернусь, то выгоню, а пока сиди в моём кабинете. Ты ведь босс.
- Только в твоё отсутствие, - поспешно вставил Джэк.
- Ну хорошо: исполняющий обязанности руководителя проекта на время болезни означенного руководителя – так тебя устраивает? Тебе нужен отдельный кабинет, иначе куда сотрудники будут заходить с жалобами друг на друга?
Оба невесело рассмеялись.
- Я не сомневаюсь, что всё у тебя получится, не робей, – продолжил Стан с несколько напускной бодростью. – Главное, помни, что начальство в нашем проекте ничего не смыслит, но советоваться к нему ходи - для вида, когда уже сам принял решение...
Наступила долгая пауза. Думали они об одном и том же, и каждый знал, о чём думает другой. Бармен знаками спросил, не нужно ли чего, они оба отрицательно мотнули головами. Помолчали ещё. Наконец, Стан решился:
- А теперь поговорим о Тоне, - и увидел, как Джэк густо покраснел, цвет его щёк почти сливался с цветом рыжих волос.
- Я обещаю тебе, что не оставлю её.
- Спасибо, но я хочу сказать... – Стан запнулся и начал сначала. – Я тебе благодарен за заботу о Тоне. Я только хочу сказать... Ну, позже, потом... почему бы вам не жениться? Я вижу, как она тебе нравится. Думаю, она бы тоже ничего против не имела... даже уверен.
Джэк молча обвёл взглядом полутёмный зал, поглядел на экран телевизора: как всегда, транслировали футбольный матч. Бармен дремал, облокотившись на стойку.
- Мне бы не хотелось, чтобы она вышла за меня от безысходности, понимаешь? Просто для того, чтобы не возвращаться в Россию.
Стан понял, что и без его подсказки Джэк об этом думает...
Утром следующего дня Джэк вёз своего друга и начальника в больницу на операцию. Тоню с собой не взяли. «Не надо ей при этом присутствовать», - решил Стан.
Ехали на машине Джэка, он сидел за рулём. Когда вырулили на шоссе, Стан сказал:
- Очень серьёзная вещь, слушай внимательно. Нет, не проект, а Тоня... Со мной всё может случится... ты понимаешь. Если вы с Тоней будете жить вместе, на тебя переходит одна важная обязанность: каждый месяц переслать двести долларов в Череповец - город такой в России, где у Тони родственники остались. Для них это вопрос жизни, понимаешь? Делается это так. В Нью-Йорке живут какие-то эмигранты из того же Череповца. Вот им ты и пересылаешь деньги первого числа каждого месяца. А их родственники в Череповце отдают Тониным родственникам рублями. Чтобы не связываться с банками.
- Понятно, - ответил Джэк, глядя вперед на дорогу. То ли ответ был слишком односложным, то ли тон был не слишком уверенным, но Стан насторожился. Что такое – он не может решиться? Вслух он сказал:
- Я тебя не уговариваю, пойми правильно. Просто я знаю тебя и её и уверен, что вы хорошая пара. Ты её плохо знаешь: языковый барьер и вообще вся эта ситуация... Но уверяю тебя, она очень хорошая жена: заботливая, преданная, покладистая. Любит дом, семейную жизнь. Если будут дети – лучшей матери не придумаешь. И скромница: всё на распродажах покупает. Ну, а что привлекательная женщина, это ты сам видишь.
- Всё это понятно, - ответил Джэк. – Но мне не хочется говорить об этом. У неё есть живой муж, и я надеюсь... О черт! Чуть съезд не пропустил!
Операция длилась пять часов и прошла, как уверял врач, успешно. Но к больному не допускали два дня, а на третий, когда допустили, он был очень слаб; за полчаса свидания он произнес только «всё хорошо» и «спасибо, что пришли». На пятый день, то есть к моменту выхода из больницы, он уже мог говорить, хотя передвигался всё ещё с посторонней помощью.
А затем началась химиотерапия. С утра по пути на работу его отвозил в клинику Джэк, а забирать из клиники приезжала на такси Тоня. Два дня после сеанса терапии он лежал в лёжку, не в силах подняться. Его рвало. На третий день он кое-как поднимался, ходил по дому, читал, говорил по телефону. А дальше наступал день следующего сеанса терапии, и всё повторялось сначала... Но что поддерживало его – это оптимизм врача. Тот был просто в восторге от результатов операции. Видимо, он не зря считался светилом в своей области. Он показывал Стана своим коллегам и студентам и на примере этой операции собирался пропагандировать новую методику в медицинском журнале. Он говорил, что теперь многое зависит от правильного лечения и, прежде всего, от химиотерапии.
- Если всё делать правильно, то речь пойдёт... well, не будем слишком оптимистичны... во всяком случае, о нескольких годах нормальной жизни. Смотрите, не подведите меня, - говорил врач, похлопывая Стана по колену.
Только сейчас, когда появилась надежда, Стан по-настоящему понял, как сильно хочет жить. Именно хочет жить, а не то что не хочет умирать – это не одно и то же. Хочет жить, приходить после работы домой, обнимать жену, садиться с ней за стол, говорить о событиях дня – этих микроскопических, никому кроме них не интересных делах: сходила в магазин, купила манго, поговорил с начальством, оно было весьма приветливо, намекало на премию... И тому подобное, что, наверное, и составляло большую часть жизни. А в октябре поехать вдвоём в горы, снять домик под багряными клёнами, гулять по горным тропинкам, дышать упоительным осенним воздухом. А зимой – на лыжи. И самое важное – надо на что-то решиться в отношении детей, дальше тянуть нельзя, ему скоро сорок. Если не получается «старым добрым способом», надо обратиться к врачам, сейчас столько всяких приёмов и хитростей на этот счёт. А если и врачи окажутся беспомощными, можно усыновить: взять, например, девочку откуда-нибудь из Вологодской области, будет «вся в маму»...
Удивительно, сколько всяких идей и проектов приходило ему в голову – о чём он думал раньше? Надо научить Тоню водить машину и купить ей небольшой, надёжный автомобильчик, скажем, «Тайоту-Кэмри». Насколько её жизнь станет легче и интереснее! Стоило бы нанять ей учителя английского языка. Может быть, подумать вот о чём: привезти сюда из России Тонину сестру с дочкой – пусть девочка растёт в Америке. Подобных мыслей ему приходили десятки, и все они связаны были с женой.
Тоня играла всё большую роль в его жизни. Она привозила его на такси домой после сеансов терапии, укладывала в постель, давала ему лекарства, кормила-поила. Потом помогала встать, водила по комнатам, обняв за талию. Как бы он обходился без неё?
После четырёх месяцев терапии доктор назначил новые обследования и осмотр. В день врачебного осмотра Тоня приехала за ним вместе с Джэком.
- Уверяет, что всё идёт хорошо, - докладывал Стан в машине. – Назначил ещё три месяца терапии.
- Как часто? – спросил Джэк.
- Раз в неделю.
Когда подъезжали к дому, Стан пригласил:
- Джэк, зайди к нам, пообедаем вместе. В прежние времена выпили бы за успех химиотерапии, а сейчас просто пообедаем. Да, Тоня?
-Я зайду, поговорим о наших делах. А обедать не буду.
-Почему это? Тоня, ты слышишь?
Ни Джэк, ни Тоня не ответили.
Дома Стан уселся в кресло, тяжело переводя дыхание, но помощь отстранил: «Я сам, я сам»
-Что ж, - сказал бодро Джэк – сам так сам. Это заметный прогресс. И вообще, ты выглядишь гораздо лучше, доктор прав. Очень рад за тебя, очень-очень.
Тоня стояла, потупив голову, как вошла, не раздеваясь, как будто не у себя дома.
- Ты что? – спросил у неё Стан.
Джэк выступил вперёд, загораживая Тоню.
- Стан, нужно поговорить. Я буду говорить за неё.
- Это ещё что? – Стан почувствовал недоброе. – Мне с женой не нужны посредники. В чём дело Тоня? Ты хочешь вернуться в Россию?
- Подожди, Стан, я всё скажу. Нет, она не едет в Россию. Дело в другом. – Он несколько раз вздохнул, как перед прыжком в воду. – Дело в том, что мы решили пожениться, Тоня и я. Мы любим друг друга.
Стан хотел что-то сказать, но у него перехватило дыхание. Он побледнел и прижал ладони к груди, пытаясь унять сердцебиение.
- Ему нельзя так волноваться, - сказала Тоня и заплакала.
Но Стан уже обрёл дар речи:
- Любите друг друга? Это прекрасно. Но ведь у неё есть муж, живой муж. Может, я ошибаюсь?
- Не надо так с нами говорить, Стан, - сказал Джэк просительным тоном. – Мы знаем, что поступаем плохо по отношению к тебе, ты прав. Но всё же давай постараемся не ссориться. Мы по-прежнему твои друзья, мы будем заботиться о тебе.
- Спасибо за дружбу. Мне приятнее нанять санитарку.
- Подожди. В сердцах ты можешь навредить себе. – Тон его стал почти умоляющим. – Войди в наше положение. Мы полюбили друг друга. Всерьёз, по-настоящему, и решили пожениться... как ты меня просил... помнишь? Но теперь, когда твоё здоровье улучшилось... Не хочешь же ты, чтобы мы с нетерпением ждали твоей смерти? Давай лучше останемся друзьями.
Изо всех сил Стан выпрямился в кресле.
- Я просил тебя жениться на моей вдове, а не жене. Улавливаешь разницу? Но, наверное, был слишком красноречив, описывая её достоинства... – И к Тоне по-русски: – А ты что молчишь?
Она заговорила сквозь слёзы:
-Прости, Стан, я сама не знаю, как всё получилась. Ты такой добрый, такой хороший, – она заплакала в голос. – Ты так помог моей семье, а я... я... Мама скажет: свинья неблагодарная, Татьяну Ларину приведёт в пример. Но что мне делать, я его люблю. И потом... потом... я беременна от него...
- Который месяц? – резко спросил Стан.
- Четвёртый.
- Да, ловко... Одно слово – заместитель... – Стан помолчал, потом сказал громко по-английски: - Собирай свои вещички и выматывайся. Быстро! Мне отдыхать надо после всех этих сеансов.
Молодые люди переглянулись.
- Мы лучше заедем в другой раз, когда тебя не будет дома, - сказал Джэк. Тоня хотела что-то добавить, но он увлёк её к двери.
Когда их машина отъехала и шум мотора затих за поворотом, Стан почувствовал боль в груди, тошноту и слабость во всём теле. «Воды, воды», - попросил он по-русски неизвестно у кого и попытался встать с дивана. Ноги подкосились, он опустился на пол.
Там и нашли его Джэк и Тоня, приехавшие через неделю за Тониными вещичками.
(Из сборника "Куклу зовут Рейзл".
Москва, издательство "Захаров".)
В последние июльские дни в Вашингтоне шла большая парламентская брдзола между Республиканской и Демократической партиями. В связи с этим вдруг выяснилось: больше сорока процентов российских жителей озабочены возможностью дефолта в США. Наши банкиры говорили: даже если там объявят технический дефолт, предпосылок для паники нет - рублю и сбережениям российских граждан ничего не грозит. А граждане все равно беспокоились. И беспокоятся… Хотя на сей раз все и вправду обошлось.
Беспокойство за завтрашний день – естественное чувство человека с мозгами в голове. Это, можно сказать, нормальное гражданское состояние общества. Но вот беда: в наших условиях это состояние не имеет никакого нормального действенного выхода. Общественная и политическая жизнь в стране запаяна в некую убогую колбу. Придумали какой-то говённый «народный фронт» – не прописанный ни в Конституции, ни в законе (как и такая же Общественная палата) – взамен выборов. Стараются отсечь от участия в определении судьбы России, может быть, самое плодотворное, что в ней есть. В результате из нее, из России, может получиться классический город Глупов, разросшийся до размеров «я другой такой страны не знаю»…
Не всем хочется стать его обитателями. Согласно опросу Левада-Центра, о своем желании уехать за рубеж для временных заработков думают 59% молодых респондентов, "уехать учиться" - 48%, "навсегда" - 28%. Наверное, эти цифры не слишком точные. Но ясно, очень многие смекалистые люди находятся в поиске: куда ж нам плыть? Другими словами, поняли: в стране безнадежно торжествующей вертикали им искать, увы, нечего.
…А тут на тебе – дефолт, от которого может похужеть едва ли не весь мир! Так куда ж нам плыть?.. И какое может быть успокоение для людей с мозгами в голове от заверений банкиров, что все будет в порядке с рублем во «фронтовом» послевыборном Глупове… Не потому ли столь парадоксально актуальным и оказался для нас раздор между Ослом и Слоном, приключившийся в Новом Свете?
Раз уж так случилось, то неплохо было бы знать, в чем сердцевина этого раздора. Думаем, она хорошо представлена в перепечатываемой нами статье В. Вольского.
Напомним об авторе. Виктор ВОЛЬСКИЙ родился в 1938 году в Москве, окончил Институт иностранных языков, преподавал, занимался переводами. В 1976 году эмигрировал в США. Много лет работал в русскоязычной прессе и на «Голосе Америки». Сейчас на пенсии, печатает острокритические статьи об американской жизни в различных изданиях и на своем сайте http://volsky.us/. Как написал мне один внимательный читатель публицистики Вольского, «он им там, в Америке, спуску не дает, разносит в пух и прах негров, Рузвельта и всех прочих демократов». А вот фраза-самохарактеристика автора, где он говорит о себе в третьем лице: «Ненавидит ложь и лицемерие, на которых зиждется господствующая на Западе идеология политкорректности».
Впрочем, сами его тексты всего лучше характеризуют публициста.
Виктор ВОЛЬСКИЙ
Йорктаун, Вирджиния
ПУСТЬ СИЛЬНЕЕ ГРЯНЕТ БУРЯ!
Йорктаун, Вирджиния
ПУСТЬ СИЛЬНЕЕ ГРЯНЕТ БУРЯ!
На следующий год, выступая с показаниями перед комитетом по этике штатного Сената Флориды в ходе расследования недобросовестной уловки демократов, губернатор Чайлс, «гордящийся тем, что на протяжении своей политической карьеры он ни разу не замарал рук» (та же статья), поклялся, что грязный трюк был проделан без его ведома сотрудниками его предвыборного штаба. Чайлс заклеймил лживые звонки как «серьезную ошибку» и посетовал на то, что его помощники «использовали» его в своих целях, «обманули» его. Но, выразив праведный гнев, губернатор тут же указал, что он полностью согласен с содержанием послания, распространенного «за его спиной». «Я прошу прощения за метод распространения сообщения, но по сути своей оно соответствует истине».
Классический прием из арсенала демократов: мало того, что Чайлс добился своей цели обманным путем, но при этом еще встал в позу жертвы. Ему привет от знаменитого в прошлом телеведущего Дэна Разера, который в 2004 году неудачно пытался торпедировать кандидатуру президента Джорджа Буша-младшего с помощью подлога и по сей день утверждает, что представленные им документы «может быть и фальшивые, но тем не менее соответствуют истине». И при этом выставляет себя жертвой низких происков недругов (видимо, имея в виду блогеров, в считанные часы разоблачивших подлог). Что же до удивительной откровенности New York Times, в кои-то веки правдиво изобразившей тактику политика-демократа, отчего не покрасоваться своей «беспристрастностью» после того, как дело сделано, а нарочитая объективность поможет отразить наскоки врагов, обвиняющих ультралиберальную газету в тенденциозности?
Эта история вспомнилась мне в связи с усиленной подготовкой, ведущейся демократами к предстоящей предвыборной кампании. Ясно, как Божий день, что они собираются вновь прибегнуть к своей старой, испытанной стратегии, состоящей из двух элементов: очернения оппонентов и запугивания электората, в первую очередь его самого нервозного и податливого сегмента – стариков. Вообще говоря, демократов можно понять: если не считать этого давнего оружия, их арсенал практически пуст. Лозунг «надежда и перемены» выработал свой ресурс. В 2008 году он звучал свежо и многообещающе в устах никому не известного молодого сенатора, чей послужной список легко уместился бы на почтовой марке. Это позволило легковерным избирателям поднять Обаму на пьедестал как вместилище своих надежд и чаяний. Но с тех пор этот лозунг был полностью дискредитирован, с каждым днем все сильнее и сильнее приобретая карикатурный характер.
Выборы, на которых баллотируется действующий президент, неизбежно выливаются в референдум по его правлению. Обама придет на выборы с послужным списком, который ничего не добавит к его шансам на переизбрание, если судить по тому, насколько непопулярна его политика. Демократы, несомненно, попробуют убедить народ в том, что избрание первого в истории чернокожего президента, безусловно, достойно похвалы, но если копнуть поглубже, не может считаться убедительным доказательством подлинного раскаяния Америки и очищения ее от первородного греха расизма; только переизбрание такого президента способно стать решающим доказательством того, что американский народ наконец-то распростился с позорным наследием своего расистского прошлого и заслужил себе прощение.
Однако насколько убедительно подействует такой аргумент? Думается, что не очень. Тактика обличения избирателей как расистов, которые могут искупить свой грех, проголосовав за афроамериканца, исчерпала себя. То, что «прогрессивной» интеллигенции представляется как пожизненная епитимья, для большинства простых людей не более чем одноразовое покаяние: исповедался, получил отпущение – и считай, что очистился от греха.
Поэтому демократам поневоле придется сделать ставку на многократно испытанную тактику классовой войны и демонизации республиканского оппонента Обамы. Кто бы им ни стал, ему (а может быть, ей?) следует быть готовым к такому накалу злобы и ненависти, к такой разнузданной травле, которая до сих был была уделом лишь Сары Пэйлин. Обрушив на кандидата Республиканской партии неслыханной силы лавину грязи, лжи и клеветы, демократы будут в то же время всеми силами пугать избирателей. Им нет нужды убеждать в своей правоте независимых избирателей (именно за них развернется вся борьба), достаточно будет посеять в их умах сомнения насчет республиканского кандидата, напомнить им о том, что осторожность никогда не вредит, и что народная пословица недаром советует семь раз отмерить, прежде чем один раз отрезать. И этого, вполне возможно, будет вполне достаточно – человек по своей природе боится перемен и крайне неохотно меняет пусть даже малоприятную, но знакомую реальность на пугающую неизвестность.
Конечно, никто не верит, что республиканцы – кровожадные монстры, у которых текут слюнки от одной мысли о том, как они будут выгонять стариков на улицу, морить голодом детей и убивать женщин. Об этом трубят наиболее бесстыдные демагоги вроде члена Палаты представителей из Нью-Йорка Луиз Слотер или бывшего конгрессмена из Флориды Алана Грейсона. Но не нужно принимать их всерьез – это они так, для красного словца, чтобы сорвать аплодисменты. Истинная цель не в том, чтобы убедить обывателя поверить в эту заведомую чушь, а в том, чтобы вывалять республиканцев в грязи настолько основательно, чтобы к ним пристал неприятный запашок.
Сработает ли такой прием? Нет никаких оснований сомневаться в его действенности. Во всяком случае до сих пор он не давал сбоев. Не зря же главные социальные программы - Social Security, Medicaid и Medicaid – называют «третьим рельсом американской политики», имея в виду, что прикосновение к ним – гарантия политической гибели. Да и результаты опросов тоже не настраивают на оптимистический лад: 64 процента американцев считают, например, что наилучший способ ликвидировать бюджетный дефицит – повысить налоги на «богатых». Зависть и ненависть к успеху – один из сильнейших импульсов человеческой натуры. Если бы это было не так, имя Карла Маркса было бы известно лишь узкому кругу историков экономической мысли 19-го века. А так его учение продолжает победное шествие по миру – не потому что оно верно, а потому что оно всесильно.
Так как же все-таки противостоять победной тактике либеральных демагогов? Ввиду того, что грядущая финансовая катастрофа по-прежнему далеко отстает от итогов телевизионного конкурса «Танцы со звездами» в качестве предмета озабоченности американцев, а расходы по таким жизненно важным статьям, как, скажем, зубоврачебные услуги для кошек и собак продолжают расти, нельзя не придти к мысли, что большинство избирателей отворачивается от реальности. Их нетрудно будет убедить в том, что кризис выдуман мерзкими республиканцами в своих низменных целях. О, как приятно и уютно думать, что жизнь по-прежнему хороша и не стоит того, чтобы о ней задумываться в ущерб своим привычным радостям! Демагогия – это не только безграничные посулы, это также потакание слабостям избирателей. Если того требуют обстоятельства, демагог убаюкивает людей, успокаивает их на тот счет, что им не нужно пробуждаться от сладких сновидений и принимать трудные решения, сопряженные с жертвами; что они могут спокойно предаваться «стремлению к счастью» (трактуемому как погоня за удовольствиями), предоставив докучливую обязанность заниматься государственными делами выбранным ими «слугам народа». В силу этого у демагогов достаточно высокие шансы сохранить свою власть, если только избиратели не будут вынуждены открыть глаза и трезво посмотреть на вещи. Но как принудить их к этому? Единственное действенное средство от синдрома добровольной слепоты – это шоковая терапия.
Три с лишним десятка лет назад шоковая терапия была применена в качестве последнего отчаянного средства и полностью оправдала себя. Место действия - Великобритания, в роли лекаря - Консервативная партия во главе с Маргарет Тэтчер. Как пишет Клэр Берлински в своей книге «Без альтернативы: Почему сегодня актуальна Маргарет Тэтчер» (There is No Alternative: Why Margaret Thatcher Matters), в 1979 году Соединенное Королевство неудержимо катилось в пропасть и продвинулось гораздо дальше по пути к гибели, чем сегодняшняя Америка (хотя под водительством Барака Обамы Соединенные Штаты гигантскими шагами движутся в том же направлении). Страну неумолимо засасывала трясина экономического кризиса, на спасение не осталось даже проблеска надежды, правительство было парализовано, утратив какую-либо способность влиять на ход событий, бал правили воинственные профсоюзы. Над государством, не столь давно считавшимся величайшим на свете, нависла черная туча беспросветного пессимизма и отчаяния, консервативная оппозиция говорила лишь о том, как смягчить последствия неминуемого краха. Казалось, «старой доброй Англии» пришел конец.
Перед лицом неминуемого национального бедствия Маргарет Тэтчер избрала боевую предвыборную стратегию. Вместо того чтобы по примеру предыдущих консервативных лидеров уйти в глухую защиту и бороться за симпатии избирателей, ненавязчиво предлагая им чуть менее злокачественный вариант «прогрессивной» платформы, «железная леди» пошла в лобовую атаку на врага. Она провозгласила, что между тори и лейбористами пролегает глубокая, непреодолимая пропасть, и предложила избирателям выбор между двумя полярно противоположными видениями мира. Что еще более важно, в центр своей предвыборной программы Тэтчер поставила не экономическую целесообразность, а моральный императив. Вопреки давней традиции консерваторов, которые дали себя убедить в моральном превосходстве левых и упрекали их лишь в том, что те извратили благородную идею социализма, Маргарет Тэтчер обрушилась всей тяжестью своего нравственного негодования на саму социалистическую идею, указывая, что она неизбежно ведет к экономической катастрофе, закабаляет людей и попирает их человеческое достоинство; что социализм по сути своей глубоко аморален; что это зловредная идеология, неизбежно обрекающая любую страну на стагнацию, бюрократическую тиранию и разложение – как физическое, так и моральное (благо за примерами далеко ходить не надо было). Неустанно взывая к чувству собственного достоинства избирателей, лидер тори сумела вывести их из ступорозного состояния и привлечь на свою сторону. Остальное - достояние истории.
Клэр Берлински считает, что необходимо перенести британский эксперимент на американскую почву. Может быть, она и права, хотя уж слишком велик в Америке класс паразитов-захребетников, слишком сильно равнодушие основной массы избирателей, чтобы можно было реально рассчитывать, что апелляция к их нравственному чувству возымеет действие.
Но тэтчеровская стратегия – не единственный курс шоковой терапии. Существует и другой путь, который обещает ничуть не меньшие результаты, чем попытки пробудить в нации чувство гордости и собственного достоинства. Демократы пугают избирателей, настраивая их против республиканцев? Так почему бы не последовать их примеру? Почему бы республиканцам не воззвать к инстинкту самосохранения избирателей, чтобы пробудить их от спячки и ткнуть лицом в реальность? С огнем нужно бороться огнем, со страхом – страхом!
Избирателям нужно внушить, что призрак надвигающейся катастрофы – не мираж, а неотвратимая реальность недалекого будущего; что страна на самом деле сползает к неминуемой катастрофе; что сокращение бюджетного дефицита и государственного долга – вопрос не выбора, а крайней необходимости; что системы социального страхования и медицинской помощи престарелым и неимущим нуждаются в срочной и кардинальной реформе – в противном случае их неминуемо ждет полный крах; что своей самодовольной индифферентностью американцы ставят под угрозу не только будущее своих детей и внуков, но также собственное благополучие. Только всерьез напугав избирателей и открыв им глаза, можно заставить их признать, что для спасения Америки, и в том числе их самих, нужны кардинальные меры и реальные жертвы. Ибо если страна потерпит финансовую катастрофу, обесценятся и их собственные сбережения, исчезнут и их собственные пенсии и льготы. Лекарство, может быть, горчит, но для спасения жизни больного без него никак не обойтись.
А это значит, что пора перестать потакать избирателям, уговаривать их, что лично им ничего не грозит, что все жертвы будут принесены не сегодня и не завтра, и не ими, а кем-то еще. Демократы при помощи своего пропагандистского аппарата, именуемого Большой Прессой, без труда убедят пугливых пенсионеров, что поганым республиканцам ни в коем случае нельзя верить, что те только и ждут, чтобы дорваться до власти и начать грабить и убивать стариков. Уж лучше оставить все, как есть, проголосовав за ставленника демократов – истинных защитников «сирых и убогих». Так-то оно будет спокойнее; а то как бы чего не вышло. Пока в Белом Доме сидит Обама, он сможет сдерживать губительные порывы радикальных республиканцев, - так будут ворковать СМИ. И весьма высока вероятность того, что пенсионеры в очередной раз клюнут на либеральную наживку и проголосуют за сохранение статус-кво – так, на всякий случай!
Республиканцы не могут рассчитывать на успех, играя на поле противника по его правилам и пытаясь покупать голоса смягченным вариантом либеральной отравы, особенно когда судья – Большая Пресса – без зазрения совести будет подсуживать демократам. Поэтому хватит с нас скользких профессиональных политиков, отделывающихся от любых вопросов туманными фразами и озабоченных в первую очередь тем, как бы кого не обидеть, как бы заслужить снисходительный кивок либеральной прессы – дескать, за годы пребывания в Вашингтоне сенатор имярек «заметно вырос». Нельзя без недоумения и стыда вспоминать предвыборную кампанию Джона Маккейна, который совершенно не был настроен на победу и, похоже, стремился лишь к тому, чтобы не обидеть своего соперника и не прослыть расистом.
Нам нужен кандидат, который будет прямо и без обиняков резать правду-матку и описывать реальность такой, какая она есть; который не будет отделываться общими фразами вроде того, что, «оказавшись в Белом Доме, я созову лучших экспертов, мы засучим рукава и мигом решим все проблемы». Невзирая на то, что предвыборная платформа Росса Перо фактически сводилась к этой идиотской формуле, на выборах 1992 года он сумел отнять у действующего президента Буша-старшего 19% голосов и привел к победе Билла Клинтона, за которого проголосовало лишь 43% избирателей.
Миллионам американцев осточертели профессиональные политики, от которых не услышать слова правды. Как вы думаете, по какой причине взлетела до небес популярность Дональда Трампа и почему в опросах общественного мнения он опережает всех других республиканцев – потенциальных кандидатов в президенты? Неужто он завлек избирателей своей нелепой прической или глупыми утверждениями, что он «во много-много раз богаче Митта Ромни»? Нет, ростом своей популярности Трамп обязан, что он говорит то, что многие люди думают, но не решаются сказать, и не извиняется на каждом шагу за резкость своих суждений, потому что он поднимает действительно острые вопросы и не дает спуска либеральным пропагандистам в журналистском обличье.
Кандидат, которого изберут республиканцы, должен будет последовать примеру Трампа, открыто и без экивоков обвинив Обаму и Демократическую партию в том, что они прямым путем ведут страну к гибели, и потребовав проведения болезненных, но необходимых мер. Следует учесть, что на сей раз республиканскому кандидату, если он будет действительно исповедовать консервативное мировоззрение, будет легче, чем его предшественникам Барри Голдуотеру и Рональду Рейгану: ему гарантирована мощная опора в лице десятков миллионов приверженцев «Партии чаепития», которые стеной встанут на защиту смелого лидера.
И уж коль скоро речь зашла о смелости, республиканцам не помешало бы обзавестись толикой уверенности в себе и научиться давать сдачи. Больно смотреть, как со смаком, не стесняясь в словах, демократы поливают их грязью, а жертвы поклепов лишь смущенно улыбаются и робко указывают на беспочвенность обвинений в свой адрес. Почему бы всякий раз, как демократы хором утверждают, будто республиканцы пекутся о благополучии только «миллионеров и миллиардеров», не называть их, столь же дисциплинированно, «социалистами и коммунистами»? Это как минимум вынудит прессу требовать от республиканцев объяснений, что даст им возможность рассказать народу то, что тщательно скрывают от него СМИ: а именно – что в число пресловутых «миллионеров и миллиардеров», наряду с действительно богатыми людьми (подавляющее большинство которых, между прочим, принадлежит к числу пламенных либералов), входят семьи с заработком начиная от 250000 долларов, в том числе малые бизнесы, на долю которых приходится 70% занятости в стране, и что повышение налогов на этих «плутократов» неминуемо ввергнет страну в пучину нового экономического кризиса.
Помимо всего прочего, в таких конфронтациях дополнительным преимуществом республиканцев будет то, что им не придется лгать. Так называемая «прогрессивная фракция» в Палате представителей включает 74 конгрессмена, т. е. 40% демократов в нижней палате Конгресса – открытые социалисты (плюс неизвестное, но существенное число якобы «умеренных» демократов, т. е. конгрессменов от консервативных округов, которым под страхом лишиться своих мест приходиться маскировать свои истинные чувства и сдерживать свои «прогрессивные» поползновения). Помимо этого, столкновения с прессой помогут разоблачить ее тенденциозность. Да разве трудно будет отбиваться от нападок журналистов, если такой авторитетный голос, как журнал Newsweek, спустя несколько недель после воцарения Обамы провозгласил на обложке: «Теперь мы все – социалисты»? Так что снимите перчатки, республиканцы, и – смело в бой.
Но не слишком ли рискована такая стратегия? Безусловно, риск существует. Совсем не исключено, что демократам удастся убедить электорат сохранить статус-кво, налепив на республиканского кандидата ярлык «экстремиста». Но по крайней мере она дает шанс на успех, в то время как альтернатива с весьма высокой вероятностью поведет к национальной трагедии. Достаточно посмотреть на то, что успели натворить за два года с небольшим Барак Обама и его приспешники, и подумать о том, что они сделают со страной, если дать им еще четыре года под водительством президента, у которого на сей раз будут развязаны руки, который не будет испытывать необходимости лавировать, чтобы не подорвать свои шансы на переизбрание. О такой перспективе не хочется даже думать.
Для того чтобы отвратить ее, нужно бороться и не давать противнику спуска. Сказано в Писании: «И познаете вы истину, и истина сделает вас свободными» (Иоанн, 8:32). Нет сомнений, что это действительно так, но только в том случае, если распространять истину как можно шире и повторять ее как можно более настойчиво. Истину нельзя возглашать шепотом, о ней надо кричать во все горло и на всех углах, неустанно вбивая ее в головы людям. Чтобы встряхнуть избирателей и пробудить их от спячки, нужны радикальные меры. Нужна тактика бури и натиска – не робкого и вежливого блеяния, а бури и натиска! Вы слышите, республиканцы? Так пусть сильнее грянет буря!
Михаил МОРГУЛИС
ЧАРЛИ -
ПОБЕДИТЕЛЬ ДОЛГОВ И ЛЮБВИ
ЧАРЛИ -
ПОБЕДИТЕЛЬ ДОЛГОВ И ЛЮБВИ
– Эй, русский, у тебя большая семья?
Здесь не принято расспрашивать, за что сюда угодил. Потом, если тебе поверят, могут малость открыться, но, конечно, не до конца. Потому что это дело опасное, ты узнаешь тщательно скрываемую тайну, а когда-нибудь, в минуты подлой человеческой слабости, вдруг захочешь поведать об этом власти. А власть, суровая космополитичная тётя, таким вещам верит сразу, вытаскивает то ли из-под мантии, то ли из-под юбки судейский молоток и в наказание за сокрытую тобой тайну добавляет срок. Поэтому чуть-чуть рассказать о себе могут, но только в принципе, безо всяких нюансов. И конечно, виноватых здесь нет, виноватые сюда не попадают. Нормальные заключённые никогда ни в чём не виновны, и о себе как о преступниках здесь говорят только психи. Или покаявшиеся грешники. Таким числился всего один парень, укравший на заправочной станции китайский магнитофон за 20 долларов. О том, что я попал в тюрьму по своей просьбе, на предмет лучшего понимания психологии американского заключённого, знали только чикагский шериф и старенький тюремный священник. Заключённые об этом не ведали. Если бы узнали, мне пришлось бы моментально уносить ноги.
Чарли свистел сквозь дырки между редкими зубами и поглядывал на меня сизым глазом. От него я уже знал в общих чертах, кто проводил время рядом со мной. Красавец-мачо, лет 40, крупный наркодилер. Сын убежавших в Америку кубинцев, он здесь родился и учился. Ежедневно получал «Нью-Йорк таймс» и ещё кучу дорогих журналов и газет. На второй день я подошёл к нему и поздоровался. Он напомнил мне американского писателя-классика Скотта Фитцджеральда, только был гораздо темней. Но пробор такой же чёткий, глаз такой же надменный, ну и порода, конечно, идентичная, чувствуется. Спросил меня о профессии. Рассказывать здесь о том, что пытаешься писать книги, значит вызывать настороженность, и я рассказывал о своей ранней профессии учителя. Конечно, наибольший интерес вызывало у всех сообщение о том, что я родился в России. Поэтому постоянно приходилось вспоминать российские исторические и географические события, пословицы и шутки, а также непременных водку, снег и белых медведей. Но наркодилер был явно не прост и хотел произвести впечатление. Он стал вспоминать Гоголя, Чехова и даже Пастернака с доктором Живаго. Потом поинтересовался, знаком ли я с испаноязычной поэзией. Мы окончательно сошлись на Гарсиа Лорке. Теперь ежедневно мачо приглашал меня к своему столу. Однажды он с несколько расстроенным видом заметил, что читал «Мастер и Маргарита» на английском и испанском. И думает, что автор напрасно пытался посмеяться над Христом. Я ответил, что во время сталинского периода жизни Булгакова иначе писать было нельзя, и даже это не напечатали. Тогда он выдал любопытную сентенцию: «Возможно, тогда не надо было писать вообще».
Я задумался. Наверное, это справедливо. Но смысл парадокса был в том, что многие писатели тоталитарных времён предпочитали писать ложь, или, наоборот, шли за написанную правду на смерть, но от наркотика сочинительства отказаться уже не могли. Вот какой силы этот литературный героин!
Я пробыл в тюрьме 30 дней, а где-то на день пятнадцатый Мачо произнёс давно задуманную тираду: «Сотни лет все говорят о прекрасном и сумасшедшем испанском Идальго, а ведь у Сервантеса его образ случайно получился, хоть теперь приписывают Дон-Кихоту миллион джентльменских качеств! А вам что нравится в нём? Я ответил без обдумывания: «Бедность, смелость и любовь. Причём его бессмысленная любовь, которая как любая прекрасная любовь, всегда глупа и вздорна!»
Ему так понравилось это, что он долго повторял на смеси английского и почему-то итальянского: Фулиш аморе... Foolish amore… Глупая любовь...
Итак, наш бесправный флот загнали в хмурую гавань. Корабли и кораблики замерли на застывшей воде жизни. На штурвалах лежали чужие руки. Матросы мучались и ждали. Боялись прихода судьбы, и от этого ещё сильнее мучались. Над каждым морским бродягой, как призрачный лунный серп, висело проклятие.
По ночам я слышал, как из соседних камер раздавались стоны. Людей преследовали сны.
Слева от меня была камера Адвоката. Это и профессия и кличка.
После 35 лет адвокатской практики и стольких же лет семейной жизни он решил задушить нелюбимую жену. И инсценировал самоубийство. Дал жене снотворное и всунул в петлю. И как ему показалось, жизнь её покинула. Пульса нет, сердце не бьётся. Адвокат трижды проверил пульс и вызвал полицию. Когда несчастную стали вынимать из петли – внезапно ожила. Осталась парализованной, но передала полиции всё, что произошло. И потом, сразу же, экспертиза. И всё подтвердилось. В тюрьме я дал адвокату Библию. Он рисовал на каждой странице чьё-то лицо. Я спросил: «Кто это»? Он удивился: «Неужели не видно. Это – дьявол». Это было лицо его жены.
Надо же обладать таким терпением – 35 лет ненавидеть и ежедневно это скрывать.
Он, в прошлом богатый человек, оказался без гроша, суд наложил арест на счета и имущество. Я дарил ему носки и футболки. Однажды в минуту неоправданной веры в человечество не выдержал и спросил: «Но когда-то вы любили её?» Он равнодушно ответил: «Дьявола не любят, а боятся, она сама влезла в петлю, чтобы посадить меня в тюрьму...» И добавил: «Язык у неё змеиный, синий...»
Вокруг себя я видел ещё много страшного, карикатурного и равнодушного. Вот морской офицер в отставке, убивший наркомана, пнувшего его собаку. Он часто бормотал: «Если бы она не болела раком, я бы его простил...»
Утром мы увидели по телевизору, как арестовали мошенника, который пытался получить в банке 4 миллиона долларов по поддельному чеку, и этот чек должна была разменять ему любовница – кассирша банка. А вечером его привели к нам. Он вежливо раскланивался, но его волосы за один день поседели.
Позже арестовали вурдалака, молодого отца, задушившего новорожденную дочь за то, что та постоянно кричала. Привезли днём, все его рассматривали. Мальчишка, лет 20. Лицо убийцы было бледным и вялым, будто сделанное из варёной рыбы.
Брр! Было видно, жить ему не хочется. Ночью он кричал надрывно, жутко. А утром его перевели в больницу. Когда вели по коридору, он смотрел только вверх.
Некоторые люди осыпались в моей памяти, будто сделанные из песка. Остались в ней более земные, слепленные покрепче, поярче, настоянные, видимо, на хорошей закваске. Помню тонкошеего негра, с маленькой головой ихтиозавра. Его обвиняли в организации пожара в доме, где находилась бывшая любовница с новым кавалером. Оба сгорели. Ихтиозавр постоянно насвистывал мелодии Гершвина из оперы «Порги и Бесс».
Вечером нас загоняли в одиночные камеры, а на рассвете осторожно выпускали под фонограмму холодного лязга замков.
Но не дадим уводить себя дальше в подводные гроты скорбных воспоминаний и вернёмся к Чарли.
Несколько дней он наблюдал за мной, вскидывая свинцовые пульки маленьких глаз. Чарли был высок, сутул, с большими веснушчатыми руками, всегда старающимися что-то делать. Если руки неподвижно провисали вдоль тела, это значило, что на Чарли накатывала тоска. То, что называют теперь депрессией. А это ведь просто тоска наша чёрная, вдруг накатывает гадкая, и изгибает сердца и губы. И вжимает глаза в глазницы. А потом, как вы помните, Чарли спросил у меня сиплым голосом одесского биндюжника, вдруг заговорившего по-английски: «Русский, у тебя большая семья?».
Скоро после этих слов я узнал историю Чарли.
Сейчас закройте глаза и представьте его, а потом откройте их и читайте дальше.
Чарли родился до крайности жадным. Грудное молоко у матери высасывал до последней капли. Игрушки его не интересовали, и скоро ему перестали их покупать. Повзрослев, сам просил, чтобы не покупали. Когда ему дарили вещицы, он от них отворачивался. Только один раз не выдержал. В тот день пьяный жалостливый сосед случайно подарил ему игрушечный экскаватор. С ним Чарли не расставался всю жизнь. Деньги начал зарабатывать с 16 лет. Школу не закончил и поступил на курсы, догадались, экскаваторщиков. А после курсов стал дико пахать, и так пропахал всю жизнь. Он ненавидел тратить деньги, было только одно неуемное желание - их собирать. Чарли менял чеки на наличные, целовал купюры, нежно ласкал их, признался мне, что несколько раз у него во время этого случилась эрекция. Потом относил их в банк. Относил почти всё. Его девиз был незыблем: Никогда ничего не покупать. Старую одежду он брал в магазинах Армии спасения, продукты в пунктах для бездомных, всё остальное его не интересовало. Жил в полуразваленном доме и платил только за воду и электричество. Представляете, в каком малом количестве их потреблял. Жена сбежала через полгода после свадьбы. Да и свадьбы настоящей не было. В перекошенной комнате Чарли собрались несколько человек, выпили две бутылки дешёвого калифорнийского вина и разошлись с облегчением. Экскаваторщики в Штатах зарабатывают очень прилично. За сверхурочную работу платят вдвойне, за работу в выходные дни могут заплатить и в три раза больше. Чарли работал шесть с половиной дней в неделю. Отдыхал только несколько часов в воскресенье. Утром забегал на полчаса в церковь, после мчался в кондитерскую, где покупал за полцены два чёрствых пирожных. Потом с кулёчком, внутри которого стукались пирожные, бежал к подслеповатой тихой любовнице. Там у неё на кухне они молча пили чай. Чарли ставил чашку на стол и бережно придерживал пирожное двумя руками. Потом они ещё минуту сидели молча, после чего Чарли всегда обещал одно и то же, но никогда этого не исполнял: «В следующий раз надо взять на два пирожных больше...» Потом ещё оставалось полчаса на секс. После всех ритуальных процедур Чарли рвался на работу. Его автомашине было около 30 лет, она дымила, останавливалась, иногда несильно взрывалась, но купить другую у Чарли не хватало сил. Жаба была полновластным хозяином его жадного сердца.
Всё это Чарли уныло поведал мне, озираясь, склоняя в сторону кудлатую голову и потирая лоб, похожий на узкую расчёску в трещинах.
– А для чего ты собирал деньги? – решился спросить я. – Традиционная американская мечта – купить дом, виллу, яхту?
Чарли презрительно покачал головой.
– Зачем? Это глупости! Деньги надо просто собирать!
– А ты жертвовал когда-нибудь?
Чарли неожиданно хитро усмехнулся:
- Просить деньги у Чарли – это великая подлость. Но я всегда стоял за принципы демократии и считал Америку самой великой страной. Но жертвовать никогда не собирался. Пусть они доказывают свою демократию своими деньгами.
- А ты в Бога веришь?
- Верю, конечно, но не всегда... Особенно верю в воскресенье утром... Верю, когда мне хорошо, а когда плохо – не верю...
- Библия говорит: за всё благодарите...
- Не могу за всё... Ты благодари за всё, а я буду благодарить только тогда, когда Он делает мне хорошо...
Чарли ни к кому в гости не ходил и никого к себе не приглашал. Пойти в ресторан или бар - Боже упаси! Он бы там подавился или захлебнулся. Вот так проходила жизнь. И однажды стукнуло 50. Денег в банке было уже достаточно, но они по-прежнему не тратились. Та же убогая перекошенная квартира, ржавая старая машина, ни друзей, ни родственников, ни семьи, ни собаки или кошки, телевизор с дрожащим экраном, кем-то выброшенный на мусорную свалку. В свой день рождения он, наконец, купил не два, а четыре чёрствых пирожных, бутылку уценённого вина и, торжественный, пришёл к своей почти ослепшей любовнице.
Но долго не выдержал и снова поехал работать.
У Чарли был брат-близнец, но обыкновенный, как говорят, нормальный. Виделись они очень редко. Близнец не то чтобы его не любил, он понимал жизнь Чарли как редкую, неизлечимую болезнь. Но однажды какой-то шкодливый бесёнок дёрнул его за верёвочку сердца, он заскучал по брату, позвонил, и предложил Чарли скинуться по 150 долларов. Т.е. будет у них триста, и он, брат-близнец, заработает им на этих деньгах ещё триста долларов. Чарли мучался, потел, скрипел, не спал, и наконец, видно, жаба проквакала ему, что надо рискнуть. И с внутренним стоном и почти теряя сознание отдал свои сто пятьдесят. Короче говоря, чтобы долго не тянуть, вот что было дальше. Близнец позвонил ему через пару недель, сказал: «А эм сори (извини), деньги мы с тобой потеряли». Всю ночь Чарли думал. Он представлял свои сто пятьдесят, то в 7 двадцатидолларовых купюрах и одной десятидолларой. То в двух прекрасных купюрах – одна 100, вторая 50. То 150 купюрочек по доллару, все новенькие, хрустящие. Под их хруст он позвонил брату и произнёс одно слово: «Отдай»! Брат стал кричать, что это бизнес, ну, не получилось, оба же потеряли, и деньги смешные! Чарли снова прохрипел: «Отдай!» Брат повесил трубку. С тех пор брат-близнец стал ему сниться. И всегда в образе монстра, кровожадного вампира или многорукого душителя. После этих снов Чарли понял, брат обманул его сознательно, чтобы он мучался и страдал.
В тот пасмурный день Чарли подождал до часу ночи, потом пошёл на строительную площадку, сел в свой огромный экскаватор и поехал к дому брата. Ночь была тёмная, но на душе становилось светлей. Он увидел новую машину брата, сверкающий легковой «Додж». Медленно подъехал к Доджу и стал наезжать на него огромными колёсами экскаватора. «Додж» прогибался к земле, расплющивался и жалко трещал. Чарли проехал по нему до конца и с просветлевшей душой вернулся на стройплощадку. Оказалось, что, кроме жадности, у Чарли ничего не было, даже интуиции, предупреждающей об опасности. И потому не знал Чарли, что в ту ночь жена его брата очень поздно вернулась с вечеринки и развесёлых шурымурных танцев. Запарковалась, зашла в дом, но вспомнила, что забыла в машине сумку. Вышла, села в машину, нашла сумку, хотела открыть дверь. Но не успела. Экскаватор смял машину и её. Она осталась жива, но стала инвалидом. Теперь Чарли должен всю жизнь выплачивать ей компенсацию за потерю трудоспособности, а это значит - платить зарплату, которую она получала до его мстительного наезда. Плюс, за это Чарли грозило заключение до семи лет. Он сцепливал руки и жаловался мне: «Теперь все мои деньги уйдут на неё и адвокатов! Не буду брать адвокатов, пусть больше просижу, зато деньги сэкономлю». И огромные слёзы капали с его рыжих ресниц.
Помню, это случилось в четверг, Чарли вызвали в суд. Он вернулся другим. Худеньким стариком, нетвёрдо ступавшим шаркающими ногами. Посмотрел вокруг, сел, и стал похож на подбитую умирающую птицу. Через минуту прошептал: «Семь лет сидеть, всё выплатить им, и ещё не хватит...»
В нём не было отчаяния. Он как будто куда-то попал, в незнакомое ему место, оглядывался, узнавал некоторых людей, в том числе меня. В тот вечер произнёс равнодушно: «Я никогда не пел, я никогда не курил, я никогда не любил... А ты?». Я понял, что ему хочется услышать от меня, и сказал: «Я тоже никогда...»
Его свинцовые глаза на миг потеплели, и он покачиваясь пошёл в свою камеру.
Ночью нас разбудили крики охранников, лязганье оживших замков. Чарли умер просто так, сидя на кровати. Твёрдая брезентовая подушка была мокрой, наверное, от предсмертных слёз.
Так ушёл неудачный победитель долгов, Чарли. На следующий день я подумал о нём, и стал представлять его маленьким: рыжим и несчастным, как брошенная собачонка. Я представил его себе таким, и заплакал. Охранник подозрительно смотрел на меня. Слёзы считаются знаком опасности.
Ушёл я из тюрьмы через несколько дней, и прощался с теми, кто оставался ждать приговоров. Чарли никто не вспоминал.
За воротами тюрьмы меня встретил старый священник. Я рассказал ему о Чарли. Он спросил: «Что думаете об этом вы?»
- Мне кажется, что все мы мало отличаемся от Чарли, только тратим чуть больше времени и денег на еду и развлечения. И нам иногда тоже хочется наехать экскаватором на жизнь, расплющить её и стать счастливым...
Священник внимательно взглянул на меня добрым глазом: «В тюрьме вы изменились...»
Я подумал и спросил:
- Отец, а может быть, я поумнел?
1 августа 2011 г.
Комментариев нет :
Отправить комментарий