За свои научные работы по регенерации нервных клеток (две из них были выполнены ещё на студенческой скамье) Николай Фёдорович был приглашён на работу во ВНИИФП в Зеленограде, но через пару лет перешёл в Институт педиатрии АМН в Москве, где в течение 10 лет, параллельно с плановыми темами, теоретически разрабатывал молекулярный механизм мышечного сокращения. Работа была опубликована в центральных отечественных научных журналах и в американском журнале теоретической биологии. В каком бы научно-исследовательском институте ни работал Николай Фёдорович, какие бы ни стояли перед ним задачи, он всегда находил новые решения и подходы. В Институте питания он предложил (независимо от американцев, оформивших патент) новый безопасный механизм введения витамина D, за что, «ревнивый» к чужим достижениям начальник добился, чтобы Кастрикина, кандидата биологических наук, не переаттестовали на должность младшего научного сотрудника (низшая для кандидата наук должность). В начале 1987 г. его уволили «по сокращению штатов» из кардиоцентра после того, как он в служебной записке генеральному директору предложил новый подход к решению проблемы сердечнососудистой смертности. Никого не смутило то обстоятельство, что он был ударником коммунистического труда, превосходно владел тремя европейскими языками (что было немаловажно для сотрудника отдела информации) и что до выхода на пенсию оставалось 4 года, а главное - было получено несколько положительных отзывов на его предложение. Он пытался устроиться на работу в другие институты, и его всюду брали «с руками и ногами», но действовала «позвоночная» система, т.е. звонили в кардиоцентр, спрашивали о причине увольнения, а там не спешили заявить о его незаконности. Когда он решил зарабатывать на жизнь переводами (в 1971 г. он перевёл две книги: с английского «Структура и функция клетки» А. Леей., Ф. Сикевица и с немецкого «Медицинский оккультизм» под ред. О. Прокопа), оказалось, что и там действуют мафиозные законы.
Тогда я и старший сын (у младшего - семья) предложили Николаю Фёдоровичу работать дома и заниматься тем, чего душа пожелает. Получив свободу творчества, Николай Фёдорович как будто обрёл второе дыхание. Начиная с 1994 г., стали появляться работы (литературоведческие, по теоретической физике, его хобби с юности, научно - популярные по биологии и др.). Мощным потоком потекли и стихи, которые он называл стихотворными романсами, т.е. романсами по содержанию, но ещё без музыки (см. Интернет по адресу NIKAS.dinfo.ru).
Н.Ф. Кастрикин ушел из жизни 4 февраля 2001 года.
Людмила КАСТРИКИНА
Фото В.Смолякова
Об основательности версий Кастрикина в первую очередь могут судить специалисты. А об убедительности - читатели. Так вот, убедительность его рассказов-исследований, как правило, стопроцентная. Потому что его метод использования имеющихся «в деле» материалов до гениальности прост: он неустанно и без малейшей поблажки к себе перекладывал существующие реальные кусочки и клочочки некогда существовавшего исторического полотна до тех пор, пока они не сложатся в абсолютно цельную, без вопросов, картину и не останется ни одного (известного ему) лишнего фрагмента. И когда тот ложится на свое место, связывая последние нити стародавней интриги, мы вместе с автором испытываем ни с чем не сравнимое удовольствие от распутанной головоломки.
Кастрикин не филолог и не историк по образованию. Он учился на биофаке ЛГУ, окончил биофак МГУ с отличием и с двумя работами по регенерации клеток головного мозга, защитил кандидатскую диссертацию. Работал в Институте педиатрии АМН, далее были Институт питания, Кардиологический центр, успешные исследования и... (далее позвольте исключительно цитировать самого героя этого предисловия) «увольнение ударника комтруда по сокращению штатов...
-В чем причина этих вопиющих злоключений? - спросите вы. Кроме независимости ума и характера, друзья указывали мне, и я с ними согласен, на беспартийность как главную причину мытарств. ...Я никогда не мстил своим обидчикам, не судился, не жаловался, не бегал по инстанциям, потому что глубоко убежден, что такие эмоции, как злопамятность, жажда мести, зависть и необузданная ирония - деструктивны, сжигают их носителя, нарушают духовную цельность, снижают творческие возможности».
Да, и еще одно. Заметная веха в творчестве Н. Кастрикина - работа о совести. Он впервые дал научное определение совести как инстинкта видосохранения, унаследованного человеком от животных. В его понимании это не унижает, а возвышает человека. И животного тоже.
Николай КАСТРИКИН
«TOP SECRET»
«В эту пещеру ведёт много следов, но ни одного — из неё...». Так писал один из исследователей проблемы шекспировского авторства, в котором сомневались: лорд Байрон, Ч.Диккенс, В.Дизраэли, М. Твен, У. Уитмен, Г.Джеймс, 3. Фрейд, О. Бисмарк, Ч. Чаплин, лорд Пальмерстон, Д. Голсуорси, А. Ахматова, В. Набоков и многие другие. За последние 100 лет на дюжине языков написано несколько тысяч антишекспировских работ, посвящённых 57 кандидатам на роль подлинного автора. Нижеследующая документальная повесть о 58-м кандидате по всем признакам похожа на первый и последний след из пещеры...
Эта документальная повесть не является компиляцией моих статей по хансдонской версии («Совершенно секретно», № 9, 1994; «Литературная газета», № 29, 1995; № 20, 1998; «Литературная Россия», № 27, 1996; № 8, 1997; № 18-19, 1997; № 23, 1997; «Дворянский вестник», № 5, № 6, № 10, 1998), но дальнейшим её развитием и обоснованием. Подобно тому, как «дома стены помогают», истинная версия, не встречая противоречий, проливает свет на то, что было непонятно до неё, и, как магнит железными опилками, обрастает многочисленными и естественными подтверждениями. Личность автора не может не просвечивать сквозь его произведения, поэтому более глубокое понимание «шекспировских» пьес, поэм и, в особенности, автобиографичных сонетов не только становится возможным лишь после её установления и описания, но и, само по себе, служит обратным подтверждением истинности версии. Иными словами, если личность и жизнь Хансдона помогают лучше понять его произведения, значит, мы имеем дело с подлинным автором... Что касается автора этих строк, то он надеется дожить до того времени, когда на титульном листе вместо: Вильям Шекспир, прочтёт: Генри Тюдор, лорд Хансдон.
Я не знаю судьбы трагичнее... Не признанный собственным венценосным отцом и до сих пор потомством, скрывающий унизительное, по тогдашним понятиям, авторство пьес, не превзойдённых за всю историю человечества, опасно близкий к престолу и потому проведший 20 лет в почётной полуссылке, сводный брат королевы Елизаветы, умерший бароном (низший титул высшего дворянства), воистину «отрезанный судьбой от титулов и славы, не ожидающий радости от того, что более всего ценит», как писал он в одном из своих сонетов (25, здесь и далее — подстрочник подлинника). Король трагедии на все времена, он знал о ней не понаслышке...
Она заглядывала уже в его колыбель: церковной записи о дне его рождения не сохранилось и, как мы увидим, не случайно. Дело в том, что отец его, король Генрих VIII , одна из самых загадочных, мрачных и противоречивых личностей английской истории, в год его рождения безоглядно влюбился в юную сестру его матери, Мэри Болейн...
ОТЕЦ
Он казался многим (да, пожалуй, и был) в начале своего царствования почти идеальным молодым монархом. «Природа сделала для него всё, что могла», - писал современник. Высокорослый, пропорционально сложенный, голубоглазый, белокурый красавец, с гармоничными, почти женскими чертами лица, с точёными икрами (которыми, выставляя напоказ, он явно гордился), неутомимый наездник (загонявший до десяти лошадей на охоте с собаками), неизменный победитель придворных турниров и состязаний собутыльников в застолье, стрелявший из лука метче своих лучников, пластичный в движениях (им любовались, как картиной, когда он играл в теннис), с величественной осанкой, это был действительно король Божьей милостью, ибо проще было перечислить то, чего он не мог и не умел, чем то, что он умел и мог.
Он любил музыку и играл на нескольких духовых и струнных инструментах, имел певческий голос и пел с листа, сочинял песни и мотеты (некоторые из них исполняются в церквах Англии до сих пор), писал баллады и драмы (которые разыгрывал в узком кругу придворных), знал латинский, французский и немного итальянский, был незаурядным богословом (письменно опровергал Лютера), великолепным юристом (чего стоит одна подготовка и проведение бракоразводного процесса с первой женой, Екатериной Арагонской), архитектором (по его чертежам был построен дворец «Нонсач», что означает «Верх совершенства») и сведущим в медицине человеком. Умел и любил одеваться, с одинаковым увлечением танцевал и беседовал с учёными людьми. Справедливость, правда, требует отметить, что, хотя обаянию его трудно было противостоять, он не был тем, что называется пылким мужчиной (по нескромному свидетельству наиболее любимой им Анны Болейн).
Поразительно, но почти все его дети (и даже внучатая племянница) были высокоодарёнными, и среди них - гений первой величины, незаконнорожденный и не признанный им сын от Мэри Болейн — Генри Тюдор, будущий лорд-камергер Хансдон, управляющий двора своей сводной сестры Елизаветы I.Следует всё же упомянуть, что на фоне всех достоинств в поступках Генриха всегда проступала некая вызывающая демонстративность, почти театральность, что он, как отмечалось, писал драмы пером, но во второй половине жизни нередко создавал их и топором палача...
Был ли он от природы жестоким? До встречи с Анной Болейн на его совести - двое ненавидимых народом отцовских сборщиков налогов, отданных им в 1509 году при восшествии в 18-летнем возрасте на престол (и, возможно, не без постороннего совета) на растерзание волкам, что, кстати, сильно повысило его популярность в народе, и казнённый в 1521 году герцог Бекингемский, богатейший в стране вельможа, своим вызывающим поведением и неосторожными, задевающими честь короля словами, можно сказать, напросившийся на казнь, ставшую в известном смысле государственной необходимостью.В марте 1522 года он впервые увидел появившуюся при дворе дочь своего советника и посла во Франции, младшую сестру своей любовницы Анну Болейн, под гипнотическое влияние которой подпал и оставался по ним в течение 14 лет и ради брака с которой он (женатый на сестре испанского короля и императора «Священной римской империи» Карла V) преодолел все мыслимые и немыслимые препятствия, не остановившись даже перед реформацией, т.е. изменением веры своего народа. Современники не могли понять, чем могла плоскогрудая, смуглая, скуластая, с большим ртом, длинношеяя и «пучеглазая» (как называли её в народе) девушка, 11 лет не уступавшая домогательствам богоподобного короля, пленить его настолько, чтобы он из-за неё поссорился с самым могущественным монархом, Карлом V, и с римским папой, наместником Бога на земле?..
Кроме парижского шарма (она воспитывалась при блестящем французском дворе), больших миндалевидных, чуть смеющихся, умных тёмных глаз, пышных длинных чёрных волос, в которых она (по выражению архиепископа Кранмера) как бы сидела, грациозности движений (её никто не принимал за англичанку) и царственной осанки, Анна Болейн имела недюжинный ум и непомерное тщеславие, была саркастически остроумной, вспыльчивой, смелой, упорной, резкой в речах и неразборчивой в средствах (и это при теплоте и верности в дружбе...). Последнее и, может быть, самое главное: в этом хрупком теле обитали непреклонный дух и железная воля, перед которыми пасовал король (жаловавшийся приближённым, что она иногда кричит на него, чего никогда не делала Екатерина Арагонская). Иными словами, по внешности грозный лев, Генрих VIII был подкаблучником у более сильной духом Анны, что довольно часто случается среди высокорослых мужчин скромной сексуальности...
В жертву брака с нею были принесены: первый министр и правая рука короля кардинал Уолси, успевший умереть в преддверии Тауэра и казни; епископ Фишер и лорд-канцлер Томас Мор, один из величайших людей в истории Англии. «Ты виновата в смерти этого человека!» - в сердцах бросил ей уважавший Мора король, получив известие, что палач сделал своё дело. Это относилось ко всем троим...
Но угрызения совести, видно, не пустой звук... На двенадцатый день циничных празднеств (21 января) состоялся придворный турнир, на котором Генрих, всегда бравший первые призы, был выбит из седла, и на него, уже лежавшего на земле, упала вставшая на дыбы закованная в сталь лошадь. Король два часа пролежал без сознания. Некоторое время опасались за его жизнь. Когда он пришёл в себя, это был уже другой человек.
Тяжёлый ушиб мозга никогда не проходит бесследно, и в первую очередь утрачиваются самые хрупкие, высшие способности, в результате чего изменяется (иногда довольно резко) личность. После происшествия Генрих стал, как было замечено, менее энергичным и смелым, но более жестоким; он никогда уже не участвовал в турнирах и перестал охотиться с собаками, предпочитая по-мясницки убивать из безопасной засады выгнанную на него дичь. Оставил занятия поэзией и музыкой. Начал страдать головными болями и набирать вес. Но, самое главное, внезапно (как бы очнувшись) разлюбил Анну Болейн...
28 января скромно похоронили Екатерину Арагонскую, а на другой день (многие усматривали в этом перст судьбы) королева имела очередной, третий по счёту, выкидыш... Явившийся к её постели Генрих необычно сурово заявил, что теперь он ясно видит, что Бог не хочет дать им сына, и, хотя она объяснила свой выкидыш волнением из-за несчастного случая с ним на турнире, вышел из комнаты, зловеще пообещав поговорить с ней позже... В тот же день он шептал тем, кому доверял, что она завлекла его в брак колдовством, поэтому тот недействителен, и теперь он может взять себе другую жену.
С Анной после этого мало разговаривал и на масленицу уехал развлекаться, оставив её в Гринвиче одну. Поражённая переменой в ранее абсолютно послушном короле и ещё не оправившаяся от выкидыша, Анна допускала к себе только старшую сестру Мэри, ещё недавно удалённую ею от двора за позорную для вдовы беременность. Не она ли, известная своей чувственностью и «подмоченной» в юности репутацией, и дала ей роковой совет, как подарить мужу наследника, если он не способен произвести его сам?..
Лорду-канцлеру Одли и первому министру Кромвелю король дал указание собрать компрометирующие Анну сведения и судить за колдовство. 29 апреля 1536 года Кромвель получил донесение, что рано утром молодой и красивый придворный музыкант и танцор Марк Смитон выходил из спальни королевы... Можно было начинать действовать.На майском турнире в Гринвиче Генрих был уже зрителем и видел, как Анна уронила платок, который подобрал победитель - один из самых доверенных его приближённых Норрис. Заметив и другие проявления кокетства с придворными, король в бешенстве покинул состязания, пообещав схваченному Норрису сохранить жизнь, если он сознается в преступной связи... В тот же день были брошены в Тауэр ещё двое придворных, а также музыкант Смитон и брат Анны Джордж, обвинённый в кровосмесительстве.
2 мая после разговора с королём (их видели в окне) Анна была на барже переправлена в Тауэр, который она посетила последний раз вдень коронации. Там, опасаясь, что её бросят в темницу, она упала на колени и расплакалась, а потом истерически смеялась...Она ничего не понимала: как мог её Генрих, которым она 14 лет правила, как он — Англией, так внезапно и страшно перемениться? Единственное правдоподобное (хотя и не без натяжки) объяснение, которое пришло ей в голову и о котором она с улыбкой облегчения сказала тюремщику, было: «Я думаю, король испытывает меня...»
Потом она время от времени молилась и к вечеру пришла в себя настолько, что даже в обычной для неё саркастичной манере шутила по поводу того, что её легко будет потом дразнить «Анной безголовой», и при этом смеялась, но уже не истеричным смехом...
Было схвачено и брошено за решетку множество обвиняемых в преступной связи с королевой. Генрих сгоряча утверждал даже, что в этом подозреваются более ста человек; но потом почти всех их выпустили. 12 мая судили четырёх первоначально арестованных придворных. Из них только музыкант Смитон признал свою вину. К чести Норриса, он не воспользовался перспективой обещанного помилования за клевету на королеву. Все были приговорены к так называемой «квалифицированной» казни: повешению, снятию живым с виселицы, сожжению внутренностей, четвертованию и — лишь после этого — обезглавливанию. Впрочем, всем дворянам король заменил «квалифицированную» казнь обезглавливанием, а музыканту Смитону - повешением. Отец Анны был среди пэров, судивших «заговорщиков» и признавших их виновными, а значит, и его дочь...
Специальная комиссия из враждебных королеве лиц (и среди них — первая её любовь, сосланный за это, лорд Перси) судила её и её брата. Когда ввели Анну, лорду Перси, всё ещё любившему её, стало плохо, и он вышел из зала... Подсудимые держались твёрдо, особенно Джордж Болейн. Анна не сделала никаких признаний и была приговорена как ведьма к сожжению или обезглавливанию (на выбор короля). Брат её сложил голову на плахе через два дня после суда. 19 мая королева Анна взошла на эшафот, до последней минуты пребывая в безумной надежде на то, что Генрих лишь испытывает её... Сверкающий меч специально выписанного из Франции палача положил этой надежде конец... Накануне она спрашивала, не будет ли больно (жаль, что она не поинтересовалась об этом перед казнью Мора). Она ещё добавила, что палачу будет не много работы, ведь у неё такая тонкая шея... Железная Анна знала, что обо всём этом тут же передадут королю.
Когда раздался пушечный выстрел, извещающий, что голова королевы скатилась на эшафот, бывший столько лет её подкаблучником Генрих воскликнул: «Дело сделано! Спускайте собак, будем веселиться!..» И он веселился в тот же день на своей свадьбе с Джейн Сеймур... Тигр вырвался на свободу и лизнул крови... Поражает, что он даже написал драму, которую можно было бы назвать «Анна Болейн», и разыгрывал её с приближёнными... Воистину, драматург на троне...
А потом были ещё три жены. Пятая из них, Екатерина Говард, двоюродная сестра Анны Болейн, тоже кончила жизнь на плахе по обвинению в супружеской неверности, что всецело ей доверявший и называвший её «Розой без шипов» Генрих переживал (повторная психическая травма) особенно тяжело: закричал во весь голос на заседании Тайного совета, когда обвинения были доказаны. Некоторое время даже опасались за его рассудок...
Как бы то ни было, между ранним (до ушиба лошадью) и поздним Генрихом VIII — зияющая пропасть, в которую первой упала Анна Болейн, любимая тётя 14-летнего тогда, непризнанного принца Генри, имевшего повод, оглядываясь на жён отца, воскликнуть в «Гамлете»: «О женщины, вам имя - вероломство!..» Ирония истории, или усмешка рока, состояла в том, что через 22 года после того, как Анна Болейн взошла на эшафот, на престол Англии взошла и на протяжении 45 лет твёрдой рукой правила её дочь Елизавета, и телом и душой — вторая Анна Болейн... (Рыжий парик, который она носила 45 лет своего царствования, чтобы хоть этим походить на отца и скрыть своё родство с матерью, лишь красноречиво подтверждало истину.)
МАТЬ
Мэри Болейн была много проще и слабее духом, чем её младшая сестра, но в такой же мере и женственнее. Её характер называли подобным апрелю: текучесть, отблески, зыбкость, весенняя чувственность... Дочь английского посла во Франции, с 11 лет воспитывавшаяся при самом блестящем и развращённом дворе Европы, она стала, по циничному признанию короля Франциска I, его «рабочей лошадкой» и заслужила прозвище «сквернословки» (или «похабницы», если угодно).
Определяющей чертой её натуры была чувственность и, нередко сопряжённые с нею, мягкость, уступчивость, снисходительность, терпимость, широта и размытость нравственных критериев... «В её характере было мало железа», — замечает историк, сравнивая её с плющом, который легко обрастает стену и так же легко может быть оторван от неё... Располагающая, доброжелательная, отзывчивая, сексуально возбудимая слабовольная женщина, не умеющая сказать «нет». «Любовь победила рассудок», — она вся в этой фразе из её письма государственному секретарю Кромвелю, когда забеременела, будучи около двух лет вдовой... Но это было потом. А пока бросается в глаза поразительное обстоятельство: несмотря на свой пылкий темперамент и весьма лёгкое поведение при самом развращённом дворе Европы, она не имела ни одной беременности, и это при отсутствии в то время противозачаточных средств!.. Вывод: она относилась к числу труднозачинающих женщин (что и подтвердилось ходом её дальнейшей жизни). Запомним это.
В январе 1520 года она была замечена Генрихом VIII во время его визита во Францию. Ей тогда было 17 лет. К расцвету юной красоты и французскому лоску примешивались волнующие, как аромат духов, слухи о её чувственности и доступности. Король, уже имевший в 1518 году любовное приключение, результатом которого был признанный им внебрачный сын, видимо, не упустил своего шанса, так что Мэри вернулась в Англию вместе с королевской свитой и уже 4 февраля 1520 года была фиктивно выдана замуж за приближённого короля, главного управляющего дворца Ньюхолл в графстве Эссекс, сэра Вильяма Кэри. (Первый внебрачный роман Генриха с 18-летней Бесс Блаунт, племянницей его приближённого, завершился выдачей беременной любовницы замуж. Её супруг, сын лорда из окружения кардинала Уолск, первого министра, получил в виде компенсации за моральный ущерб несколько земельных пожалований. Кардинала, устроившего этот брак, — он, кстати, и сам имел незаконнорожденного сына — порицали потом за поощрение благородных девиц к добрачной связи, покрываемой богатым замужеством. Первый министр, видимо, учёл эти упрёки при устройстве фиктивного брака Мэри Болейн ещё до беременности...) Что касается её отца, сэра Томаса Болейн, то он начал свою карьеру покладистым мужем и теперь продолжал её покладистым отцом (ходили упорные слухи, что Екатерина Говард, на которой он, младший сын в семье, удачно женился, приглянулась 17-летнему Генриху, тогда принцу Уэльскому, и что он не только не препятствовал, но даже способствовал первому, запоминающемуся на всю жизнь, знакомству юноши с женским телом, доказав тем самым будущему королю свою ничем не ограниченную преданность и заложив прочный фундамент своих будущих успехов; во всяком случае, при коронации Генриха VIII он, оруженосец короля, получает орден Бани, один из высших орденов Англии, и потом используется как дипломат, с 1517 года — посол во Франции).
Её связь с королём продолжалась до того рокового дня 1522 года, когда её вернувшаяся из Парижа 15-летняя сестра Анна, впервые представленная ко двору, склонилась в изящном поклоне перед Генрихом VIII... Уже в апреле Томас Болейн получил от короля два земельных и должностных пожалования (среди последних — должность казначея двора), и этот «дождь милостей» всё возрастал со временем ( в 1525 году он уже виконт Рочфорд, лорд-хранитель печати, а его годовой доход достиг суммы, равной 10000 фунтов в наши дни; в 1529 году он стал графом Уилтширом)...
Конечно, Генриху приходилось ждать, когда этот «плод» (действительно, полудевочка) дозреет, но прежде всего нужно было раз и навсегда порвать оказавшуюся теперь кровосмесительной (по тогдашним понятиям) и порядком наскучившую ему связь с её простодушной старшей сестрой и ни в коем случае не признавать сына от неё. Исходя из малой вероятности того, что тот был зачат после встречи с Анной, т. е. после марта 1522 года, и из того, что Мэри была труднозачинающей женщиной, а Генрих не был пылким любовником, да если ещё учесть систематические выкидыши у его первой и второй жены (родной сестры Мэри), то сын, названный в честь отца Генри, имел наибольшую вероятность родиться, как показывают несложные выкладки, примерно (не позже декабря) в 1522 году. Для короля, женившегося на жене своего покойного старшего брата (что не одобрялось Библией), кровосмесительность связи была уже «больным местом», поэтому он, видимо, отдал распоряжение не делать церковной записи о рождении и утверждать потом, что таковое имело место в 1524 году, т.е. через два года после разрыва отношений с Мэри... Вот почему историки до сих пор ставят после года рождения Генри Тюдора (Кэри, по фиктивному отцу) знак вопроса: 1524?
«Если б моя любовь была лишь дитя высокого положения,
Она могла бы как бастард Фортуны быть лишена отца»...
или
«Что с того, что надо мной носили бы королевский балдахин
Из показного, внешнего почитания?»
А пронизывающая «Гамлета» щемящая обида, адресованная матери героя, не есть ли слегка замаскированная обида не признанного отцом принца Генри Тюдора?..
То, что в течение шести лет (после рождения сына и до смерти Вильяма Кэри) у Мэри не было других детей, подтверждает фиктивность брака и кровосмесительное отцовство короля.
Оставленная им 19-летняя мать его ребёнка продолжала жить в королевском дворце Ньюхолл при его управляющем, своём фиктивном муже, лелея надежду на возвращение непостоянного монарха и целиком посвятив себя воспитанию и образованию сына, который однажды, волею обстоятельств или под давлением раскаяния, мог быть признан отцом и стать законным королём Англии Генрихом IX...
Продолжение следует.
Рисунки В.Воловича (к трагедии Шекспира "Ричард III")
Сын и мать
В нем соединились разносторонние дарования отца с чувственностью и добротой матери, подобно тому как его большие миндалевидные, чуть смеющиеся, болейновские глаза были близко поставленными, как у Генриха. Кроме болейновских скул, прямодушия, верности в любви и дружбе, он перенял от Мэри неистребимую склонность к сквернословию и непристойностям (впитанную, так сказать, с молоком матери), а также великолепный французский, бывший ее вторым родным языком.
Мужеством и силой духа, способностью, когда этого требует справедливость или необходимость, быть беспощадным, а также резкостью в речах он походил на свою тетю, Анну Болейн. От отца он, кроме прочего, унаследовал драматургическую жилку, любовь к турнирам и состязаниям, приверженность к преувеличениям в речи и письме, которая в жизни воспринималась как безобидное хвастовство и простительная слабость, а в драмах, где не говорят, а кричат, пришлась как нельзя более кстати.
Детство его до семилетнего возраста прошло в благословенном графстве Эссекс (самом сухом месте дождливой и туманной Англии) с его волнистыми поросшими дубом и сочной зеленью равнинами, полноводными незамерзающими реками и курортным юго-восточным морским побережьем. Мягкая и ласковая, как мать, природа и ласковая, мягкая, как климат Эссекса, мать сливались в одно первое сильное детское впечатление... Принц (мать это знала лучше всех) королевской крови и единственный внук одного из богатейших людей Англии, графа Уолтшира, мальчик был окружен почтительными гувернерами, а потом и домашними преподавателями, над которыми возвышалась уступчивая, любящая мать, противница принудительного образования (судя по отмеченной современником плохой латыни лорда Хансдона), оказавшаяся, если закрыть глаза на сквернословие, идеальной воспитательницей своего выше всякой меры одаренного сына.
Второе неизгладимое, легшее на душу впечатление детства — родная тетя, королева Анна, смуглая черноглазая красавица с украшенными драгоценностями пышными черными (их заметил даже архиепископ Кранмер) волосами... Своим живым умом та прекрасно понимала роковую роль, которую разбуженная ею страсть сыграла в судьбе сестры и ее сына, поэтому к естественному родственному чувству бездетной (до 1533 года) тети у нее примешивалось глухое чувство вины перед мальчиком.
Нетрудно представить себе, что, высокомерная и властная перед завидующими и втайне осуждающими ее придворными, она оттаивала душой, лаская и балуя племянника едва ли не более, чем его родная мать. Чуткий мальчик платил своей тете и королеве той же монетой... Не случайно в пьесах (“Ромео и Джульетта”, “Бесплодные усилия любви”, “Как вам это понравится”) и сонетах (127,130 — 132,144) мелькает смуглая, со своенравным характером и острым языком женщина как идеал красоты, в контраст общепринятому в то время эталону белокурой красавицы.
Равным образом не случайно, что его последней любовью была смуглая дочь придворного музыканта-итальянца юная Эмилия Бассано. И не в память ли об Анне Болейн хлопотал он в 1572 году о помиловании обвиняемого в государственной измене Томаса Перси, племянника Генри Перси, первой любви Анны? И, хотя это, скорее всего, совпадение, жену его звали Анной…
Когда жарким летом 1528 года скоропостижно умер его фиктивный отец Вильям Кэри, управление дворцом Ньюхолл перешло к дяде, Джорджу Болейну, что для них с матерью, в сущности, ничего не меняло, если не считать того, что Мэри формально стала 25-летней вдовой.
Правда, еще при жизни фиктивного мужа у нее завязался роман с обедневшим потомком казненного герцога Бекингемского, более молодым по возрасту придворным церемониймейстером сэром Вильямом Стаффордом. В своей беременности от него она убедилась в 1529 году, в период траура приличия, тогда, когда уже нельзя было приписать зачатие покойному мужу, а поспешное оформление брака со Стаффордом не спасало ребенка (по сроку будущих родов) от клейма внебрачности... Оказавшись в столь щекотливом положении, она обратилась за помощью и советом к Анне, но та, в пылу азартной борьбы за корону королевы Англии и опасаясь ущерба для своей репутации, отказала сестре от двора, после чего от нее дружно отвернулись все другие родственники (Норфолки и Болейны).
Положение спас государственный секретарь Кромвель, к которому она обратилась с простодушным, правдивым и трогательным (очень характерным для нее) письмом. Он распорядился оформить запись о рождении ребенка более ранним числом. Так единоутробная сестра Генри Тюдора Екатерина Стаффорд стала Екатериной Кэри, а молодой сэр Вильям, таким образом, взял в жены вдову с двумя детьми (один из которых, правда, был королевским отпрыском, а вдова — дочерью несметно богатого графа и сестрой фаворитки, примеряющей корону королевы). Сама Мэри в упомянутом письме признает, что она могла бы рассчитывать на лучшую партию, но ссылается на честность Стаффорда и его любовь к ней... В общем, нетрудно догадаться, кто (несмотря на всю свою мягкость) играл в этом браке первую скрипку. А это означает, что воспитание и образование принца королевской крови по-прежнему проходило под эгидой матери.
Видимо, король, не могущий не сознавать своей ущербной позиции по отношению к оставленной им Мэри и своему непризнанному сыну, не случайно назначил новым управляющим Ньюхолла младшего брата своей бывшей любовницы, Джорджа Болейна, который до коронации Анны летом 1533 года даже не жил в нем. Так что и после второго замужества матери Генри Тюдор продолжал жить во дворце Ньюхолл, куда король поселил еще и опальную принцессу Мэри Тюдор.
Когда весной 1533 года даже малолетнюю дочь казненной Анны Елизавету, объявив ее незаконнорожденной, сослали в отдаленный королевский замок Хансдон, сильно урезав при этом бюджет на ее содержание, мать Генри Тюдора и его новый отчим, к которому перешло унаследованное женой родовое поместье, решили за благо переселиться в него, тем более что с Рочфордхоллом, расположенным (в 39 милях от Лондона) на юго-востоке того же графства Эссекс, у Мэри, родившейся в нем, были связаны дорогие каждому воспоминания детства...
Генри было 14 лет, когда он впервые увидел островерхие крыши Рочфордхолла и тихую, ветвящуюся среди заросших дубняком островов реку Роч, ее широкое и длинное морское устье.Здесь в сельском особняке Болейнов родились все трое: Мэри в 1503-м, Джордж в 1505-м и Анна в 1507 году. Отсюда Мэри уехала в Париж в 1514-м, а Анна — в 1517 году. А спустя два года отец купил в соседнем графстве Кент красивый, с прудом под самыми окнами, дворец Хеверкасл, куда и переехал с женой и сыном. Живя в Рочфордхолле, Генри не раз отвозил (видимо, по просьбе деда, жалеющего свою малолетнюю внучку) значительные суммы денег бедствующей в замке Хансдон Елизавете...
Домашнее образование шло по старому руслу. Так продолжалось до 1539 года, когда, сломленный обрушившимися на него несчастьями и королевской немилостью, умер в Хеверкасле дед Генри, Томас Болейн, граф Уилтшир. Значительная часть его громадного состояния перешла по завещанию к единственной теперь дочери и внуку. Оставшаяся в большом особняке в скорбном одиночестве (если она еще была жива) графиня, вне сомнения, пригласила переехать в Хеверкасл свою дочь с мужем, внуком и внучкой, девятилетней Екатериной.
Именно сюда, в уютное сельское уединение, зачастил после возвращения Анны из Парижа влюбленный в нее король, где в конце пятнистой от солнечного света аллеи его встречала непривычно дерзкая, искрящаяся остроумием, изящная, как газель, волнующая полудевочка, сопровождаемая статным благообразным отцом с большими и красивыми болейновскими глазами...
Генри Тюдор, которому ко времени переезда в Хеверкасл было 17 лет, продолжал регулярно возить деньги в замок Хансдон (в целом несколько тысяч фунтов), чего Елизавета, став королевой (вопреки тогдашним ее перспективам), не забыла (в 1559 году она пожаловала ему этот замок с парком и титул барона Хансдона).
19 июня 1543 года в возрасте 40 лет умерла его мать, и с нею ушла в прошлое целая полоса жизни, закончились мягкая ее опека и домашнее образование... Ему 21 год, возраст совершеннолетия. Кстати, по старой традиции английского дворянства образование не считалось завершенным без поездки в континентальную Европу, которая разрешалась только по достижении совершеннолетия.
Сводная сестра Елизавета по просьбе добросердечной шестой жены короля Екатерины Парр возвращена ко двору. Деньги на заграничную поездку были: его и материнская доля дедовского наследства... Куда? Сначала, разумеется, во Францию, языком которой он владел, как родным, и где его мать провела свое отрочество и раннее девичество. А потом, через Швейцарию, в солнечную Италию, литература, театр и музыка которой были в тогдашней Англии всеобщим увлечением и модой... Так, когда сэр Фрэнсис Дрейк, бывший пират, а теперь вице-адмирал ее величества, подарил Елизавете модный в Италии кулон в форме кораблика, она передарила его (хотя это было не принято) своему сводному брату-италоману лорду-камергеру Хансдону... И, между прочим, знающему французский поклоннику Италии не составляло большого труда овладеть родственным французскому итальянским, чтобы читать в подлиннике восхищавшие его произведения.
Судя по тому, что первый его отпрыск родился в 1547 году, а он в том же году стал членом парламента от графства Бекингем (до того еще нужно было жениться и купить поместье в этом графстве), Генри Тюдор вернулся из заграничного путешествия не позднее 1546 года и, таким образом, провел в нем около двух лет.
Выходит, что женился он (на Анне Морган, дочери сэра Томаса из Аркстоуна, графство Херфордшир) в 1546 году, а в следующем получил первое продвижение — стал в 25-летнем возрасте членом парламента. Сразу вопрос: почему так долго находился в тени человек столь высоких родственных связей? (Для сравнения: признанный королем первый внебрачный сын уже в 17 лет был герцогом Ричмондом.)
Ответ в том, что в 1547 году умер его отец, Генрих VIII, который не только скрыл своего второго сына, но и не покровительствовал ему, более того, не давал хода, чтобы не подтвердить слухов о том, что это сын от сестры жены... На престол вступил третий сын короля, сводный брат Генри Тюдора десятилетний Эдуард VI, лучший друг возвращенной ко двору 14-летней Елизаветы, не без протекции которой ее старший сводный брат сначала стал членом парламента, а в 1549 году получил от юного короля два земельных пожалования в графстве Бекингем.
В 1553 году, после рано умершего (в 16 лет) от фамильного туберкулеза Эдуарда VI, на престол вступила старшая сводная сестра Генри Тюдора, дочь Екатерины Арагонской — Мэри (прозванная в народе Кровавой). При ней, в 1554-м и 1555 году, он снова был членом парламента. Но судьбоносным оказался для него 1558 год, когда на престол взошла его младшая сводная сестра Елизавета. Он сразу же после коронации получил от нее рыцарское звание, а в следующем году — памятный им обоим замок Хансдон и титул барона Хансдона, а также должность капитана королевской стражи, т.е. начальника личной охраны королевы, и несколько земельных пожалований в графствах Херфордшир и Кент. Его единоутробная сестра Екатерина Стаффорд стала приближенной королевы, а муж ее — вице-камергером двора.
Подобно отцу, лорд Хансдон был большим любителем и постоянным участником придворных рыцарских состязаний. На гринвичском турнире в 1559 году, например, он и граф Лейстер бросили вызов любому желающему... В 1561 году он стал членом Тайного совета и кавалером ордена Подвязки, высшего ордена страны, которого удостаивались только люди королевской крови (кстати, в 1564 году он по поручению Елизаветы ездил в Париж, чтобы вручить его молодому французскому королю Карлу IX).
В 1562 году, когда королева, опасно заболев, подумала, что она при смерти, именно лорда Хансдона, своего сводного (официально — двоюродного по материнской линии) брата, послала она председательствовать вместо себя на Тайном совете, фактически назначив его своим наследником в случае ее смерти.
В 1564 году лорд Хансдон организовал при дворе первый в стране профессиональный театр, за что при посещении Елизаветой Кембриджа получил ученую степень магистра гуманитарных наук, высшую ученую степень того времени. Театр, как известно, пришел в Англию из Италии, и привез его оттуда Генри Тюдор, лорд Хансдон. (Вот на что потратил он львиную долю времени своего пребывания за границей: на посещение итальянских театров, изучение законов сцены и закулисного опыта.)
С 1564-го по 1568 год лорд Хансдон занимался своим детищем — придворным театром, когда грянул гром: в августе королева назначила его (как когда-то ее отец назначил Генри Перси) смотрителем границы с Шотландией и правителем пограничного города-крепости Берика... Дело в том, что в мае 1568 года, спасаясь от преследования мятежных лордов, в Англию прибыла шотландская королева Мария Стюарт, двоюродная сестра Елизаветы по отцовской линии, католичка и опасный претендент на английский престол (особенно опасный на фоне не отмененной в свое время декларации о недействительности брака Генриха VIII с Анной Болейн, что автоматически делало Елизавету незаконнорожденной). И вот ищущую убежища и защиты королеву соседней страны фактически заключают в тюрьму, а поскольку можно было ожидать (что и случилось в дальнейшем) попыток ее освобождения со стороны шотландской границы, то нужен был надежный, неподкупный человек, способный противостоять им. Таким человеком в глазах королевы, да и на самом деле, был ее сводный брат. (Кстати, когда в феврале 1587 года Мария Стюарт была казнена, то на следующий же год его возвращают в Лондон.)
Провинциальный (в 339 милях от Лондона), в устье Твида и у пересечения границы с восточной прибрежной дорогой в Шотландию, особенно тихий после столицы Берик и оставляющая массу свободного времени должность смотрителя границы... Конечно, он тосковал по Лондону, по двору, но более всего — по театру, который создал, любил и к которому привык. В расцвете сил (ему было 46 лет), во всеоружии жизненного опыта и знаний, незаурядно одаренный, внезапно оторванный от привычной среды и своего театра человек, лицом к лицу с тишиной, книгами и 20-летним (!) досугом, он был наполовину вынужден создавать театр в своем воображении и переносить его на бумагу...
Уникальность его дивных творений в значительной степени была обусловлена уникальностью его жизненных обстоятельств. Так и видишь его коротающим длинные зимние вечера над фолиантом из личной или дворцовой библиотеки (он наезжал в Лондон при любой самой малой возможности, чем вызвал однажды недовольство королевы) или над страницами черновиков “Ромео и Джульетты”, “Гамлета”...
Что касается службы, то он первым делом твердой рукой покарал приграничных мародеров, которые в отместку распускали слухи. Например, что ему нравится вешать шотландских воров, как другим — охотиться. (Наш народ по такому поводу говорит: “Вора миловать — доброго погубить”.)
В 1569 году в северных графствах Англии вспыхнуло католическое восстание, одной из целей которого было освобождение Марии Стюарт. Лорду Хансдону было поручено защищать не только Берик, но и все графство Нортумберленд. В феврале следующего года он нанес решающее поражение близ Карлайла вдвое превосходящим силам мятежников, о чем послал восторженное донесение королеве, которая (редкий случай!) к ответному посланию своего первого министра лорда Берли собственноручно приписала несколько теплых слов... В 1571 году она посетила его в замке Хансдон и пожаловала новые земли. Однако уже в следующем году он просит лорда Берли способствовать его отзыву из Берика на том основании, что его жалованье не выплачивается, а личных средств не хватает на расходы, которых требует от него должность.
В 1580 году королева жалует ему звание капитан-генерала приграничных войск. А в 1581-м он пишет начальнику тайной полиции Фрэнсису Уолсингему, что впредь не будет заниматься шотландскими делами, поскольку его рекомендации систематически игнорируются; он испрашивает разрешения посетить королеву, а также устроить кое-какие личные дела.
В 1583 году, после смерти лорда-камергера Сассекса, он становится его преемником — важная должность с разнообразными обязанностями (в число которых входило и управление театрами крупных городов). Однако (поскольку проблема Марии Стюарт еще не была решена) он должен был оставаться в Берике, чем давно тяготился, и умудрялся, невзирая на 339-мильный путь, присутствовать на большинстве государственных церемоний. К тому же в июне 1584 года он согласился быть неофициальным покровителем (цензором) лучшей лондонской театральной труппы, возглавляемой земляком Шекспира Джеймсом Бербеджем, который в категоричной форме объявил себя “слугой лорда-камергера”. Последний, видимо, увлекся игрой премьера труппы Ричарда Бербеджа, впоследствии исполнителя главных ролей в его пьесах.
Связанные с этим частые отлучки из Берика вызвали гнев королевы, которая пригрозила (как писал ему сын) поставить его на место. И снова лорд-камергер объясняет в письме лорду Берли, что его жалованье задерживают, что его солдаты и слуги испытывают нужду в пище и одежде и что он делает все, что может сделать человек при столь удручающих обстоятельствах... Видимо, гнев Елизаветы длился недолго, ибо уже в следующем году она назначает его членом судебной комиссии на процессе Вильяма Пэри, а в августе 1586 года — одним из судей, допрашивавших Марию Стюарт; потом, в декабре того же года, он вел важные переговоры с ее сыном, шотландским королем Яковом VI, о союзе с Елизаветой в обмен на престол после нее.
В феврале 1587 года, когда Мария Стюарт была обезглавлена, отношения Англии с Шотландией оказались на грани разрыва. В апреле 1589 года именно его послала Елизавета в Шотландию с деликатной миссией восстановить дружеские отношения, что ему удалось. Он был вознагражден за это должностью лорда генерала-смотрителя границы с Шотландией и земельным пожалованием... Королева, вне сомнения (и не без совета мудрого Берли, которого она называла “своим духом”), опасалась возвышать титулами сводного брата: он так и умрет бароном. В сонете 25 автор называет себя “отрезанным от титулов”…
Да, сначала – непризнанием отца, а потом – опасениями Елизаветы…
Любовь и дружба
1587 год оказался для него знаменательным: он встретил свою первую и последнюю большую любовь, дочь придворного музыканта-итальянца Эмилию Бассано, которая, оставшись после смерти матери в этом году одна и без средств к существованию, обратилась к нему (во время его очередного наезда в Лондон) в качестве потомственной музыкантши по поводу работы (в ведении лорда-камергера находились и придворные музыканты).
Дочь итальянца, она, вполне вероятно, была смуглой и темноглазой, а уж по колкому языку и капризному высокомерному нраву, которые, по свидетельству современника, имела, тем более напоминала ему его полудетскую любовь, Анну Болейн. Если добавить к тому же меломанию и весьма вероятное для него владение итальянским, то нетрудно представить, как быстро нашли они общий язык... Так 18-летняя девушка стала содержанкой 65-летнего лорда-камергера.
Но поистине третьим судьбоносным годом оказался для него 1588-й, когда в тревожном ожидании испанской “Непобедимой армады” и ввиду угрозы вторжения надежный человек был нужнее близ королевы, и, наконец-то отозванный из Берика, лорд-камергер назначается командующим 36-тысячным войском внутренних графств, охраной королевы. Закончилось его 20-летнее “великое сидение” в Берике.После разгрома “Непобедимой армады” он участвовал в переговорах о союзе с Францией (в 1590 году). Учитывались, видимо, не только дипломатические способности, но и свободное владение французским.
Между тем его роман с Эмилией Бассано продолжался. За шесть лет их связи она имела много выкидышей и ни одной завершенной беременности (что естественно, если учитывать возраст ее любовника). Гораздо удивительнее то, что в 1593 году она полноценно забеременела, и ее пришлось фиктивно (как когда-то и его мать) выдать замуж за (на три года более молодого) корыстного придворного музыканта Альфонсо Ланье. Родившегося сына она назвала Генри, в честь отца. Но это был не Генри Тюдор, а его молодой друг Генри Ризли, граф Саутгемптон, что подтверждается длительным и иначе трудно объяснимым покровительством графа фиктивному мужу Эмилии, менестрелю Ланье: он взял того на свой корабль в военно-морскую экспедицию к Азорским островам в 1597 году, а потом, в 1599-м, — в ирландский поход, где, став на короткое время командующим кавалерией, произвел в ротмистры.
Обращает на себя внимание и то, что явившаяся в 1597 году к лондонскому астрологу Симону Форману Эмилия интересовалась, скоро ли ее отправившийся в военно-морскую экспедицию муж получит рыцарское звание, а она станет знатной дамой. Форман удивился: какие шансы у придворного музыканта заслужить на военном корабле рыцарское звание? Астролог не знал, что Саутгемптон был другом командующего эскадрой, щедрого на награды графа Эссекса и что, покровительствуя мужу, он помогал матери своего сына... Кстати, понятно и то, почему он ранее не взял менестреля в свой первый военно-морской поход (в Кадис): тогда еще был жив лорд-камергер, содержавший Эмилию и ее мужа.
Они встретились, скорее всего, осенью 1592 года, во время посещения Елизаветой Оксфорда, когда 19-летнему графу была присвоена высшая ученая степень магистра гуманитарных наук и он был признан самым красивым и образованным из молодых лордов в окружении королевы. Изголодавшийся по эквивалентному духовному общению за годы своего 20-летнего пребывания в Берике, лорд-камергер, обязанный сопровождать королеву, наверняка заметил белокурого голубоглазого, с золотистыми до плеч волосами, красавца, знатока и любителя литературы, покровителя поэтов, завзятого, как и он, театрала. К тому же тогда была модной возвышенная мужская дружба... Во всяком случае, весьма лестное в следующем году выдвижение самовлюбленного (“рекордсмена” по числу дошедших до нас портретов) Саутгемптона, человека некоролевской крови, кандидатом на представление к ордену Подвязки могло исходить только от одного из главных должностных лиц ордена, к которым принадлежал лорд-камергер… И хотя граф не был избран, сама номинация выглядела беспрецедентной (склонность к преувеличениям – “почерк” Генри Тюдора). А если учесть публикацию в апреле этого же года посвященной Саутгемптону поэмы (“Венера и Адонис”) актера труппы, называющей себя “Слуги лорда-камергера”, то дата встречи с молодым графом может считаться более или менее установленной.
Кстати, эта и изданная в следующем году с посвящением Саутгемптону поэма “Лукреция” не идут ни в какое сравнение с пьесами того же автора, свидетельствуя лишь о его горячем желании завоевать дружбу графа, которого он, устами Шекспира, даже льстиво повысил в титуле, называя в обоих посвящениях, минуя маркиза, герцогом (“немелочность” чувствуется и здесь). Не исключено, что он пытался воздействовать в этом направлении на свою скуповатую на награды сводную сестру.
Так или иначе, он имел неосторожность познакомить своего владеющего итальянским друга с весьма чувственной (по свидетельству имевшего с ней длительную связь Формана, у нее было одно на уме) полуитальянкой музыкантшей Эмилией. Мы не знаем, любил ли молодой граф музыку, но к Италии и ее пылким женщинам он был, видимо, неравнодушен... Впрочем, весьма вероятно, что более опытная (на четыре года старше) и, по свидетельству Формана, умеющая привораживать мужчин Эмилия попросту совратила юного красавца.
Дружба лорда-камергера с Саутгемптоном имела для него роковые последствия: он умер при первой же длительной разлуке с ним, через два неполных месяца после отъезда графа с его другом Эссексом в военно-морскую экспедицию в Кадис. Умер, как свидетельствовали современники, от “непонятного огорчения”...
Зная характер импульсивного и тщеславного Саутгемптона, храбреца и человека чести, Хансдон, видимо, сильно беспокоился за его жизнь и, как говорят в народе, “затосковал”...
Смерть наступила 23 июля 1596 года, похороны состоялись 12 августа, а двумя днями раньше граф прибыл в Плимут. Неизвестно, успел ли он на похороны своего друга. Однако почти наверное душеприказчик и наследник лорда-камергера, его старший сын Джордж (с которым он за два дня до смерти имел длительную ночную беседу) передал графу предназначенные ему сонеты (26-й из них мало отличается от посвящения ему “Лукреции”) с условием не публиковать их при жизни почитаемой автором жены, для глаз которой они были совершенно не предназначены...
Конечно же, падкий на лесть Саутгемптон не мог удержаться от искушения читать обещавшие его обессмертить сонеты в узком кругу своих друзей (уже в 1598 году современник упоминает о “сладостных сонетах” Шекспира, известных лишь его друзьям). Не удержался он и от того, чтобы, в нарушение хронологии, не отодвинуть сонеты, посвященные “смуглой леди”, в конец сборника... А поскольку не все сонеты о нем были лестны в той степени, в какой бы ему хотелось, он скрылся за прозрачной перестановкой в посвящении своих инициалов: W.Н. вместо Н.W. Судя по тому, что сонеты были изданы в 1609 году, жена автора, Анна Хансдон, умерла в 1609 году (в возрасте не менее 80 лет).
Что касается Эмилии, то она уже в 1597 году жаловалась Форману на расточительство и плохое обращение с нею мужа, на долги и стесненные обстоятельства (видимо тогда она и обратилась за помощью к Саутгемптону...). Говорила астрологу, что покойный лорд-камергер очень ее любил, содержал в роскоши, поселил в Вестминстере, вблизи правительственных зданий, что королева благоволила к ней, а многие знатные люди делали подарки...
Но не раз упоминая, что старый лорд-камергер был очень добр к ней, она так и не обмолвилась о своем чувстве к нему...
Ее связь с Форманом продолжалась до 1600 года. Тот называет ее в своих записях кокоткой, вредной женщиной, чинящей ему козни, умеющей, по слухам, колдовать, вызывать духов и привораживать мужчин...Через два года после выхода сонетов жена Альфонсо Ланье, теперь ротмистра (капитана), Эмилия разродилась сборником (не шутите!) поэм, где горько сетует на несправедливость и тиранию мужчин, выступает за попранные права женщин, рисует себя образцом нравственности, хвастается знакомством с покойной королевой и многими знатными дамами. Есть там даже обращение ко всем добродетельным женщинам… Видимо, без труда узнав себя в “смуглой леди сонетов”, она не хотела, чтобы это сделали и другие. По стилю и мыслям чувствуется сильное влияние Хансдона, из чего можно заключить, что она не только спала с ним, но иногда и разговаривала... Все это свидетельствует о ее незаурядности, хотя и трудно избавиться от впечатления, что склонный к преувеличениям Генри Тюдор сильно идеализировал как ее, так и, в особенности, Саутгемптона.
В предсмертной беседе с сыном он сказал, что “Ее Величество обещала мне, ручаясь словом королевы...” О чем он просил ее? Обеспечить близких, оставить супругу в его резиденции, Сомерсетхаузе, передать сыну должность лорда-камергера и... соблюдать государственную тайну авторства после его смерти (чтобы не повредить родственникам, в частности королеве, и друзьям, а также памяти о себе). Просьба же умирающего, как известно, закон...
Окончание следует
Государственная тайна авторства
Первое упоминание о постановке “шекспировских” пьес (дневниковая запись театрального предпринимателя Филипа Хенсло) относится к 7 марта 1591 года. Лорду-камергеру было тогда 69 лет. Спрашивается, почему он не ставил своих пьес раньше и почему начал делать это именно в 1591 году? Тому две причины. Первая — то, что до конца XVI века и начала XVII века зрителем театральных представлений было простонародье, и поэтому аристократы ходили в публичный театр в масках, писать пьесы считалось зазорным, плебейским занятием, они не рассматривались как серьезная литература, и первоклассные издатели их не брали. Лишь начиная с 20-х годов XVII века театр начал служить развлечением для аристократов, и все же когда придворный поэт-лауреат Якова I Бен Джонсон назвал свои пьесы “Трудами”, он стал мишенью колких насмешек. А другой современник Хансдона, писатель и драматург Роберт Грин, заклинал в известном антишекспировском памфлете своего друга раскаяться, перестать богохульствовать, пьянствовать и писать пьесы...
Такое странное для нас отношение к драматургии изменялось очень медленно...
С другой стороны, то, что аристократ Хансдон писал пьесы для “низкой” публики, нередко заставляло его подлаживаться под вкусы простонародья – отсюда натянутые, иногда до фальши, сцены с простыми людьми и неотделанность, иногда до небрежности, которой нет в поэмах и сонетах. Кстати, в одном из них говорится о том, что занятие автора налагает на него клеймо вульгарности, выдающее его, “как руки — красильщика”...
Для сводного брата королевы, человека, столь близкого к престолу, предосудительное драматургическое авторство было заказано. Оставалось строжайшее инкогнито, которое могло быть обеспечено только покровом государственной тайны, гарантируемой тайной полицией и угрозой смерти (следует отметить, что игравшая важнейшую роль в противостоянии католической Испании английская тайная полиция пропитывала все поры тогдашнего общества).Но незадача заключалась в том, что начальником обычной и тайной полиции вплоть до 1591 года (когда он умер) был Фрэнсис Уолсингем, ревностный пуританин, с которым у лорда-камергера были (да у поклонника католической Италии и организатора первого в стране придворного театра не могли не быть) натянутые отношения, еще более осложнившиеся после резкого письма его, в котором он отказывался от участия в шотландских делах из-за систематического игнорирования его рекомендаций.
Ясно, что надежным гарантом государственной тайны драматургического авторства Хансдона Уолсингем быть не мог, а вот организовать утечку информации и остаться в стороне этот фанатичный протестант, ловкий, опытный и неразборчивый в средствах разведчик, вполне мог. Лишь в 1589 году, когда в связи с пошатнувшимся здоровьем Уолсингема его обязанности начал постепенно перенимать сын лорда Берли Роберт Сесил, унаследовавший многие достоинства своего отца, для лорда-камергера забрезжила надежда увидеть свои пьесы на сцене.
В 1591-м, четвертом судьбоносном в жизни Хансдона, году начальником обычной и тайной полиции Англии стал (получивший в этом же году рыцарство и место в Тайном совете) проницательный, хитроумный, твердый, справедливый, осторожный и хладнокровный, проживший около четырех лет во Франции, знавший европейские языки и толк в архитектуре, не чуравшийся театра внешне неказистый человек, один из самых мудрых государственных деятелей за всю историю страны, Роберт Сесил, с которым у лорда-камергера сложились устойчиво хорошие отношения.
Большой любитель и мастер тайны, гений хитрости, Сесил даже свою личную жизнь окружил такой завесой таинственности, что через нее до сих пор с трудом проникает взор биографов, а его тайная, за спиной Елизаветы, переписка с Яковом VI (будущим королем Англии Яковом I) стала известной лишь спустя два столетия. Трудно было представить себе лучшего гаранта государственной тайны авторства сводного брата королевы, чем безоглядно преданный ей (она ласково называла его “мой карлик”) Сесил.
Его противники — среди них красавцы Эссекс и Саутгемптон — глумились над его малым ростом, “кривой шеей”, “круглой спиной” и “вывернутыми коленями”... Они явно забывали упомянуть высокий лоб, большие умные глаза, спокойный здравый смысл, находчивость, надежность, работоспособность и практичность. В оценке Сесила Хансдон, видимо, расходился со своим молодым другом и был, как показали дальнейшие события, ближе к истине (именно Сесил добьется в 1601 году замены смертного приговора Саутгемптону пожизненным заключением, а после смерти королевы в 1603 году, став первым министром Якова, не будет препятствовать освобождению графа).
У лорда-камергера было время приглядеть себе живой псевдоним — третьестепенного актера труппы Джеймса Бербеджа (неофициальным покровителем которой он был) Вильяма Шекспира, пришедшего в Лондон (не ранее 1585 года) на заработки.
Спрашивается, а почему не блистательного премьера труппы трагика Ричарда Бербеджа? Потому что исполнитель главных ролей (кто-кто, а Хансдон это знал) просто не может иметь достаточно досуга, чтобы после репетиций, выучивания длинных текстов, игры (причем каждый день идут разные пьесы, а каждые две недели в репертуар включается новая) писать собственные... Нужен был именно недавно появившийся в Лондоне провинциал, малозаметный актер на третьих ролях, чтобы его можно было выдать за автора перебеленных (почерк лорда-камергера хорошо знали при дворе) черновиков хансдонских пьес; человек без прошлого, имеющий отношение к театру и досуг для драматического творчества.
Сразу проясняется, почему, как свидетельствует актер Бистон, Шекспир, когда ему предлагали что-либо написать, отказывался, ссылаясь на боль в руке (а может быть, опасаясь разоблачения, если черновики были перебелены не его рукой?..). Становится понятным свидетельство издателей первого собрания пьес Шекспира о том, что он писал без помарок: это вполне естественно для перебеленных черновиков. Интересно и то, что он избегал актерских сборищ-попоек, сказываясь больным (а на самом деле выполняя совет Хандсона - не пить и как можно меньше рассказывать о себе?). Кстати, возможно, отчасти поэтому нам так мало известно о нем…
Когда в конце 1590 года Роберт Сесил полностью принял дела у Уолсингема, лорд-камергер, видимо, признался своей сводной сестре в давнишнем «грехе» драматургического творчества и представил на ее суд образцы оного. Королева, женщина высокообразованная (знакомая с историей, географией, математикой и даже архитектурой, владевшая латынью, греческим, итальянским, французским, испанским и фламандским настолько, что при посещении университетов отвечала приветствовавшим ее делегациям на том языке, на котором к ней обращались) и неравнодушная к театру, могла по достоинству оценить дивные творения своего гениального сводного брата, и тогда он предложил Роберта Сесила, официально еще не утвержденного в должности начальника тайной полиции, как гаранта государственной тайны авторства. Тот, оказавшись на высоте задачи, выдвинул гениальную придумку: не оставлять об этой государственной тайне никаких письменных свидетельств и вести дело только на основе устных инструкций и распоряжений. Елизавета, видимо, не только одобрила идею, но и дала понять Сесилу, что официальное утверждение его в должности будет в значительной степени зависеть от того, как он справится с этой необычной задачей (во всяком случае, он был утвержден лишь в 1596 году, когда умер Хансдон).
Интересно, что первым, кто разгласил в 1592 году (правда, лишь одному человеку) тайну авторства, был... сам автор. Желая (почти любой ценой) завоевать расположение Саутгемптона, страстного театрала, он вряд ли удержался от искушения продемонстрировать ему доверие, формально рискуя своей головой. В сонете 111 он говорит, обращаясь к другу: «О, как же ты бранишь за меня судьбу, Виновницу пагубных моих деяний, Которая обеспечивает меня лишь подаяниями простонародья, Что порождает вульгарность манер И налагает на мое имя клеймо, Выдающее меня, как руки - красильщика…»
Первым же, кто усомнился в авторстве Шекспира, был один из «университетских умов», известный писатель и драматург Роберт Грин, три пьесы которого в репертуаре труппы Бербеджа перестали давать сборы, когда она начала ставить драмы своего актера. Мы не знаем, играл ли Шекспир в пьесах Грина, но, общаясь как автор с труппой, Грин имел возможность видеть, слышать и расспрашивать его, а также собрать о нем те или иные сведения. Если учесть репутацию Грина, опубликовавшего серию разоблачительных статей о лондонских мошенниках (те пригрозили отрубить ему за это правую руку, что, однако, его не остановило), то нетрудно представить, к каким выводам пришел уязвленный в авторском самолюбии драматург. Вот самая знаменитая в англоязычной литературе цитата из его антишекспировского памфлета, где он, жалуясь на покинувших его предателей-актеров, призывает своих друзей-драматургов (как полагают, Кристофера Марло, Томаса Нэша и Джорджа Пила) не верить им, ибо среди них есть “ворона-выскочка, украшенная нашими перьями”, актер“, допускающий, что он способен греметь белым стихом не хуже лучших из вас, но являющийся всего лишь мастером на все руки...”.
Шекспир вообразил, что действие государственной тайны кончилось со смертью ее гаранта и что он теперь волен располагать собою. Мне всегда мерещилось здесь противоречие: ворона, украшенная чужими перьями, и вдруг — мастер на все руки... Это называется начать за упокой, а кончить за здравие. Следовало обратиться к подлиннику. И что же оказалось? В нем стоит слово factotum (курсив Грина), основное значение которого — доверенный слуга, и лишь второе — мастер на все руки. Таким образом, действительный смысл фразы: ворона, украшенная чужими перьями, и... всего лишь оплачиваемый доверенный слуга (an absolute Johannes factotum), т.е. не автор. Если же взять второе значение слова, то получается: мастер на все руки ради заработка.
Но причем здесь заработок? Желающих заработать много, а мастеров на все руки мало... И еще. Почему при переводе всегда опускают “ради заработка”, или “оплачиваемый”, хотя это слово тоже выделено авторским курсивом? Не потому ли, что оно явно лишнее при втором значении factotum? Итальянцы говорят: переводчик — изменник. Как же могло получиться, что искаженный перевод знаменитой цитаты кочует до сих пор из издания в издание, не говоря уже о том, почему ни один англоязычный исследователь не отметил, что первым современником, усомнившимся в авторстве Шекспира, был Грин? Объяснение состоит в том, что если вы не сомневаетесь в шекспировском авторстве, то автоматически выберете при переводе, прочтении или истолковании второе значение слова.
Что касается современников Грина, то у них имелись и более веские причины не замечать основного значения слова factotum в памфлете Грина: его прозрачно-загадочная смерть. Он и двое его приятелей запивали селедку рейнским вином, которое оказалось вредным только для здоровья Грина. Он слег и после этого уже не встал, на смертном одре написав свой памфлет с антишекспировскими выпадами... Вряд ли разоренный Шекспиром Грин воздерживался от нападок на “выскочку-ворону” в кругу своих многочисленных друзей (среди которых числился и младший сын лорда-камергера Роберт; ему он посвятил два своих произведения), кстати, отшатнувшихся от него во время его странной болезни. 34-летний драматург умер в крайней бедности 3 сентября 1592 года и уже на другой день (чтобы не успели проститься и заметить следы отравления друзья?) был похоронен на церковном дворе (видимо, не бедным сапожником и его женой, у которых он квартировал).
Лорд-камергер мог узнать о гриновских нападках на Шекспира от своего младшего сына. В этом случае он был обязан поставить Сесила в известность об опасности разглашения государственной тайны. Имелись у начальника тайной полиции и свои каналы информации, чему весьма благоприятствовали дружелюбие и общительность Грина...
Но вышла осечка. Грин успел передать рукопись памфлета своему дугу, издателю и драматургу Генри Четлу, который быстро (20 сентября того же года) опубликовал его. Впрочем, у Сесила было много рычагов, чтобы оказать давление на Четла, и уже в декабре появляется печатное извинение издателя, в котором воздается должное хорошим человеческим качествам Шекспира и упоминается, что его знают достойные и уважаемые лица... Настораживает также поспешность, с которой Томас Нэш, присутствовавший на фатальной (как он ее называет) пирушке с селедкой и рейнским вином, печатно открестился от причастности к антишекспировскому памфлету своего покойного друга. Видимо, сигнал, посланный Сесилом смертью Грина о том, какое значение слова factotum следует выбирать при чтении памфлета, был принят и понят: с той поры те, кого это касалось, делали вид, что верят в авторство Шекспира, по крайней мере, не выражали сомнений в нем.
Так, сначала навязанное страхом ложное истолкование самой знаменитой англоязычной цитаты вошло потом в привычку... Удивительно лишь то, что ее гипнозу поддались и те, кто в более поздние времена опровергал шекспировское авторство. Со временем же, когда появилась целая когорта ученых, делавших карьеру на шекспироведении, сомневаться в авторстве Шекспира стало невыгодно. Подсчитано, что вокруг него так или иначе кормится около 800 тысяч человек...
Второй жертвой тайны авторства стал близкий в последние годы жизни Грина его друг, “знаменитый любимец трагиков”, как он именуется в памфлете, первый в то время трагический поэт Англии, атеист и поклонник Макиавелли Кристофер Марло, главный соперник — хотя он этого и не знал — лорда Хансдона в поэзии и дружбе с Саутгемптоном. К дружбе с молодым, блестяще образованным красавцем графом, театралом, любителем поэзии и щедрым покровителем поэтов, стремились многие. Ему посвящали свои стихи Барнс, Нэш, Маркхем, Шекспир и Марло, а по числу дошедших до нас портретов (15 полотен) он безусловный “рекордсмен” среди современников.
Свою первую посвященную Саутгемптону поэму “Венера и Адонис” Хансдон опубликовал 18 апреля 1593 года, когда в их дружбе появилась трещина: молодой, красивый (как Хансдон сам признавал в сонетах), более талантливый поэт, Марло посвятил его Другу незаконченную поэму редкой красоты, названную им (явно в пику Шекспиру) “Геро и Леандр”. Отрывки из нее, окрашенные явной гомосексуальностью автора, заслужили столь горячие похвалы самовлюбленного графа, что они обескуражили лорда-камергера... И это после того, как он написал и поставил в 1594 году комедию “Бесплодные усилия любви”, высмеивающую тайную “Школу тьмы”, к которой принадлежал Марло!Практически исключается, что близкий друг Роберта Грина Марло не знал, в каком значении тот употребил в памфлете слово factotum. Равным образом можно считать маловероятным, чтобы он, поклонник Макиавелли, упустил возможность уронить своего соперника, Шекспира, в глазах молодого красавца и умницы, знатного покровителя поэтов Саутгемптона, лестной для него, сына сапожника, дружбы с которым он добивался с пылом почти не прикрытого мужеложства.
Иными словами, даже понимая, что друг умер не случайно, он доверительно, с глазу на глаз, сообщил графу о своих и Грина сомнениях в авторстве Шекспира. Худшего адресата для сообщения он выбрать не мог... Он не знал, что разговаривает с другом подлинного автора, который доверил графу смертельно опасную тайну... Свершилось непоправимое. Можно представить себе, что испытал Саутгемптон, услышав слова Марло. Как друг и человек чести, он не мог скрыть от лорда-камергера угрозы разглашения государственной тайны и не мог предотвратить этой угрозы, не разглашая ее Марло...
Хансдон же, получив от Саутгемптона опасную информацию, обязан был поставить об этом в известность ее официального гаранта Сесила, и тогда дни Марло были бы (как показала смерть Грина) сочтены, а граф оказался бы в невыносимой для него роли косвенно виновного в смерти своего молодого друга.
Выход был один: рассказать все лорду-камергеру, заручившись его обещанием, что с Марло не поступят так, как с Грином, а лишь строго предупредят. Хансдон, конечно, обещал другу просить об этом Сесила, который, разумеется, не отказал ближайшему родственнику королевы. И хотя в его силах было многое, он отвечал за сохранность государственной тайны не перед лордом-камергером, а перед его не любящей шутить сводной сестрой... Уже 12 мая последовали обыск и арест драматурга Томаса Кида, жившего два года назад вместе с Марло. Были обнаружены бумаги, содержащие “порочные и еретические вымыслы” и принадлежавшие, как утверждал Кид, Марло, не раз высказывавшему богохульные суждения. 20 мая последний был вызван в Тайный совет (одним из старейших и влиятельнейших членов которого был Хансдон), допрошен, строго предупрежден, но не арестован (Сесил сдержал свое слово). Его лишь обязали ежедневно отмечаться в канцелярии совета.
Однако через 10 дней Марло, оказавшийся почему-то недалеко от поместья своего покровителя и начальника Томаса Уолсингема в гостинице пригородного селения Дептфорд, был (якобы в ссоре из-за денежных расчетов) убит карточным шулером и агентом тайной полиции Инграмом Фризером в присутствии двух других тайных агентов, один из которых, Роберт Пули, явился в гостиницу прямо от Уолсингема.
Поскольку убийство произошло в пределах 12 миль от места пребывания королевы, им должен был заниматься королевский следователь, а присяжными вполне могли оказаться люди из соседнего поместья Уолсингема. Хотя убийцу задержали и посадили в тюрьму, он уже через месяц (редкий случай) был помилован королевой, поскольку действовал якобы в порядке самозащиты, а в свое время завербовавший убитого Томас Уолсингем (которого тот скомпрометировал и кому, видимо, было поручено устранить его), тут же снова взял Фризера к себе на службу и использовал в течение последующих 20 лет для выполнения особо деликатных (в уголовном смысле) поручений...
2 июня, т.е. через три дня после убийства, поступил донос Ричарда Бейнса, обвинявший Марло, математика Гарриота и сэра Уолтера Ралея (главы “Школы тьмы”, но в то время политического союзника Сесила) в безбожии. В копии доноса (срочно переправленной королеве!) было опущено имя Ралея, а датой поступления указано 27 мая, когда Марло был еще жив.
Этим королеве и Хансдону давалось понять, что тот был убран за безбожие, а не в связи с угрозой разглашения государственной тайны авторства. Сесил был, как всегда, на высоте... В “шекспировской” комедии “Как вам это понравится” шут говорит: “...Когда уму твоему не вторит резвое дитя — разумение, это убивает тебя сильнее, чем большой счет, поданный маленькой компании”. В прозрачном намеке на убийство Марло содержится и намек на его истинные мотивы (опрометчивые еретические высказывания).
Однако это объяснение вряд ли полностью убедило Саутгемптона, и уже следующий (за последним упоминанием о поэте-сопернике) 87-й сонет начинается словами: “Прощай! Ты слишком большая ценность, чтобы я мог ею владеть...” (что практически однозначно датирует сонет летом 1593 года). Хотя разрыв был временным и в 1594 году Шекспир (Хансдон) публикует вторую поэму с посвящением Саутгемптону, прежняя теплота их отношений (по крайней мере, со стороны графа) уже никогда не возвращалась. Между ними стояла тень Марло...
В 1595 году Саутгемптон серьезно увлекается Элизабет Вернон (позднее он женится на ней), кузиной своего друга, фаворита королевы графа Эссекса, с которым (видимо после этого) еще более сближается, так что в следующем году отправляется с ним в военно-морскую экспедицию в Кадис. Дальнейшее нам известно.
Третьей жертвой государственной тайны авторства произведений Шекспира, по-видимому, оказался (пусть читатель держится за кресло) сам Шекспир. По крайней мере, это представляется весьма вероятным. Начать с (необходимого для сохранения тайны) трезвенничества Шекспира, избегавшего, как упоминалось, в бытность в Лондоне приятельских попоек. Далее. Его биографы до сих пор ломают голову о причине неожиданного, в расцвете сил (ему было в 1612 году 48 лет) прекращения литературной и театральной деятельности и отъезда в родной Стратфорд. А разгадка состоит в том, что в 1612 году умер гарант государственной тайны авторства первый министр Якова I Роберт Сесил (граф Солсбери), фактический правитель Англии при обязанном ему престолом, поддающемся влиянию короле.
Шекспир вообразил, что действие государственной тайны кончилось со смертью ее гаранта и что он теперь волен располагать собою. Он не знал, что Яков весьма благоволил к Хансдону, который первым предложил ему (во время переговоров в декабре 1586 года) от имени Елизаветы английский престол после нее в обмен на отказ поддерживать Испанию и католиков Англии и Шотландии; что Яков помнил также, что именно сын Хансдона Роберт Кэри (позднее граф Манмаут) вопреки запрету Тайного совета покидать дворец после кончины Елизаветы тайком выбрался из него с помощью своего брата Джорджа (тогда лорда-камергера) и прискакал на взмыленном коне из Лондона в Эдинбург, чтобы первым известить о провозглашении его королем Англии. То, что Яков и особенно его супруга благосклонно относятся к Саутгемптону и труппе Бербеджа (теперь королевской), Шекспир, конечно, знал, а то, что король читает пьесы Хансдона наравне с Библией, мог знать.
Но знал ли он о предсмертной просьбе лорда-камергера сохранить государственную тайну авторства после его смерти? Знал ли он, что Яков из уважения к воле и памяти покойного продлил действие государственной тайны и после смерти Сесила, сделав ее гарантом нового начальника тайной полиции?.. То, что последний не препятствовал его отъезду в Стратфорд, не означает, что его потеряли из виду.
Соблюдая первые годы после возвращения в родной город должную осторожность, Шекспир уверился в своей безопасности, счел, что лондонская страница его биографии бесповоротно перевернута. Скопив благодаря лорду-камергеру значительные средства (он купил самый большой дом в Стратфорде и надвратный дом доминиканского монастыря Блэкфрайес в Лондоне, того самого монастыря, здания которого арендовал Хансдон), бывший актер и лжедраматург, а ныне имеющий (опять-таки благодаря лорду-камергеру, одному из трех сопредседателей Геральдической палаты) дворянский гербовый щит, видимо, решил хоть вторую половину жизни пожить в свое удовольствие, одним из которых была запретная для него в прошлом выпивка. Донесение об этом в Лондон не замедлило последовать. Живой псевдоним стал опасным для сохранения государственной тайны...
Предание гласит, что Шекспир умер после пирушки, в которой участвовал приехавший из Лондона придворный поэт и драматург Бен Джонсон (подозревавшийся современниками в сотрудничестве с тайной полицией). Читатель, конечно, сразу вспомнит “фатальную пирушку” Грина, когда узнает, что 52-летний Шекспир тоже был единственным, для здоровья которого попойка с Джонсоном оказалась вредной.
Похоже, преемник Сесила не обладал его неистощимой изобретательностью...
Ставший первым поэтом-лауреатом, Бен Джонсон, видимо, уступая пожеланию королевской четы, написал стихотворное предисловие к первому собранию сочинений Шекспира, изданному душеприказчицей Елизаветы графиней Пемброк в 1623-м, но первоначально планировавшемуся к выходу в 1622 году (столетие со дня рождения Хандсона). В предисловии, названном «Памяти автора, любимого мною Вильяма Шекспира», Джонсон в угоду королю явно кривит душой, когда (упрекая Шекспира в другом месте в неотделанности пьес) пишет о «великолепно отделанных строках» и, будучи его литературным противником в известной «войне театров», называет «душой века нашего» и далее: «Да будешь славен на все время!» (Двуличие - натура тайного агента.)
Интересно, что в том же 1623 году в нише церковной стены возле могилы был воздвигнут деревянный бюст Шекспира со стихотворной надписью, угрожающей проклятием тому, кто потревожит его кости... Однако когда в поисках рукописей могилу просветили рентгеном, она оказалась пустой: ни рукописей, ни гроба, ни костей... Разгадка здесь, по-видимому, одна: было совершено тайное перезахоронение, для того чтобы предотвратить перенос праха лжеавтора в английский пантеон — Вестминстерское аббатство, мысль поистине достойная дальновидного Сесила, не пожелавшего оказаться рядом с подставным лицом...
Угрожающая же эпитафия преследовала цель предотвратить обнаружение пустоты при попытке (известность Шекспира росла) переноса праха.Но самое интересное: в упомянутом стихотворном предисловии Джонсон бросает о Шекспире загадочную фразу: “Ты памятник (надгробный) без могилы”, с намеком то ли на бессмертие, то ли на лжеавторство. Однако наиболее вероятным представляется, что он знал о тайном перезахоронении (если не руководил им). Вряд ли начальник тайной полиции использовал одного агента для отравления Шекспира, другого для перезахоронения, третьего — для составления угрожающей стихотворной надписи. Скорее всего, это был один и тот же человек, и, по всей видимости, Бен Джонсон. Его похвалы человеческим качествам убитого — обычное заметание следов для отвода подозрений.
Однако, кроме покрова государственной тайны, есть еще одна причина того, что среди 57 кандидатов в авторы нет Хансдона. Это статья в “Словаре национальной биографии” (знаменитом D.N.B.), основном источнике биографических сведений. Ее автор, который скрылся за инициалами S.l.l., основываясь на свидетельствах современника сэра Роберта Нантона, но сделав из них некорректные выводы, создал ложный образ лорда-камергера, якобы малокультурного, грубого солдафона...
При сопоставлении подлинного текста из книги Нантона о Елизавете и ее фаворитах, впервые изданной в 1694 году, и заключений S.l.l. мы увидим, как не должен поступать историк.Например, Нантон пишет о лорде Хансдоне, что “его латынь и притворство были одинаково плохи”. Вывод S.l.l.: “Он был лишен большей части литературной культуры своего класса”. Правильный же вывод иной: это результат либерального домашнего образования. Нантон пишет о привычке Хансдона сквернословить и говорить непристойности (привычке, как мы видели, вместе с чувственностью унаследованной им от матери), а также о том, что, живя в тревожное время и будучи человеком прямодушным и верным, он любил военных, людей слова, мужества и чести. S.l.l.: “Простой и грубый в речи и поведении...” Правильный же вывод: любил солдат больше, чем лукавых придворных шаркунов.
Вот он, второй барьер, который не преодолели взыскующие подлинного автора... Если бы Сесил был жив, он, вне сомнения, приветствовал бы статью, столь способствующую сохранению государственной тайны...
Неоспоримое доказательство
Однако есть нечто сильнее тайной полиции. Это, как мы убедились за годы советской власти, анекдот. Записанный современником и дошедший до наших дней (приводится в книге Дороти и Чарльтона Огбернов), он называет Шекспира... кузеном королевы. У Елизаветы был только один двоюродный (фактически сводный) брат — Хансдон. Вот прямое указание на авторство лорда-камергера. Значит, были люди, которые не только сомневались в авторстве Шекспира, но и знали подлинного автора, и лишь страх сковывал уста, доверившие опасное знание анекдоту.
Это прямое указание в совокупности с вескими косвенными (многократными совпадениями необычных, характерных, иногда уникальных черт личности автора и Хансдона) образует неопровержимое доказательство.
Итак, “безлатынность” (недоученность, как тогда считалось) и бросающееся в глаза прямодушие, лучше сказать, беспощадная правдивость автора сонетов (одинаково редкие среди придворных); владение французским (на нем написана целая сцена в “Генрихе V”) при склонности автора пьес к непристойностям и преувеличениям, отмеченной Пушкиным и Львом Толстым; интерес к ботанике и медицине (сонет 99 и “Гамлет”, акт IV, сцена 5). Стыдящийся профессии (сонеты 72, 111), т.е. лицо высокопоставленное (“не беден, не урод, не презираем”, сонет 37), но “отрезан судьбой от титулов” (сонет 25); изгнанник (сонет 29), имевший достаточно досуга, чтобы написать 36 пьес, 2 поэмы и 154 сонета, и знающий толк не только в театре, но и в военном деле (судя по батальным сценам его хроник); “бастард Фортуны, лишенный отца” (сонет 124), несчастливец, проклинающий свою судьбу (сонеты 29, 37), отрезанный ею от славы, не получающий удовлетворения от того, что он больше всего ценит (сонеты 25, 29)...
Да ведь это, как уже догадался читатель, словесный портрет Хансдона! Уникальное сочетание признаков, совпадение которых равносильно прямому указанию на личность их носителя.
Уникально и совпадение признаков действующих лиц и деталей “четырехугольного” любовного романа Хансдона с Эмилией Бассано и автора сонетов со “смуглой леди”.
Никакая иная кандидатура, кроме хансдонской, не объясняет, почему автор сонетов, столь горячо любящий своего друга, не откликнулся ни единой строкой на его заключение (после провала заговора Эссекса в 1600 году) в Тауэр, на его мужественное принятие смертного приговора, позднее замененного пожизненным заключением. Ответ один: автора уже не было в живых (Хансдон умер, как мы знаем, в 1596 году). Напомним также, что наиболее обоснованная датировка сонетов 1592 —1595 годы.
Далее. Автор — старик (сонеты 22, 62, 63, 73, 138), но у него длительный любовный роман с молодой весьма смуглой женщиной, которая изменяет ему с его молодым другом, а потом (сонет 142) выходит замуж (не за друга), но связь с автором продолжается (сонеты 142, 152)... Львиная доля сонетов и обе поэмы, вышедшие в 1593-м и 1594 годах, посвящены молодому другу, Саутгемптону, причем сонет 26 мало отличается от посвящения графу поэмы “Лукреция”, а 87-й сонет почти наверняка (см. выше) датируется летом 1593 года.
Хансдону в это время шел 72-й год. Его роман с Эмилией Бассано по времени и деталям в точности повторяет роман автора сонетов: забеременев (не от престарелого лорда-камергера), Эмилия в 1593 году фиктивно выдается замуж, но связь с Хансдоном продолжается, а после его смерти Саутгемптон почему-то длительно покровительствует мужу Эмилии, пока не производит его, музыканта, в ротмистры... “Трудный” вопрос: кто был отцом сына Эмилии?
И, наконец, еще более редкая, чем любовная связь пожилого с молодой, дружба старика с юношей, причем сонет 20 начисто отметает гомосексуальный подтекст со стороны автора. Хотя высокая мужская дружба тогда была в моде, возрастная разница между ними столь велика, что они должны были на людях скрывать свои дружеские отношения, чтобы не бросить на них тень (сонет 36)...
Вероятность случайного многократного совпадения нетривиальных (иногда уникальных) особенностей личности и жизни автора и Хансдона (при упомянутом прямом указании на авторство последнего) столь ничтожна, что ее можно исключить и считать, что речь здесь идет об одном и том же лице.
Автор сонетов женат, называет свою связь со “смуглой леди” грехом.
А теперь перейдем к сопоставлению остальных черт личности и биографии Хансдона и автора, Эмилии и “смуглой леди”. Начнем с Эмилии Бассано (по записям астролога Формана, церковным книгам и завещанию Батиста Бассано, ее отца). Дочь итальянца, потомственного музыканта, она, вполне вероятно, была смуглой и, весьма вероятно, — музыкантшей. (По традиции, итальянские музыканты очень рано начинали учить своих детей музыке, передавая им свою профессию.) Оставшись в 18 лет без родителей и достаточных средств к существованию, дочь придворного музыканта, естественно, должна была обратиться по поводу работы к лорду-камергеру, по должности ведающему и придворными музыкантами. Она стала его содержанкой.
“Смуглая леди” великолепно играла на клавишном инструменте, по-видимому, спинете (сонет 128) и была подобрана автором из жалости (сонет 150).
Эмилия была не по положению высокомерной, требовательной, капризной, чувственной, видимо, не очень красивой (ее подозревали в умении колдовать и привораживать мужчин), коварной, вероломной и “вредной женщиной”, как называет ее Форман, которому она, вступив с ним в длительную связь, строила всяческие козни.
“Смуглая леди” — неоправданно надменна (сонеты 132, 141, 144), тиранична, жестока, капризна (131, 140), порочна (141, 142), лжива (137, 138), вероломна (133), чувственна (135 — 137), не очень красива (130, 131, 141), но умеет очаровывать мужчин (133, 134, 147, 148, 150).
Став любовницей престарелого лорда-камергера, Эмилия, по ее словам, имела много выкидышей, но на шестом году связи (Хансдону шел тогда 72-й год) по-настоящему забеременела — что, по-видимому, указывает на ее любовную измену — и была в 1593 году фиктивно выдана замуж.
В конце первой трети сонетов, посвященных “смуглой леди”, появляется упоминание о ее любовной измене с молодым другом автора (сонеты 133, 134), а позже — упоминание о ее супружеской (142) и даже двойной измене (152) мужу и другу с автором.
И, наконец, поразительный, обнаруженный профессором Роузом факт: вскоре после опубликования (в 1609 году) сонетов появляется (в 1611 году) сборник из нескольких поэм Эмилии Ланье (в девичестве Бассано), жены капитана (ротмистра) Альфонсо Ланье, сборник, в котором она предстает воплощением добродетели, полной противоположностью «смуглой леди сонетов»… Возникает вопрос: зачем этой порочной женщине, “блуднице” (по словам не понаслышке знавшего ее Формана) понадобилась личина добродетели? А для чего вообще нужна маска? Чтобы скрыть истинное лицо...
Эмилия, узнав себя в сонетах, испугалась, что ее могут опознать как “смуглую леди” и другие, и поспешила доложить всему миру, какая она невыносимо добропорядочная женщина.
К словесному портрету Хансдона следует добавить такие штрихи: благородный, верный, добрый, гордый, щедрый, мужественный, чувственный; постоянный участник рыцарских турниров, уважаемый солдатами, избегаемый придворными шаркунами; поклонник Италии, завзятый театрал, любитель музыки и литературы (ему посвящали свои произведения композиторы и писатели; в частности, роман Томаса Лоджа “Розалинда” лег в основу сюжета “шекспировской” комедии “Как вам это понравится”), магистр гуманитарных наук.
Автор пьес и сонетов непритворен в любви и правдив в стихах (сонет 21), постоянен в привязанностях, гиперболизирует любовь и дружбу, чувственен (сонеты 129, 136), иногда до непристойности (135, 151; нужно иметь в виду, что слово will означало в то время не только пожелание, но и вожделение); поклонник Италии (обе поэмы сильно итальянизированы, театр и сонеты — “выходцы” из Италии), любитель музыки (сонеты 8, 28), астрономии (14), верховой езды и физических упражнений.
Лорд-камергер женат, отец десятерых брачных детей и внебрачного, признанного им, сына (впоследствии епископа). Ко времени написания сонетов ему около 70 лет.
Заболев, отправился на воды в Бат (аристократический курорт) и, не получив облегчения, лечил себя сам, превратившись, по словам современника, в подобие аптекарской лавки.
Автор сонетов женат, называет свою связь со “смуглой леди” грехом (сонеты 141, 142, 152). Упорно повторяет, что он стар (22, 62, 63, 73, 138), причем приводимые им натуралистические детали (“потрепанный и исполосованный желтой старостью”, “чело покрыто морщинами, кровь иссушена” и т. п.) исключают фигуральный смысл утверждения. В последних сонетах (153, 154) говорится о поездке на воды и безрезультатности лечения...
А теперь пусть читатель судит сам, возможен ли такой “букет” случайных совпадений, когда, по мнению опытных разведчиков, больше двух совпадений — не совпадение? Если нет, то он должен согласиться, что “самый загадочный из великих” разгадан, а хансдонское авторство сонетов, пьес и поэм практически неопровержимо доказано, чем окончательно решена проблема, которую называют величайшим детективом мировой литературы.
Сохранение тайны авторства демонстрирует эффективность и высокий профессионализм вездесущей елизаветинской тайной полиции. Оно является своего рода памятником проницательности Роберта Сесила. Но чего он не мог предотвратить — это установку Шекспиру памятника (могилу в Стратфорде так и не посмели разрыть!) в Вестминстерском аббатстве. Слишком много чести для “оплачиваемого доверенного слуги”, и его кощунственное соприсутствие могилам Сесила и Хансдона должно быть устранено. Как хорошо сказал поэт (опубликовано в 1640 году): “Шекспир, тебе хвала — молчанье”...
И на какую иную похвалу может рассчитывать корыстный соучастник “самого большого и успешного”, по словам Джеймса, “обмана в истории человечества”?..
Комментариев нет :
Отправить комментарий