понедельник, 5 января 2015 г.

ВИКТОР БРЕЛЬ. ФОТООЗАРЕНИЯ МАСТЕРА

Книга писателя, журналиста    

Леонида ЛЕРНЕРА

о своем друге, знаменитом фотохудожнике.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПУТЕШЕСТВИЕ К ЧЕЛОВЕКУ




ПРОДОЛЖЕНИЕ, см. НАЧАЛО

Творческий диапазон Виктора Бреля быстро перекрыл и рамки журнала. Тонко и остро чувствующий фотохудожник, он устремился к исследованию творца. Так состоялся его «фотороман» с гениальным композитором Альфредом Шнитке – десятки портретов, открывших трагический мир человека, сжигающего себя.

 Помню, как на выставке Бреля в консерватории в дни  фестиваля Альфреда Шнитке, глядя на портрет композитора, в трагическом взгляде  которого отражалось пламя бушующих свечей, кто-то сказал: «Брель не просто знает этого человека, он проникает в его далекое прошлое, в изначальность его гения».

Что касается Альфреда Шнитке, человека,  любящего одиночество и до ярости не терпевшего случайных людей, то, открыв дверь Брелю,  он сразу впустил его. И, прощаясь, в каком-то порыве, сказал: «Можете приходить ко мне в любое время».



В Бреле жил путешественник, исследователь людей и явлений, встречавшихся на его пути. А путей он исходил немало и во многих поездках я был его спутником.

Чаще всего это были командировки от разных журналов, по самым разным темам. Я брал командировку и приглашал Виктора в качестве фотографа. Он был потрясающим спутником, часто наталкивал меня на совершенно неожиданные объекты. Но фоторепортаж – отнюдь не его стихия. Брель не любил в спешке делать те или иные снимки, необходимые для моих тем.

Гений Бреля-фотографа таился совсем на другом полюсе. Он был фотографом-мыслителем, экспериментатором, психологом. И когда я взялся за свою книгу-альбом  «Молитву Рафаэля», в которую собрал  художников  и мастеров самых разных жанров, тут Брель оказался незаменим.  Его портреты моих героев подчас настолько ошеломляли, что журнал «Огонек», с которым я в то время сотрудничал, печатал их,  независимо от моих текстов.

В основном Брель работал в своей знаменитой мастерской, куда стремилась попасть чуть не вся Москва. Но со мной ему приходилось выезжать в мастерские художников, а то и в обычные квартиры – и вот тут, где , казалось, не было ничего под рукой, он являл удивительную фантазию. Как-то мы приехали в Кате Медведевой, народной художнице, которая тогда еще жила и работала в однокомнатной хрущевке. Бреля это абсолютно не смутило и, когда я закончил разговор с Катей, он был уже во всеоружии.

КАТЯ  И  МАЙЯ

- У меня все по настроению. Когда я деловая, акрилом работаю: не выгорает и без запаха. О небесах думаю – темперой пишу. А то, что сейчас на душе лежит,  - маслом… Картинки у меня добрые. И где только не выставлялась: и в Париже, и в Ницце, и в Амстердаме, и в Лондоне, и в Берлине, и в Нью-Йорке…

На последней  выставке Кати Медведевой  царствовал балет.

- Прочла книгу «Я Майя Плисецкая». До этого – деревенская ведь баба – я о балете даже и не заикалась, думала, это так высоко – не для меня. И, конечно, была уверена, что Майя Плисецкая живет,  как царица. Но через ее книгу поняла: жизнь балерины самая трудная в мире. Теперь я знаю: балерины, как и дети, - живые ангелы, только по земле ходят.

Майя.

НАТТА  ИЗ  КИЛЛЕРОВА  ТУПИКА

Натта Конышева  в  своей мастерской.

В жизни не встречал я такого наркомана. И хотя употребляет всего один-единственный наркотик, он посильнее любых, ныне действующих. Речь идет о холстах и красках, которые входят и выходят из Натты в таких количествах, что я невольно подумал: Конышева – художник Божьей и дьявольской  милостью.

Ее мастерская у черта на рогах, не в смысле далеко, а в самом  прямом – под Яузским мостом, в древнем, пропавшем мышами и бомжами  Серебряническом переулке  (который я тут же переименовал в Киллеров тупик), в старом купеческом особнячке, грозящем развалиться, где, как мне кажется, живут только ее картины. Их здесь так много (в каждой, не считая подвала, то ли из восьми, то ли из десяти комнат и, само собой, в коридорах теснятся десятки холстов, а на них сотни загадочных персонажей), что мы с фотографом Виктором Брелем бродим по мастерской, как по лесу, пытаясь не заблудиться. Если же добавить, что в этих «джунглях» встречается и самая разнообразная «фауна» - то огромное чучело лебедя, то гипсовая баба в комбинации, то рыцарь в ржавых доспехах, но без головы, - вы, наконец, понимаете, что находитесь в фантастической, то бишь сказочно-художественной «помойке», где странно-органическое сочетание дворцовых шедевров и уличного китча дает сто очков любому вернисажу.

Дама в черном  

Натта Конышева:

- Портрет хозяйке не понравился. Она заявила, что я уродую людей. Да я и сама знаю, что уродую. Из меня придворный художник,  что из тебя профессор ботаники. Всем хочется быть красивыми.  Я бы и сама заплатила, чтобы меня красивой нарисовали.

ОТЕЦ  И  СЫН

Мой приятель, известный  маршан, показал как-то картину «Дон Кихот», сказав  про автора: «Это Володя Курдюков себя написал. Так оно и есть: картина как бы из его собственной жизни.

И вот мы с Брелем приехали в ярославскую деревеньку Сельцо, под Любимом, где художник  Володя Курдюков оборудовал мастерскую, в которой спасал от церебрального паралича сына Никиту. Спасение было только в одном – сделать сына художником.  Спустя двадцать лет Никита  уехал учиться в Мюнхен, в Академию живописи и стал художником.

Сын приехал в Сельцо к отцу на каникулы. Теперь каждое лето они пишут вместе.

ЛЕСНОЙ СКУЛЬПТОР

Есть люди, к  которым возраст не имеет отношения. Глядя на Эдварда Таккера, невольно думаешь о том, что и через десять, и через двадцать лет он будет все также силен и красив.  А среди своих языческих скульптур он и вовсе выглядит языческим богом.

Мы с Брелем приехали к нему в Кольчугино  под Владимиром, где находится его поистине сказочная мастерская. И вот беседуем с Эдвардом,  сидя в кряжистых (стокилограммовых!) молочно-янтарных креслах, сработанных мастером из березового «шара» - огромного сувеля – нароста на дереве.

- Добыл эти сувели на лесоповале. Каждый такой «шар» весил до 150 килограммов, - рассказывает Таккер. –  Когда снимал его с дерева, спина трещала.

На снимке Виктора Бреля скульптор Эдвард Таккер в своей  мастерской с женой Светланой. Вся эта фантастическая красота создана из наростов 36 пород деревьев.

ТАШКЕНТСКИЕ  МЕТАМОРФОЗЫ

Мы не раз бывали в Средней Азии и в последние годы жизни Брель с тоской повторял: «Хочу в Ташкент!» И я вспоминал, как в первый раз мы приехали к моим друзьям в Ташкент  – узбекам, русским, татарам, корейцам, уйгурам – в их мастерскую, где на столах высились горы глины, а печах пылали огни, в которых закалялись изделия веселых и неутомимых игрушечников. Душой этой фантастической мастерской был Виктор Шурков, лепивший абсолютно живых узбеков.

Нынче его узбеки разъехались по всем музеям мира. А тогда к ним наезжали только коллекционеры. Я чуть не первым привез в Москву изделия Виктора  Шуркова,  показал их   Брелю и он, бывавший  ранее только в северных экспедициях, сразу же загорелся: «Едем в Ташкент!»

И мы тут же рванули в раскаленную Среднюю Азию, в это волшебное пекло, в котором  мордовский мальчик Витя Шурков, спасавшийся там от голода во время войны, так полюбил здешних людей, что, спустя годы, решил показать всему миру, какие они – узбеки.

До него никто в Средней Азии даже не помышлял лепить животных, а тем паче людей. Коран, который здесь всему голова,  раз и навсегда запретил: мол, все одушевленное, что делается из глины, непременно оживает. А потому Шурков, бессознательно поднявший руку на священную книгу, был многие годы гоним. Но в Узбекистан тоже ворвалась перестройка, и мастер Виктор Шурков стал одним из самых знаменитых людей в Ташкенте. Его творения вышли из мастерской  на улицы  Ташкента  и стали памятниками:  трехметровый Чайханщик, вооруженный десятью! чайниками, Музыкант с дутаром, Пекарь, колдующий у тандыра, Мулла, кричащий с минарета... А в магазинах Ташкента живет целая армия пьющих, едящих, беседующих и молящихся узбеков.

Виктор Шурков со своим Милиционером.

Продолжение следует.
26 сентября 2014 г.

1 комментарий :