Кадры детства, часть 2

ОКОНЧАНИЕ. Начало

После того как я начала учиться в школе, я возвращалась не домой, а на квартиру отца. Их дом был расположен рядом со школой. Людмила Евгеньевна была постоянно дома с Наташей. Она кормила меня обедом, довольно однообразным: борщ, котлеты с гарниром и компот. Такой обед в то время готовили в столовых. Она обедала вместе со мной, а Наташа никогда с нами не ела. В это время у нее был послеобеденный сон.

Людмила Евгеньевна ела борщ с бутербродом из черного хлеба с маслом и зеленым луком. Она предлагала и мне бутерброд, но я не любила зеленый лук и отказывалась.

Обед я съедала без  капризов. Людмила Евгеньевна сразу стала меня учить, как надо правильно кушать, как должны лежать столовые приборы. Я поняла ценность этих советов и старалась все выполнять. Мы также вели разные беседы, и она поправляла мою речь. В результате нашего общения мы прониклись друг к другу симпатией и уважением.

После обеда она отправляла меня гулять. Во дворе зимой стояла деревянная горка, которую обливали водой, она становилась ледяной, и дети с нее съезжали. Мальчишки пытались съехать на ногах, но часто падали. У кого были санки, садились на санки, а у кого не было - садились на картонку и ехали. Я пользовалась последним способом. Это занятие скоро надоедало, и я отправлялась через дорогу наискосок к театру «Красный факел». За зданием театра находились театральные декорации. Было интересно их рассматривать. Кроме того, иногда приходили другие дети, и мы играли в прятки.

Нагулявшись, я возвращалась домой и шла в кабинет отца. В нем были все те же, знакомые мне с раннего детства, вещи: железная кровать под вишневым одеялом, письменный стол со стулом. Только книжная полка заметно увеличилась и занимала теперь всю правую от окна стену довольно большой комнаты. Под окном была батарея центрального отопления, на которой я раскладывала свои промокшие на горке вещи. Медведь из комнаты исчез. В папином кабинете я направлялась к книжной полке и смотрела картинки. Особенно интересно было изучать животных в томах Брэма, или полярные сияния в каких-то других книгах, или строение Вселенной в третьих. К сожалению, я забыла названия этих книг, но хорошо помню сами картинки. У Брэма меня особенно удивил хамелеон. Я его нигде прежде не видела. Кроме того, отец рассказал мне, что он, как и некоторые другие животные, меняет цвет в зависимости от субстрата и что это явление называется мимикрией.

Кроме столовой и папиного кабинета, в квартире была еще спальня с тремя кроватями и платяным шкафом. В ней же Ольга Ананьевна рисовала. Она была профессиональной художницей.

Еще до школы Ольга Ананьевна нарисовала мой портрет. У меня было красивое красное шелковое платье, которое я носила с белой бумажной бабочкой на шее, сделанной китайцами, которых было довольно много в Новосибирске. Потом они внезапно все исчезли. Китайцы имели сапожные мастерские, прачечные и делали красивые, блестящие, но бумажные и дешевые игрушки, которые родители охотно покупали детям. Так вот, с такой бумажной бабочкой на шее, я выглядела довольно колоритно. Очень жалею, что этот портрет не сохранился. Мне он очень нравился.

С Ольгой Ананьевной я встречалась редко. Днем она отсутствовала. В то время она была молодой, стройной, но не очень красивой женщиной, яркой блондинкой. Мать же ее была брюнеткой, тоже стройной. Обе коротко острижены и похожи.

В столовой, кроме стола со стульями, стояли диван и буфет. Вещи новые, но плохого качества, других тогда не продавали. Красивым было лишь пианино, принадлежавшее Людмиле Евгеньевне, она же единственная могла на нем играть. Как мне объяснила мама, она была женой царского полковника и поэтому женщина воспитанная и образованная. Что случилось с ее мужем, я никогда не слышала. Она постоянно была дома.

В квартире была также небольшая кухня и санузел с душем. Это уже был большой комфорт по сравнению с теми условиями, в которых мы жили с мамой.

Мои просмотры папиных книг кончались приходом отца с работы. Он расспрашивал меня, чем я занималась, а потом что-нибудь показывал или рассказывал. Затем мы с отцом вместе шли до моего дома, и он сдавал меня маме.

По дороге мы обсуждали разные события. Так, в феврале 1934 г. вся страна была взволнована положением челюскинцев. В декабре того же года был убит С.М. Киров. Все знали и уважали этого человека. В Новосибирске партийную организацию области возглавлял Р.И. Эйхе. В городе было организовано факельное шествие в вечернее время. Отец зашел за мной и повел вместе со всеми. Была очень черная ночь, ни луны, ни звезд. Факел представлял из себя консервную банку на длинной палке, в которой горел вар. Все это выглядело довольно жутко и произвело на меня большое впечатление. Пришли на какую-то площадь. Там народ стал тесниться ближе к трибуне, и меня совсем сдавили. Отец взял меня на плечи, и так я слушала речь Эйхе. Люди молчали. Как мы шли обратно, я уже не помню.

Примерно со второго класса мне во дворе папиного дома нашли подружку - Азу Кудрявцеву. Ее папа тоже был писателем. Аза была рослая, красивая девочка, очень спокойная и рассудительная. Мы с ней сразу подружились. Скоро отец переговорил с Азиной мамой, и к нам стала приходить учительница немецкого языка. Азина мама не работала, и поэтому уроки проходили у них в квартире. Третьим был какой-то мальчик, я совсем его не помню.

Учительница была очень колоритная. Молодая женщина, блондинка, одетая очень модно, так окружающие нас женщины не одевались. Она была в красном берете и его почему-то не снимала на уроке. Во время урока мы не сидели за столом, а играли. Я запомнила один такой урок. Мы почему-то ползали под столом, мальчишка особенно возбуждался, громко хохотал и что-то выкрикивал, отнюдь не по-немецки. Мы выучили несколько простых слов, но дальше этого не пошло. Азина мать пожаловалась отцу.

На следующий день у отца в доме мне устроили экзамен, выяснили, что я ничего не знаю, и учительница исчезла. Отец нашел нам другую. К ней надо было ходить в ее дом. Это была жена немецкого инженера, который работал в Новосибирске. Они жили в небольшом, но собственном доме, окруженном высоким забором с воротами, отделяющим их от остального населения. Меня поразил необыкновенный порядок во дворе и в доме. Детям сразу показали, где надо вытереть ноги, где раздеться, как пользоваться туалетом и где помыть руки.

Учительница была спокойная, но строгая женщина. Сразу появились тетради, в которых невозможно было сделать помарку. Заголовки мы писали цветными чернилами и посыпали блестящим порошком. Дома надо было выполнить задание к следующему уроку. В результате дети скоро научились читать и писать по-немецки. Аза к этой учительнице не ходила. Предполагаю, что ее более практичные родители понимали опасность общения с иностранными гражданами в советской обстановке. Наша дружба с Азой продолжалась, после уроков я часто приходила к ней.

Я также стала заниматься музыкой с Людмилой Евгеньевной. Музыкальный слух у меня был плохой, но хорошее чувство ритма. Дома инструмента у меня не было, поэтому я играла свои упражнения сразу после урока.

В это время я уже стала очень увлекаться чтением книг, времени на беганье по двору и за кулисы театра уже не оставалось. Как-то ко мне попала «Княжна Джаваха» Чарской. Образ благородной, смелой и гордой грузинки очаровал меня. Напрасно отец убеждал, что это не самая лучшая писательница, я не сдавалась и просила достать мне еще ее книжку. Наконец, отец обещал взять меня в редакцию и попросить секретаршу порыться в книжном шкафу. «Там есть какие-то старые книги» - сказал он.

Когда мы пришли в редакцию и отец познакомил меня с молодой  женщиной, сидящей за пишущей машинкой, он сразу пошел работать, а я объяснила женщине, как мне понравилась «Княжна Джаваха» и что я хочу еще книгу Чарской, женщина стала выгружать книги с самой нижней полки шкафа, стоящего за столиком с пишущей машинкой. Чарской не было. Чтобы я не очень огорчалась, она дала мне другую старинную книгу, на обложке которой была нарисована девочка в красном платье, стоящая на спине ослика. Я взяла эту книгу и прочла ее, даже плакала, так как судьба этой цирковой девочки была печальна, но забыла название книги и фамилию автора.

В июле 1936 г. мне исполнилось 10 лет. Впервые мой день рождения как-то был отмечен, поэтому я его запомнила. Сначала отец пригласил меня в кафе. Мы сели за столик, официантка принесла меню, и отец предложил мне выбрать еду. Я выбрала блинчики с вишневым вареньем и мороженое. Пока мы ели, обсуждался вопрос о моем подарке. Я сказала, что у меня никогда не было куклы с закрывающимися глазами, и я очень хочу такую куклу. Отец стал возражать: «Ты уже совсем взрослая, зачем тебе кукла?» - «Ну, папа, я никогда у тебя ничего не просила. Я хочу куклу!». Ладно, согласился он, будет тебе кукла. Кроме того, он дал мне 10 рублей и сказал: «Зайди в кондитерский магазин, купи, что хочешь, и пригласи детей».

Так впервые в жизни я принимала гостей. Гости были довольны, я тоже.

Кроме того, мне сшили четыре платья - два летних - мама и два зимних - папина семья.

Это было уже необходимо, так как я стала быстро расти и старые платья были малы.

В новых платьях я стала посещать ТЮЗ и кино. В ТЮЗе помню «Синюю птицу», а в кино «Веселые ребята» и «Соловей-соловушка». Были и другие, но не оставили таких ярких впечатлений.

Запоминающимся событием был приезд бабушки Марии Ивановны к нам в гости. Бабушка была настоящая: седая, беззубая, с морщинками на лице, в белом хлопчатобумажном платочке, завязанном под подбородком, и очень-очень добрая. Я с удовольствием вспоминаю время, проведенное с ней. Она сразу обследовала наше окружающее пространство. Обнаружила в скверике на Красном проспекте шампиньоны и стала их собирать по утрам. Шампиньонов было много - в скверик привезли отличный чернозем. Мы с удовольствием ели жареные грибы с картошкой. Бабушка также делала отличные маринованные шампиньоны.

После школы я шла домой, и бабушка меня кормила. В это время наша комната стала открываться не в прежнюю кухню, а в какое-то странное помещение, довольно темное, но просторное, с плитой, которую топили дровами. Я помню, как бабушка жарит картошку на сковороде, сначала на воде под крышкой. Только в конце, когда картошка стала мягкой, бабушка добавила в нее небольшой кусочек сливочного масла. Тем не менее, картошка кажется мне вкусной, и мы с аппетитом ее едим. Затем пьем чай. Я кладу в чай кусок сахара, а бабушка осторожно откалывает щипчиками микрокусочек, кладет его за щеку и с ним выпивает целую чашку. Оставшийся кусок прячет на полке, которая висит у нас на стене около стола и заменяет нам буфет.

Я стала расспрашивать бабушку о деде. Она рассказала мне, что дед «выпивал», но, выпив, не буйствовал, а ложился спать. Это она считала большим его достоинством. В Красноярске он жил до 1914 года. Когда началась Первая мировая война, он решительно сказал, что едет в Россию повидать своих родных. Перед отъездом сфотографировались. Потом дед уехал, и больше от него не было никаких известий.

«Как его отчество?» - продолжила я разговор. Бабушка задумалась и не очень скоро ответила: «Андреевич», потом еще подумала и решительно сказала: «Да, Андреевич». Это очень удивило меня. Почему вопрос об отчестве ее мужа вызвал такие затруднения? Еще я спросила ее: «А дед был из твоей деревни?». «О нет, дед был совсем из другой деревни», - ответила бабушка каким-то загадочным голосом, растягивая слово «совсем». После этого она заторопилась мыть посуду, а я сидела озадаченная, так как весь этот разговор очень не соответствовал моим прежним представлениям о бабушке. Я осталась под впечатлением, что бабушка  что-то скрывает.

Бабушка была у нас недолго. Она жила с семьей Клавдии Федоровны, у которой было много маленьких детей. У Клавдии Федоровны мама умерла, когда она сама была очень мала, и ее бабушка, Мария Ивановна, воспитывала ее с детства. Так бабушка и осталась жить в семье Клавдии Федоровны, а своих дочерей лишь иногда навещала.

…В доме отца происходили интересные события. Решили устроить для детей елку. В 1935 году это еще официально не было разрешено, но разговоры уже шли о том, чтобы разрешили этот любимый всеми праздник. Так как в Европе елку устраивали на Рождество, т. е. на религиозный праздник, у нас елку, в конце концов, разрешили в 1936 году, но на Новый год. Так мы и ставим елку до сих пор на Новый год.

Игрушек для елки нигде не продавали, поэтому Ольга Ананьевна стала делать их сама, привлекая меня и Наташу. Вслед за ней я сделала сама клоуна из высосанного яичка. Искусство заключалось в том, чтобы дырочки на яичной скорлупе были очень малы. Мордочку надо было нарисовать красками, а дырочки заклеить - вверху колпачком, а внизу воротничком. Еще мы обертывали грецкие орехи блестящей бумагой, мастерили большие конфеты и еще какие-то игрушки. Для меня это была школа рисования, лепки и вообще ручной работы. Кроме того, эта работа сблизила меня с Ольгой Ананьевной. До этого мы общались мало. Я рассказала Азе Кудрявцевой, как мы делаем елочные игрушки.

В 1936  году меня пригласили на новогоднюю елку, которую устраивал Союз писателей. Почему-то там я была одна. Я никого не знала. Азы не было. Кроме того, я надела летнее платье (розовое с оборочками) и в раздевалке сняла с себя все теплое белье и натянула носочки и сандалии. В таком виде я очень замерзла на концерте, после которого повели на ужин. Там я увидела в вазах горы мандарин. Нам, сибирским детям, редко удавалось есть фрукты. Поэтому, увидев мандарины, я сразу решила, что ничего есть не буду - только мандарины. Наевшись холодных мандарин, я еще больше замерзла, пошла в раздевалку, надела все свои теплые вещи и пошла домой. На выходе какая-то женщина сказала, что я еще должна получить подарки. Мне дали пакет с конфетами и книжку «Пошехонская  старина» Салтыкова-Щедрина.

Отец продолжал провожать меня домой. Особенно близко к сердцу он принимал успехи авиации. Перелет В.П. Чкалова через Северный полюс в Ванкувер (штат Вашингтон, США) в 1937 г. обсуждался особенно подробно. Попутно отец рассказал мне о своем знакомстве с И.Д. Папаниным, который во время этого перелета сидел на льдине с метеостанцией. Данные этой метеостанции имели большое значение и для перелета через Северный полюс М.М. Громова.

От авиации мы переходили к обсуждению проблем космоса. Однажды я прямо спросила отца: «Когда же люди полетят на Луну?» Отец несколько смутился и ответил: «Ну, я точно не знаю, но, может быть, в 2000 году уже полетят». Тогда мне показалось, что это очень не скоро.

Наступил страшный 1937 год. Однажды мама взяла меня с собой к своей знакомой женщине и с ужасом на лице спросила ее: «Что происходит? Каждую ночь черные машины забирают людей и куда-то увозят!» Женщина посмотрела на меня и прижала палец к губам в знак молчания.

В семье отца тоже что-то происходило. Прежде всего, я ощутила, что в семье не хватает денег. Я отсыпала дома стакан сахара в какой-то нелепый бумажный кулек и принесла Людмиле Евгеньевне. Женщины были очень растроганы и высыпали сахар в пустую сахарницу.

Затем Ольга Ананьевна и отец стали рисовать дома, как они говорили, «халтуру». На самом деле они рисовали копии картин великих художников и продавали их столовым, клубам и школам через Союз художников. Отец был все время дома, и я охотно смотрела, как он рисовал. Мне очень нравились его рисунки, но Ольга Ананьевна иногда делала отцу замечания. Проблемы с едой кончились.

Через некоторое время отец получил деньги за одну из своих книг по северной тематике (видимо, за книгу: Сибирцев Н., Итин В.А. «Северный морской путь и Карские экспедиции. Новосибирск, 1936). Мне же он подарил свою книгу «Выход к морю», вышедшую через некоторое время.

Отцу сшили новый костюм. В новом костюме он сфотографировался и подарил мне фотографию, но без всякой подписи. Я оканчивала четвертый класс, и мы также фотографировались в школе, вместе с учительницей. Я очень много читала и как бы переселялась в мир книг. Занятия по немецкому языку и музыке продолжались. Я разучила «Танец маленьких лебедей» Чайковского, и Людмила Евгеньевна меня очень хвалила, даже растрогалась.

Приходя из школы, я часто уходила к Кудрявцевым. У них в семье появился маленький мальчик Максим. Я никогда не видела таких маленьких детей, и мне было интересно. Аза тоже была занята своим братиком, но и со мной ей было хорошо. Наша дружба продолжалась. Мы никогда не ссорились. Вскоре они получили новую квартиру в доме писателей на улице Челюскинцев. Это затруднило наши встречи.

Запомнила день 1 апреля 1938 г. В школе все шутили и обманывали друг друга, а потом кричали: «С первым апреля!» Придя из школы, я решила пошутить с отцом. Ничего не могла придумать, а потом, неожиданно даже для себя самой, выпалила: «А у меня бабушка умерла!» Видя, как огорчился отец, я добавила: «С первым апреля!». Отец даже не обругал меня, а только с облегчением вздохнул. Я поняла, что он любит мою бабушку Марию Ивановну, а я просто беспросветная дура. Этот случай навсегда отучил меня шутить серьезными вещами. Мне было очень стыдно.

В конце апреля Наташе исполнялось 8 лет, и я была озабочена подарком для нее. Решила подарить ей кукольный чайный сервиз. В магазинах появилась такая микропосуда. Деньги попросила у мамы. Мне сказали, в котором часу появиться, и я пришла точно и вручила Наташе подарок. В сборе была вся семья и одна взрослая гостья. Гостья была поэтесса, но ее имя я забыла. Ольга Ананьевна с ней оживленно разговаривала, а отец молчал.

Стол был накрыт, и все сели за закуски. Молодые женщины солидно выпили, а отец никогда не пил и сидел тихо. После выпивки женщины заговорили о семье Михаила Ивановича Ошарова.

Как я поняла, его недавно арестовали, и осталась жена с двумя детьми, причем дочка их была глухонемая. Осмелев от выпивки, женщины решили навестить жену Ошарова. Жили они в том же доме писателей, где и Аза. Все пошли к Ошаровым шумной компанией. Дома осталась лишь Людмила Евгеньевна.

Когда пришли в дом, я сказала, что пойду навестить Азу Кудрявцеву. Никто не возражал. Квартиры Кудрявцевых и Ошаровых были рядом. Я успела заметить, что у жены Ошарова, когда она увидела гостей, был испуганный вид. Они были там недолго. Отец позвонил к Кудрявцевым и вызвал меня. Все притихли и в грустном молчании пошли по домам.

На следующий день я снова пришла к отцу. Зашла в его кабинет. Он лежал на кровати в какой-то вишневого цвета рубашке, которую я раньше не видела. Лицо его тоже показалось мне красным, как в лихорадке. Я присела на кровать, но отец молчал, пристально разглядывая что-то внутри коробки с папиросами «Казбек». Мне стало скучно, я оглянулась на его письменный стол и там увидела необычно маленького формата книжечку, вскочила и взяла ее. Успела прочесть лишь автора - И.В. Сталин. Отец крикнул на меня: «Дай сюда, что ты хватаешь без спроса?». Обиженная его тоном, так не похожим на его обычный спокойный и тихий разговор, я отдала ему книжечку, снова села на кровать, едва сдерживая слезы. Отец быстро просмотрел книжку и отдал мне: «Можешь взять себе». Я молча взяла книжечку, уже не чувствуя никакой радости. Это был доклад Сталина на 17-м съезде партии. Дома я обнаружила подчеркнутые места.

Отец снова стал смотреть в папиросную коробку, затем сказал: «Я учу азбуку перестукивания в тюрьме». Так как кругом всех арестовывали, я не удивилась. Мы снова помолчали. Затем отец сказал: «Я бы к ним не присоединился, если бы они не дали евреям все права». «Почему для тебя это было так важно?- удивилась я. - Ты же русский!» Отец подумал и ничего не сказал, видимо, решил, что слишком сложно все объяснять. Я поняла, что отцу не до меня и сказала, что пойду домой. Вдогонку он сказал: «Приходи завтра, тебе есть подарок!» Если бы я знала, что вижу отца в последний раз…

Я пришла 1 мая. Меня встретила расстроенная Ольга Ананьевна. «Папа внезапно уехал в экспедицию, - сказала она. - Тебе он оставил подарок – две книги». Я взяла книги. Это был «Спартак» Джованьоли и книга про животных. Названия я не помню, так как Ольга Ананьевна попросила эту книгу оставить, чтобы почитать Наташе. Эту книгу мне не вернули. Позже я поняла, почему, и не стала настаивать. Просто для Наташи не было подарка.

Еще Ольга Ананьевна пригласила меня на 2-е мая, сказав, что сейчас она не готова, а завтра приготовит угощение. Я пришла. Наташи и Людмилы Евгеньевны дома опять не было. Стол был накрыт на троих. Я спросила: «Вы кого-то ждете?» и посмотрела на третье место. Кроме столового прибора, там стояла рюмка с водкой. Ольга Ананьевна смутилась. Потом сказала: «Может быть, придет мама». Я кивнула. Потом она налила нам в рюмки сладкого красного вина и сказала: «С 1-м маем!», и мы выпили. Я тут же слегка опьянела. Это была первая рюмка вина, которую я выпила в своей жизни. Ольга Ананьевна пригласила кушать; что ела, не помню, но было вкусно, и я с аппетитом поела. О чем говорили, тоже не помню, но в глазах Ольги Ананьевны были слезы, и она тихо произнесла»: «Когда твой папа уходил, он попросил нас не забывать тебя». Потом она отправила меня домой.

Вскоре мама мне сказала, что приходила учительница немецкого языка, мужа ее арестовали. Она умоляла сохранить уроки со мной, так как жить ей не на что. Я пожалела мою учительницу, но мама сказала, что и у нас денег очень мало и мы скоро поедем жить в Красноярск, где живут все ее родные. Мама стала продавать лишнюю мебель.

Днем я гуляла во дворе. Сидела на скамеечке перед нашим старым маленьким домом. Ко мне подсели две миниатюрные старушки и стали меня расспрашивать. Одна из них сказала: «Ты уже большая девочка. Ты должна понимать, что случилось с твоим папой, но ты помни, что он хороший человек». Я кивнула им и ушла.

Теперь я думаю, что это были прежние хозяйки маленького домика, которых «уплотнили» после революции, но они знали моего отца, как и весь Новосибирск в то время.

В июле 1938 г. мы уехали в Красноярск. В то время там жила сестра мамы Татьяна Ивановна со своим мужем Ильей Семеновичем Шестопаловым и детьми. Старший сын Борис Ильич Шестопалов уже учился в Политехническом институте в Ленинграде, две дочери, Вера и Лида, учились в школе. Вера была старше меня на 4, а Лида на 2 года. Они жили в деревянном доме, расположенном недалеко от моста через речку Качу - приток Енисея. Эта семья встретила нас со всем радушием родных людей. И Вера, и тетя Таня сразу сказали мне, что мой отец никакой не «враг народа», а очень честный человек. Вера и Лида вспоминали кукол с закрывающимися глазами, подаренных им моим отцом, когда он был в Красноярске.

    Вера сразу взяла надо мной шефство, стала водить в кино, купаться на Енисей и даже повела меня в кафе в день моего рождения    в      конце июля. Там мы ели мороженное с очень свежей французской булочкой, и мне казалось, что я не ела никогда чего-нибудь более вкусного. Вера была чудесной девушкой, она все время шутила и развлекала меня. В ее семье все были брюнеты, а она шатенка с карими глазами и носом с небольшой горбинкой, но тонким и изящным. Я навсегда полюбила ее. Кроме цвета волос, она походила на свою маму Татьяну Ивановну, которая оказалась добрейшим человеком. Я также полюбила ее. Лида больше дружила со своей подругой, и характер ее был немного мрачноватый. Но это не мешало нам нормально общаться. Мы все много читали книг и обменивались ими. У Шестопаловых был патефон и пластинки, и мы их постоянно слушали. Сестры научили меня танцевать танго, фокстрот и вальс. У Ильи Семеновича было замечательное старинное издание В.Шекспира в трех томах. Все три книги я прочла от корки до корки. Илья Семенович любил старинные вещи. В доме особенно выделялся дубовый буфет с резными дверками. Он был настолько тяжелым, что даже во время ремонта его не двигали с места. У девочек в комнате стояло старинное бюро. Но особенно много шуток вызывала облезлая мебель, стоящая во дворе под навесом. Дочки хотели ее выбросить, но Илья Семенович говорил им: «Дуры! Вы ничего не понимаете!». Действительно, в лучшие времена они эту мебель реставрировали. Илья Семенович все умел делать своими руками (несмотря на дворянское происхождение). В трудные времена он лудил и паял кастрюли и примусы. В то время, когда я с ним познакомилась, он работал рентгенотехником и был особенно полезен во время Второй мировой войны для врачей многочисленных госпиталей, эвакуированных в Красноярск.

    Так я оказалась в кругу новой семьи до самого окончания школы и поступления в Ленинградский государственный университет.