2 октября в 16:00 на вершину Чо-ойю СОЛО поднялся Борис Коршунов в возрасте 72 лет. Выйдя из лагеря 2 в 9:00 на высоте 7100 м, Борис отправился в лагерь 3 (7500 м) с целью переночевать там и выйти на восхождение.
Но, не обнаружив там свою палатку, :) Борис в 12:00 дня продолжил восхождение и в 16 часов вылез на вершину Чо-Ойю.
Сегодня Борис жив-здоров спустился в АВС 5700 м.
Слава героям!!!
[1] Известный альпинист, руководитель группы, взошедшей на Чо-Ойю 10 октября.
Борис Степанович Коршунов родился в 1935 году. Одновременно с десятилеткой окончил летную школу. Поступил в авиационный институт, получил специальность инженера-механика. Параллельно занимался альпинизмом, лыжами, легкой атлетикой. На Тушинском машиностроительном заводе работал на производстве ракет «земля-воздух». Живет в Зеленограде, работает на предприятии, производящем технику для получения информации с помощью искусственных спутников Земли, занимается спутниками слежения. На его счету десятки изобретений и рационализаторских предложений. В качестве испытуемого участвовал во многих сложных экспериментах, проводившихся в Институте медико-биологических проблем. По сей день активно занимается альпинизмом, лыжами, бегом на длинные дистанции.
Газеты сообщили: спортсмен-«морж» из Воронежа, дабы увековечить свою фамилию в «Книге русских рекордов», просидел 70 минут в воде с температурой 1 градус. Между тем, москвичи Борис Коршунов и Борис Голубев еще лет 40 назад пробыли в более холодной воде на полчаса дольше.
Когда в прошлом году Коршунова известили, что он будет награжден в честь 45-летия полета Гагарина в космос, Борис Степанович ответил: «Не получится. Улетаю в Гималаи». Получится, решили в Институте медико-биологических проблем, и, не дожидаясь Дня космонавтики, пригласили Коршунова, чтобы в индивидуальном порядке вручить ему памятную медаль и другие почетные знаки. Там знают: этот человек заслуживает особого отношения, потому что сам – особый. То, что он в 71 год вознамерился покорить Эверест, удивления не вызвало: такое у него не впервой.
А когда нынешней осенью я в течение месяца не мог застать его дома, подумал: опять, наверное, забурился Коршунов в какую-то экстремальную экспедицию. Так оно и оказалось. «Только что из Гималаев, - ответил он наконец на очередной звонок. - Поднимался на Чо-Ойю» (одна из самых высоких вершин: по одним данным – 8158 м, по другим – 8201). Его называют легендой российского альпинизма. Но он и легенда освоения космоса, которое, как известно, творится в основном на Земле.
У прославленного британского альпиниста Джорджа Мэллори как-то спросили:- Почему люди идут на Эверест, несмотря на крайнюю опасность восхождения?
- Потому что он существует! - был ответ.
- Борис Степанович, каким образом в далекие шестидесятые вы попали в Институт космической медицины?
- В то время необходимо было понять, на что способен человеческий организм, и ученые выясняли, какие виды спорта могут мобилизовать его на более высокие достижения, может быть, даже в самых невероятных условиях, которые могут встретиться в космосе. Перебирали разные виды легкой, тяжелой атлетики, лыжи. И пришли к выводу, что альпинизм – как раз такой вид спорта, в нем есть и длительная, и скоростная работа, причем при недостатке кислорода, и на холоде, и при жаре.
- А вы как попали в поле зрения исследователей?
- Через руководителя нашей альпинистской группы Бориса Тимофеевича Романова, который и собрал соответствующую команду. И, действительно, подтвердилось, что альпинисты прекрасно переносят самые экстремальные условия. К примеру, ты находишься в барокамере, имитирующей высоту 8000 метров, при этом температура разреженного воздуха – минус тридцать, а то и минус шестьдесят градусов. И при этом надо крутить педали велоэргометра.
- Но ведь вы, насколько я знаю, в то время работали на заводе, одном из самых засекреченных «почтовых ящиков». Как вы могли быть сразу в двух местах?
- Элементарно. Организация, как сейчас выражаются, еще более крутая, чем наше секретное предприятие, оформляла липовые больничные листы на время экспериментов: какая-нибудь там циркуляторная дистония по гипертоническому типу. Нам случалось «болеть» от одних суток до нескольких месяцев.
- Каковы ваши, по вашему же мнению, самые высокие достижения в этих экспериментах?
- Это пребывание полностью раздетым при минус 60 градусах в барокамере при разреженности, соответствующей 7500 метрам.
- У нас позапрошлой зимой случилось 30 градусов мороза, так казалось, вся Москва стоит на ушах.
- По-моему, эта паника шла от журналистов.
- Ну, хорошо, расскажите, как это на самом деле: 7500 метров и сверхсобачий холод.
- Предварительно все опробовали на животных. И начинали с минус тридцати. Впрочем, еще до этого сидели голышом по восемь часов при температуре от плюс двух до минус двух. А уж потом – час при минус тридцати, разбитый на четыре кусочка. В промежутках надо было крутить велоэргометр со все более повышающейся нагрузкой. А потом уже – минус тридцать, условия, соответствующие семи с половиной тысяч метров высоты – и ни малейшего движения. А организм выдает ученым всю информацию о том, что в нем происходит. Ну, и последний этап – минус шестьдесят. В Москве не сумели создать столь низкую температуру, поехали на украинскую медико-биологическую станцию на Кавказе.
Там расписание было такое: минус 60 градусов (7500 м высоты) – два часа, два дня отдыха, опять минус шестьдесят. Потом в легких костюмах – реальный, а не имитируемый четырехсуточный траверс Эльбруса (в ноябре, было примерно 30 градусов мороза и штормовой ветер). После чего опять в камере два цикла по два часа: минус шестьдесят, 7500 метров.
Переход через Эльбрус, по мысли исследователей, должен был спровоцировать организм на определенную перестройку, и после спуска они хотели посмотреть в тех же условиях, при минус шестидесяти, что в нем изменилось после такой «акклиматизации».
Во время перехода через Эльбрус мы не ели ни сладкого, ни соленого, ни горячего. А то, что ели, готовили, используя только тепло собственного организма. В полиэтиленовые баночки граммов на 250-300 засыпали крупу и снег, запихивали их себе в плавки, за ночь все должно было свариться, и после этого мы получали удовольствие от еды. По идее, продукты, которые нам выдавали, должны были содержать то, что необходимо для зарождения нового организма, - зернышки, орешки, яйца. Питаясь такими продуктами, мы, по мысли медиков, должны были получать полный комплекс всего необходимого, чтобы жить и перемещаться в пространстве. С яйцами казус вышел. Они замерзли, запихиваешь в рот такой камень, а вытолкнуть обратно его уже невозможно. И мусолишь два часа, пока рассосется.
- Непостижимо. Раздеться и просидеть при 60 градусах мороза хотя бы час… Для начала - весь обморозишься.
- Нет. За час человек не обмораживается. Нас фотографировали в инфракрасных лучах, смотрели, какие части тела наиболее подвержены охлаждению. Оказалось, те, где больше содержится воды - скажем, область мочевого пузыря. В меньшей степени - мозг, сердце, печень, почки, селезенка. А все остальное, периферия, охлаждается меньше.
Волоски на теле при холоде стоят по стойке смирно, в итоге образуется промежуточный слой с как бы переходной температурой. Время от времени включали мощный вентилятор с лопастями диаметром в два метра, который должен был этот «пристеночный» слой с нас сдувать. Но все равно такого охлаждения исследователям было мало.
Поэтому решили экспериментировать в более теплопроводящей среде - в воде с температурой 0,7 градуса, в которой плавает лед. В ней надо было пробыть, сколько сможешь. Мы знали, что украинцы проводили такой эксперимент: один из них просидел семь минут, другой девять.
И вот мы с моим товарищем Борисом Голубевым просидели в такой воде по 1часу и 40 минут. Открою секрет: за каждую минуту нам платили один рубль. Мы прикинули: сто минут просидим – сто рублей.
- На заводе вы тогда сколько зарабатывали?
- 135 рублей в месяц.
В этой воде мы уже были несгибаемые, как железный Феликс. Нас оттуда вылавливали как бревна – ни рукой, ни ногой пошевелить.
- А страшно не было, что уже оттуда и не вылезешь?
- Да нет. Все проходило под контролем медиков (хотя мы давали расписку типа: в моей смерти никого не винить; как нам потом юристы объясняли, юридической ценности она не представляла никакой). Мы, честно говоря, понятия не имели, чем и как все это для нас может кончиться.
Еще в войну немцы выяснили, что если человек единожды попал в какие-то экстремальные условия, то организм запоминает собственную реакцию на них и в следующий раз будет выкарабкиваться аналогичным образом. Тогда же поняли и другое: одни экстремальные условия от других экстремальных для организма почти ничем не отличаются. Будь это сверххолод или сверхжара, сверхдавление или другая нагрузка, он строит свою защиту по одному более или менее типовому проекту: изменение состава крови и прочих параметров.
- И что, неужели при таком экстриме не было трагических происшествий?
- Были, конечно. И, может быть, даже хорошо, что для кого-то все это тогда кончилось. Потому что некоторым те эксперименты отзываются на протяжении всей оставшейся жизни.
- Говоря прямо: калеками становились?
- Именно.
- Скажите, а с космонавтами вам доводилось общаться?
- Конечно. Приходилось с некоторыми даже своей мочой делиться. Сдаем анализы, а он говорит: «Мне моя самому не нравится, мутная какая-то, а врачам тем более не понравится». В чистоте моих образцов как-то не сомневались…
- Вы вообще-то болеете? И если болеете, то как лечитесь?
- Болею я очень редко, как правило, после каких-то очень больших нагрузок. Допустим, пробежал 60-70 километров на лыжах. Приходишь к финишу, а теплые вещи, которые должны быть где-то рядом, сразу не находишь и весь мокрый от пота бегаешь по поляне в поисках. А организм уже финишировал, и начинается жуткое переохлаждение, всего буквально колотит. Тогда случается и заболеть - дня на два-три. А лечусь, к примеру, баней.
- Но не таблетками?
- Ни в коем случае. Хотя у меня дома есть собственный врач - дочь моя Ольга, очень грамотный доктор. Она, между прочим, три раза была на Северном полюсе и один раз на Южном, в составе знаменитой женской команды «Метелица», которой руководила олимпийская чемпионка по бегу на коньках Людмила Титова.
- А правда ли, что вы ее с шестимесячного возраста брали с собой в различные походы, спортивные экспедиции?
- С девяти месяцев. Жена моя тоже была спортсменка, дочку сажали в рюкзак – и за плечи, потому что надо было продолжать тренироваться, я в этом плане оголтелый. Ездили в Царицыно и зимой, и летом. Там вешали гамак между двух лип, клали своего ребятеныша, она и спала. Или, допустим, в воскресенье я шел на лыжах два, три, четыре часа, а она ехала в рюкзаке на мне. Мы ей надевали пуховые штаны под самое горло, она там могла и выспаться, и нареветься вдоволь… Сама научилась стоять на лыжах в два-три года, а в четыре-пять стала неудержимой спортсменкой и ревела как белуга, если ее кто-то обгонял, пусть и взрослый.
Сейчас уже ее дочери семь лет, а любимый внучкин спорт - танцы.
- Вы сам мастер спорта международного класса по альпинизму, лыжник, бегун…
- Да, и бегаю, и на лыжах катаюсь, каждый год участвую в марафонских забегах на 50, 60, 70 километров, бежал и сто. И получаю от этого большое удовольствие.
- Ваш пример, мне кажется, подтверждает гипотезу Николая Михайловича Амосова о том, что большие нагрузки для организма способствуют продлению активной жизни
- Когда-то я был полностью согласен с этим. Но в последнее время у меня появилось дополнение к этому тезису.
В каждом виде спорта бывает победитель и бывают те, кто на втором, третьем, четвертом местах. Те, кто не первый, всегда стараются хоть когда-нибудь победить. Но вот парадокс: самый лучший спортсмен порой, можно сказать, играючи все делает за счет своих природных данных, а другой настолько сверхактивно старается, что, по сути, это ему уже поперек горла. Каждое выступление для него - экстремально и уже не может быть полезным. И тогда начинают придумывать всякие таблетки, которые провоцируют организм на полное вычерпывание резервов, после чего он не всегда поддается восстановлению. В итоге кто-то занимается спортом до тридцати лет - и все, износился полностью. Или - до сорока. А другие тренируются и до пятидесяти, и до шестидесяти лет, и старше. За границей проводят соревнования для девяносто- и столетних.
Важно получать удовольствие от физического движения. А если тот, кто и так ноги еле таскает, займется спортом, то это, может быть, пойдет ему только во вред. В каждом из нас есть какой-то «сторожок», который эпизодически надо слушать: он не дает нам перебарщивать, пытаться подняться выше того, что нам отпущено.
У каждого свой Эверест.
- Мне кажется, эта ваша мысль – самая главная во всем нашем разговоре: «Познай себя».
- Может быть. Альпинизм, он ведь тем и хорош, что на какое-то время удается остаться наедине с самым нужным человеком, с которым только и можно разобраться в своей жизни, - с самим собой. Человек часами идет один, его никто не толкает, как в транспорте, он двигается к своей заветной цели, и в это время ничто не мешает ему понять и все свои взаимоотношения, и самого себя. Приходишь к каким-то жизненным решениям: где ты прав, где неправ… Задумываешься о поведении других и начинаешь понимать их логику там, где, скажем, раньше видел один вульгарный эгоизм. А еще: все отношения, случающиеся на высотах боле 6-7 тысяч метров, когда человек на пределе, очень своеобразны, хотя это и трудно как-то сформулировать.
То, о чем пел Высоцкий («парня в горы возьми, рискни»), это чистая правда. Меня вообще в Высоцком, как и в Визборе (я их обоих знал), удивляла какая-то настораживающая четкость мышления, высказывание чего-то такого, чего ни сообразить, ни найти нигде нельзя. «Бег на месте - общепримиряющий». Ну?..
- На Эвересте вы уже были?
- Был, один раз, а «под Эверестом», то есть не достигая его вершины, три раза.
- Помните, когда-то был фильм «Кто вы, доктор Зорге»? Мне хочется задать вам похожий вопрос: кто вы, господин Коршунов, – испытатель, биолог-экспериментатор, марафонец, альпинист?
- У меня есть основная профессия, моя кормилица, хотя она меня и плохо кормит. Но я ее люблю. Тем, чем я занимаюсь, больше никто в бывшем Союзе, а может, и в мире, не занимается. Собираю кристаллы на идеально ровной, глянцевой поверхности с точностью до одного микрона. Их установить надо, закрепить так, чтобы и в космосе все работало. Это очень своеобразная технология, которую я предложил, это мой приоритет, мой патент, он работает с 73-го года по сию пору, и ничего другого в этой области никто не предложил.
- У вас авторские права на…
- …изобретение - способ организации этих кристаллов. Сейчас такой кристалл, скажем, в цифровых фотокамерах ставят один. А мы тогда, в семидесятые годы, не умели делать гигантские светочувствительные кристаллы. И вынуждены были их дробить на миллиметровые кусочки, чтобы потом в шахматном порядке собрать, математически точно вдвинуть друг в дружку, создав единое целое. На такой пластине и записывается изображение того, что видит искусственный спутник Земли на ее поверхности.
- Это, как можно понять, и есть основа цифровой фототехники. Но разве наличие ныне больших кристаллов не освобождает от необходимости такой сборки?
- Отвечу сравнением. Знаменитый фотомастер Вадим Гиппенрейтер, мой друг, снимает по сию пору камерой одна тыща восемьсот какого-то года на пластинку 13Х18, получая слайды такого же размера. Так вот, им по качеству нет равных.
- А у вас в результате сборки получается такая же большая пластинка, только для фотоаппарата-спутника?
- Да. Нашими фотографиями весь мир хотел бы пользоваться. Мы получаем такую четкость изображения, которую не получает никто.
- Никто! И это – еще один ваш Эверест.
Александр ЩЕРБАКОВ
Комментариев нет :
Отправить комментарий