Я ЕДУ НА ЯРМАРКУ

Леонид Валентинович ЛЕРНЕР по образованию историк (окончил исторический факультет Московского государственного университета) и режиссер (учился на режиссерском факультете Театрального училища им. Щукина).

В 1965-70 гг. вел свою театральную студию в МГУ.

С 1963 г. активно работает в журналистике. Печатался практически во всех популярных изданиях СССР, нынче – в журналах и газетах России.

Лауреат журналистских  премий. Член Союза журналистов России и Союза литераторов России.

Коллекционер народного и современного искусства. Автор книг и альбомов о живописцах-классиках и современных художниках России.

Леонид ЛЕРНЕР

- Сколько же лет ты мне дашь?
 - Сколько? Да, поди, уже с ярмарки…

 Из старого житейского разговора.

Ехал на ярмарку…

А ну-ка, заглянем к Далю: слово-то, оказывается, немецкое. Но какой размах, какая удаль слышатся в рыкающих, прямо-таки разбойничьих слогах: яр-мар-ка! Добавим сюда еще строки из устного фольклора: «Ехал на ярмарку Ванька Волуй, за три копейки показывал…» И вот уже перед нами истинно народное житие.

Думал ли честный ганзейский купец, во что обратится чинная торговая сходка, оказавшись на русской земле? И как прозвучит здесь рациональное немецкое слово?

Ярмарки… Как факелы, в которых сгорали серые будни жизни, пылали они когда-то по всей России. Но грянул Октябрь. И нам, вероятно, не самым удачливым потомкам не самых удачливых предков, достались лишь отблески прадедовских воспоминаний да коптящие фитили.

Однако, вот факт: русская ярмарка возвращается! Правы библейские мудрецы: все вернется на круги своя, по указу и без указа, был бы стол, да было бы что подать к столу. В Россию возвращается рынок. И пока тяжело и неуклюже поворачивается к нему закосневшая в начальственных решениях страна, народные мастера уже тут: подают к столу. Начавшись, как и водится, в столице – в московском Измайлове, ярмарка перекинулась в Каргополье, на Урал, в Поволжье… Я езжу по этим народным сходкам, не питая иллюзий, что в них воскреснет стихия великого прошлого. Для меня это своего рода охота, на которой я выслеживаю дичь – ищу мастеров. А найдя, везу их на свою, домашнюю ярмарку, которая живет уже четверть века.

«Эти изделия живые»

У моей коллекции  есть одна особенность: все вещи приходят сюда прямо из рук их создателей. Я не храню их под стеклом или в сундуке. Они живут рядом со мной.

Утром, просыпаясь посреди буйной ярмарки, рядом с которой священнодействует чайхана, а вокруг летают странные птицы, гуляют фантастические звери, дремлют лукавые коты, я думаю о том, что это не столько изделия народных мастеров, сколько таинственные существа природы.

…Когда-то я жил в коммуналке, в комнате со старой кушеткой и угрюмым шкафом, на котором стоял корабль с алыми парусами. Летом эти паруса надувались и горели от ветра и солнца, залетавших в открытое окно. Я был романтиком. Я коллекционировал сны, впечатления, неудачные романы… Словом, все то, что не требует денег, отдельной квартиры, должности и нужных знакомств. И, вероятно, избежал бы участи «нормального» собирателя, не сведи меня судьба с тамбовчанином Николаем Алексеевичем Никифоровым.

Всю жизнь проспав на раскладушке (экономил каждый квадратный сантиметр), Никифоров собирал все. В его коллекции хранились редчайшие письма Маяковского и ранние картины Бурлюка, перстень с секретом Петра Великого, копия «Мадонны» Рафаэля и… гнутые гвозди: сотня чудо-гвоздей, собранных в столярках, изображавших животных, растения и людей. Именно эти железки и поразили мое воображение. Я понял, что Никифоров – величайший романтик, ибо и картина Рафаэля (за которую в Италии ему предлагали баснословные деньги), и волшебно выгнутый гвоздь в его глазах измерялись равной величиной – понятием чуда.

Впрочем, коллекционное хозяйство Николая Алексеевича оказалось столь велико, а содержание столь грандиозно, что если бы я и был тогда одержим манией собирательства, то, пожалуй, тотчас и оставил бы всякую надежду преуспеть в этом безумии. Но, спустя много лет, я вдруг с удивлением обнаружил, что и сам пребываю в мире удивительных вещей, без которых не мыслю своего бытия.

Однажды приехал Никифоров. Внимательно и дотошно оглядев мою коллекцию, заметил: «Эти изделия живые». Чуткий ко всему подлинному, он как бы открыл самую суть моего увлечения – меня притягивают вещи, берущие свое начало в природе, а затем одухотворенные человеком.

Таинства «Дымки»

В Третьяковке, в Русском музее, в фонде Женевской Академии керамики видел я творения дымковских мастериц: нарядных барынек, коней востроухих, скоморохов на свиньях… Но «моей» эта игрушка стала после того, как я побывал в самом ее царстве, у знаменитой (ныне уже покойной) мастерицы Зои Васильевны Пенкиной. Плыли в лодках добры молодцы и русалки, кот ученый ходил на златой цепи, кузнец Вакула летел на черте… И, словно дивный оркестр, собрались здесь всевозможные свистульки.

Наблюдая, как под руками Пенкиной оживают вятские гармоники, наряжаются на свадьбу невесты, зацветают яблони, я узнавал секреты «дымки»: почему, например, ее испокон веков лепят именно женщины?

- Так ведь эту игрушку надобно вынянчить, всю нежность ей передать, чтоб у маленькой водоносочки ведерки колыхались. Вылепишь и покроешь тряпочкой, чтоб на нее и ветерок-то не дунул. Высушишь, в печке обожжешь, а когда обжигаешь, десятки раз в печку заглянешь.

- Трудно, наверное, с такой игрушкой расставаться? – спрашивал я, мечтая во что бы то ни стало ее приобрести.

- Конечно, трудно, - призналась Пенкина, предлагая выбрать, что захочу. – Вот тебе обыкновенный индюк, а эту птицу можно так расписать, что и глазам не поверишь. Иногда и скажешь ему: вот ведь ты у меня какой красавец получился!

С той поры каждый год я бывал в Кирове, наблюдая, как наследуют вятские мастерицы дымковское чудо. В мастерской пенкинской ученицы, ныне тоже знаменитой Лидии Фалалеевой, видел такую глиняную картину: яблони в белом цвету, птицы расселись по деревьям, по двору гордый петух ходит. А вот и невеста сидит, нарядившись – приданое в сундук сложено. И всюду печки русские: на одной Емеля едет, на другой блины пекут, а в третьей... сама Зоя Васильевна Пенкина игрушки обжигает. Похоже так получилось!

В последний свой вятский визит познакомился я с новой дымковской «звездочкой», Людмилой Верещагиной, которую в Кирове зовут «Дама с собачкой». Почему? Увидите ее игрушки – сами все поймете. У Верещагиной барынька без собачки никуда: идет франтиха на свидание – собачку на руках, как талисман, держит; прогуливается с кавалером – и тут собачка возле ног, для полной идиллии; отдыхает на диване – собачка рядом прикорнула. Но главная героиня верещагинских сюжетов – это, конечно, сама «барынька»: нарядная и кокетливая, влюбленная и любимая, праздничная и работящая.

- Помните, как в «Сильве» поется? – рассуждает Верещагина. – «Без женщин жить нельзя на свете…» И каких только я не лепила: и с собачками, и с кошками, и с дружками, и с подружками, и на прогулках, и на танцульках, и у колодца, и за стряпней… Сегодня одну барыньку, завтра сразу три-четыре, а послезавтра – целый хоровод!

Добрые драконы

В Ура-Тюбе, маленьком таджикском городке, что на 500 лет старше легендарного Самарканда, я познакомился с 80-летним Гафуром Халиловым, игрушки которого, по мнению местных жителей, приносят счастье.

В саду под чинарой старый Гафур рассказывал:

- Мне было десять лет, когда я остался сиротой, и усто (мастер. - Л.Л.) Хадыр взял меня к себе в подмастерья. Он лепил тандыры – печи для выпечки хлеба. Я тоже много лет делал тандыры, но по ночам мне снилось, что леплю каких-то странных зверей. Бывало, вскакивал ночью, чтобы вылепить их наяву, однако не решался. Коран запрещает изображать людей и зверей – они ведь могут ожить… Мне было уже за шестьдесят, когда, наконец, появились мои драконы.

В мастерской усто Гафура толпились необыкновенные чудища: зубастые пасти, змеиные и козлиные головы, конские спины и собачьи хвосты! Все фигуры были покрыты разноцветными полосками. Я спросил: нет ли в этих полосках тайного смысла?

- Так это же раны на теле дракона, - серьезно ответил Гафур. – Если он вдруг оживет, как утверждает Коран, то оживут и его раны, и тогда дракон умрет. Но я-то знаю, что мои звери не способны принести зло. Я вложил в них свою душу.

Кот-мельник

Позвонили из конторы аукциона «Альфа-арт»: «Видели фотографии из вашей коллекции. Не хотите выставить у нас, скажем, Дмитриева?»

…С этим уникальным игрушечным мастером я встретился совершенно случайно. Проезжая на автобусе через псковскую деревню Татищево, заметил бордовый домик с голубыми наличниками, на которых сидели пестрые дятлы. Вышел, не колеблясь. Постучался в избу. Не дождавшись ответа, открыл дверь и замер. В солнечном квадрате комнаты на столе стояла чудная мельница, из которой выглядывал рыжий кот.

Из-за печи появился высокий, могучий старик с косой и бруском.

- Извините за беспокойство, - сказал я, - но дом у вас больно хорош. А мельница еще лучше!

-Кот - работник плохой, – хмуро объявил старик, – ему бы мышей ловить, а он вот на мельнице устроился.

Осмотревшись, я заметил и других персонажей: коту-мельнику составляли компанию слон-меланхолик с розовыми ушами и грустными глазами, щеголь пингвин во фраке с бабочкой, веселый скалозуб крокодил…

- Где же вы таких зверей видели? – удивился я. – Ведь таких даже в зоопарке нет.

- А я в зоопарке не был, – сообщил мастер. – Я из Татищева, как мальцом сюда привезли, так никуда и не выезжал. Я все умею. Что в голову придет, то и сделаю. Хотите, сыграю? – вдруг предложил он. – И, не дожидаясь согласия, достал из-под стола «хромку». – Куплеты сочиняю. Знаете эту песню? – И тут же спел несколько забавных куплетов на мелодию Юрия Антонова, из коих почему-то запомнилось: «Обед в столовой не варили, но это тоже ничего. А как красиво пообедать под крышей дома своего».

Я предложил ему сфотографироваться. Мы вышли в сад, где под яблонями у Дмитриева была мастерская. Рядом высился колодец с тяжелой бронзовой рукоятью (одному Богу известно, где Дмитриев нашел этот «антиквар»). Я заглянул в прохладное нутро и услышал голос Василия Дмитриевича:

- На стенки-то погляди, я их речным камнем выложил.

На прощанье он вынес мне свою мельницу с рыжим котом.

- Бери, раз уж так понравилась. Я зимой другую сделаю. Да заодно кота научу работать.

Окончание следует.