КОМПОЗИТОР ЖИВОПИСИ

Обложка книги "Стихи без слов". 1903 г.

Габриэла Мюнтер "Портрет А.Явленского". !909

Обложка книги "О духовном в искусстве". 1910 г.

"Синий всадник". 1903 г.

"Протяженная линия". 1923 г.

"Гора". 1909 г.

Поезд в Мурнау. !909 г.

"Москва1. Красная площадь". 1916 г.

"Морской берег в Голландии". !904 г.

"Великий град Киев". Из серии "Мусоргский. Картинки с выставки". 1928 г.

"Импровизация 26". !912 г.

"Композиция 10". 1939 г.

"Арабы 1". 1909 г.

Леонид ЛЕРНЕР


С первых шагов в искусстве уже одно

это слово - «Композиция» - звучало для меня

как молитва…

Василий Кандинский



Человек в ЗЕЛЕНОМ лежал на лужайке.

Вокруг него росли КРАСНЫЕ грибы.

Из леса вышла женщина в СИНЕМ.

Василий Кандинский. Альбом «Звуки»

Альбом «Звуки» (где стихи и эссе великого художника - будто сценки загадочной пьесы, оформленной столь же загадочными гравюрами и акварелями), вероятно, казался современникам Василия Кандинского чем-то вроде бумажного спектакля из театра абсурда. Впрочем, король абсурда Ионеско тогда еще не родился. А из-под кисти Кандинского уже являлись живописные абстракции, заставлявшие недоумевать даже высоколобых художественных критиков.



Признаюсь, что и мне, чье детство и юность прошли под знаком соцреализма (начисто отвергавшего любые абстракции, даже Малевич с его «Черным квадратом» открылся нам лишь в хрущевскую «оттепель»), Кандинский вплоть до «перестройки» казался «западным» художником, писавшим какие-то ребусы, недоступные советскому сознанию. И только в девяностые, когда я сам серьезно увлекся искусством, выпустил журнал «Мастера», собрал коллекцию современного искусства, до меня начал доходить и Кандинский. Впрочем, необходим был какой-то удар, некое потрясение, чтобы окончательно пробить стену, отделявшую меня от этого «странного» художника.

Я приехал в Мюнхен и отправился в Ленбаххауз, который называют не иначе, как музеем Кандинского. Есть в Ленбаххаузе и Климт, и Клее, и Явленский, и десятки других замечательных художников. Но Василий Кандинский здесь всему голова. И нет в мире музея, где он был бы представлен так широко и разнообразно, во всем своем величии.

Судьба его уникальна. В 1896 году, когда тридцатилетний юрист и статистик, отказавшись от кафедры в Дерпте, приехал в Мюнхен, чтобыстать художником, Игорь Грабарь (дополнявший свое академическое художественное образование в знаменитой школе Ашбе), заметив странного новичка, писал о нем: «Этот Кандинский какой-то чудак, очень мало напоминает художника и совершенно ничего не умеет…».

Оставить бессмертное имя в искусстве, начав в тридцать лет фактически с нуля – такое в России удалось, пожалуй, только Павлу Федотову, который в том же возрасте бросил блестящую военную карьеру и ушел в живопись. Разница лишь в том, что талант Федотова-художника вспыхнул сразу, а Кандинский созревал медленно. Ибо ему предстояло стать не только художником, но исследователем, экспериментатором, живописцем-интеллектуалом, открывателем новых путей в искусстве.

В 2016 году мир отметит 150-летие Василия Кандинского. Но принадлежит он прежде всего двум странам, ибо еще при жизни был как бы поделен между Россией, где родился и вырос, и Германией, где стал художником. Его картины живут сегодня в музеях и частных коллекциях всего мира, но главные творения Кандинского находятся в двух городах его жизни – в Москве и Мюнхене.

С одной стороны он потомок истинно русских Кандинских, покорявших еще древнюю Сибирь, ставших со временем именитыми, первой гильдии купцами. В этом звании в XIX веке и явились в Москву. «Отец мой, Василий Сильвестрович Кандинский, Селенгинский купец, Москву полюбил не менее чем свою сибирскую родину, - вспоминал Кандинский. – Его глубокочеловеческая душа сумела почувствовать московский дух. В нем билась, несомненно, жилка художника. Мне, ребенку, он часто рисовал. Я и сейчас помню его деликатную, нежную и выразительную линию, так похожую на его изящную фигуру и удивительно красивые руки…».

А с другой стороны, с самого младенчества в душе и наклонностях будущего художника зародилась тяга к стране предков его матери. «Мать моя была наполовину немкой, и я вырос наполовину немцем, мой первый язык, мои первые книги были немецкие…»

Мюнхен стал для Кандинского вторым домом. «Немецкие сказки моих детских лет ожили во мне, - сообщал он матери. – Я живу в городе искусства, а Кандинский с матерью. Мюнхен, 1913 г.       значит и в городе сказки».

«В этих Афинах Германии, - писал в то же время Илья Репин, - образовался подлинный центр художества. Здесь до пяти тысяч художников со всей Европы. Стеклянный дворец для выставок, десятки галерей – и правительственных, и частных, и торговых…»

С тех пор минуло более века, а Мюнхен все так же дышит искусством. Что касается Кандинского, то он остался здесь навсегда. И, думается, не случайно так привечают в Мюнхене русских, уехавших сюда в «перестроечные» годы. Я встречал земляков на каждом шагу – веселых, уверенных людей, чувствующих себя здесь, как дома. И в Ленбаххауз ходят к Кандинскому как к художнику и родному человеку. Встречал и немцев, которые, узнав, что я из Москвы, приветствовали меня, как паролем: «Кандинский!»



Ленбаххауз в Москве

Совсем иначе судьба знаменитого художника сложилась на его первой родине. Ибо уже в тридцатых, когда авангард в Советском Союзе оказался под запретом, Василий Кандинский стал и вовсе персоной non grata. Даже в шестидесятых, после «оттепели», когда в Третьяковке вновь появились (пусть даже в микроскопических дозах) Малевич и Шагал, о Кандинском не могло быть и речи. Георгий Костаки, собравший фантастическую коллекцию русского авангарда (и чуть ли не всего разбросанного по городам и весям России Василия Кандинского), вынужденно покидая страну, оставил Третьяковке немало картин любимого художника. Но вплоть до «перестройки» этот бесценный дар пылился в запасниках. И только в 1989 году, в дни бурного демократического подъема, состоялась первая большая выставка художника, картины которого уже давно выставлялись во всех крупнейших музеях мира. Куратором той выставки была Наталья Автономова, ныне заведующая отделом частных коллекций Музея изобразительных искусств им. Пушкина.

И вот она же принимает Ленбаххауз в Москве.

- Ленбаххауз привез в Москву немецких, французских и русских художников, соратников Кандинского по «Синему всаднику» - мюнхенского общества, в котором он впервые выразил свои художественные идеи, - рассказывает она. - Естественно, что главная роль на этой выставке отводится Василию Кандинскому. И это редкая возможность увидеть творения самых разных периодов его творчества, еще глубже понять гениального художника.

Отдел частных коллекций – это давно уже полноценный музей, как бы филиал главного музея, в котором хранятся художественные коллекции самых разных людей: предпринимателей и меценатов, ученых, музыкантов, писателей, завещанные государству.

Ленбаххауз тоже возник на фундаменте богатейшей коллекции, собранной выдающимся художником-портретистом своего времени Францем фон Ленбахом. Можно сказать, что во многом благодаря ему Мюнхен стал одной из столиц искусства. Ленбах выстроил дом-мастерскую и рядом виллу в итальянском стиле, окруженную дивным садом. Здесь и расположился знаменитый ныне Ленбаххауз, ибо хозяин завещал все свое состояние художникам всей Европы.

Я вошел на московскую выставку Ленбаххауза с тем же чувством, что владело мной и в Мюнхене. Только тогда я открывал для себя Кандинского, а теперь как бы проверял свои первые  ощущения. Ибо за прошедшее время познакомился с ним гораздо ближе. И, вглядываясь в его ранние пейзажи, писанные в путешествиях по Германии, Голландии, Франции, Италии, Северной Африке, вспомнил его признание: «Я упорно писал пейзажи, волновавшие меня, как неприятель перед сражением. Блуждал с этюдником с чувством охотника, и эти картинки уже и тогда, еще бессознательно, были поисками в области композиции».

«Пейзаж с радугой» он написал в окрестностях Мюнхена, как и сотни других, среди которых  возник однажды «Синий всадник». И сразу приобрел символический смысл.

Осенний («левитановский») пейзаж, сияющий золотом листвы. Но лирика Левитана взрывается у Кандинского романтическим порывом. Золотая осень, сквозь которую мчится загадочный всадник. Рыжие деревья и рыжая трава, и густая синь, окутывающая далекий лес, и какая-то «нездешняя» лазурь небес, и безудержный бег коня, скачущего куда-то...

Многие задаются вопросом: почему Кандинский, начинающий художник, так упорно осваивал именно пейзаж? Полагаю, что это интуиция гения, идущего к еще неосознанной цели. И вот результат: за семь-восемь лет натурный пейзаж вывел полного дилетанта в высокопрофессиональное искусство. И наметил черты, которые станут основой качества и философии всей его живописи.

Однако, энергии Кандинского-художника и этого мало. «Охотник» ищет единомышленников, художников, которые способны понять и принять его философию искусства. Не забудем, что Кандинский пришел к мольберту, обладая уже серьезными знаниями и практикой юриста, экономиста, статистика. Кто как не он готов стать во главе самых разных творческих союзов. Путь к «Синему всаднику» шел через созданную им «Фалангу», мюнхенское художественное общество, в которое устремились художники со всей Европы: шведы, финны, бельгийцы, даже знаменитые французы Тулуз-Лотрек и Синьяк...

Но, обуреваемый все новыми идеями, Кандинский чувствовал, что и «Синему всаднику» пора остановиться, чтобы обдумать и взвесить накопленный опыт перед новым прыжком.



Мурнау

В Ленбаххаузе хранится собрание Габриэлы Мюнтер, художницы и подруги Василия Кандинского в его мюнхенский период. Эта коллекция рисунков, акварелей, гравюр и холстов дает, на первый взгляд, странное представление о будущем экспериментаторе в живописи. Кого и чего тут только нет: рыцари и святые, сражающиеся воины и влюбленные, красавицы и красавцы, гусляры, персонажи народных легенд и бородатые бояре, дамы и господа пушкинских времен, природа и архитектура, средневековые замки и города, русские монастыри, дворянские усадьбы, деревни и реки с парусными судами… И все это пишет художник-интеллектуал! И вдруг понимаешь: он, уже виртуоз карандаша и кисти, все еще ученик. Василий Кандинский яростно учится – у лучших русских и европейских художников, забирая что-то от каждого и переосмысливая по-своему.

А вот и Габриэла Мюнтер. Строгое волевое лицо и затаенный взгляд – лик сподвижницы и мастера. Василий Кандинский написал ее в первые дни их творческого затворничества в Мурнау, тихом городке Баварских Альп. Это она купила дом в Мурнау и привезла сюда своего друга, чтобы здесь, в тишине, он осмыслил все, что «натворил» с той поры, как уехал из России.

Перед этим он посетил  Париж и был поражен новыми достижениями французских художников. Особенно восхитил Матисс. Перед его работами все, что он делал сам, показалось ужасно старомодным. Матисс открыл ему знаменитую формулу Поля Клоделя: «Цвет – это страсть вещества».

С этой страстью Василий Кандинский писал в Мурнау. Я иду по московской выставке и вхожу в его «Двор замка», на его «Улицу в Мурнау», сажусь в его «Поезд в Мурнау»… Какое цветовое напряжение в каждой картине! И какое усиление «красочного звука», - как говорил сам Кандинский. И уже никаких исторических образов, социальных сцен и легких «прогулок». Это уже не столько пейзажи, сколько фантазии, рождающиеся из пейзажей. И все меньше людей, домов, деревьев… Отсюда начинался путь к его «беспредметности». В новых этих пейзажах уже чудятся его «Импрессии», «Импровизации», «Композиции» - сложная метафорическая система, давшая возможность художнику проникнуть в потаенные глубины мира, в скрытую жизнь души. «Я давал себе полную волю, подчиняясь даже «капризам» внутреннего голоса. Штапелем наносил на холст шлепки и штрихи, не думая о домах и деревьях, и поднимая звучность отдельных красок, насколько сил хватало. Во мне звучал предвечерний час, а перед глазами развертывалось могучая, красочная, грохочущая картина цветового мира…»

К 1910 году Кандинский написал шестнадцать «импровизаций» и три «композиции». С этими картинами и отправился в Москву на выставку «Бубнового валета». И вот как реагировал на эти «странные» произведения известный поэт, художник и художественный критик Максимилиан Волошин: «Бубновый валет» явился самой крайней и самой дерзкой из художественных выставок этой зимы. Он отличался известной долей озорства и глумлением над вкусами публики. В частности, Кандинский сделал героическую попытку устранить из своих картин всякую «предметность». И это любопытно лишь тем, что в его картинах ничего нельзя понять, ни с какой точки зрения, при самом искреннем желании разрешить эти шарады».

Между тем, эти «героические попытки» Кандинского заражают целое поколение художников. Дом в Мурнау становится «Русским Домом», известным всей Европе. Сюда приезжают русские художники Алексей Явленский и Марианна Веревкина, Михаил Ларионов и Наталья Гончарова, братья Давид и Николай Бурлюки. К русским вскоре примыкают Франц Марк, Пауль Клее, Альфред Кубин, Ле Фоконье, Август Макке… Так возникает Новое Мюнхенское общество художников (НМОХ), охарактеризованное критиками как искусство «диких». Но и оно явилось лишь предтечей к «Синему всаднику», оставшемуся в истории нового европейского искусства своего рода манифестом, провозгласившим основные принципы авангардного творчества. Душой этого манифеста стала книга Василия Кандинского «О духовном в искусстве».

«Дух, ведущий в царство завтрашнего дня, может быть познан только чувством. Путь туда пролагает талант художника», - утверждал Кандинский. По мнению автора, еще в XIX столетии были попытки прорвать материализм в искусстве, чтобы проникнуть в тайну внутренней жизни явлений. В грядущем «тысячелетнем царстве духовности» именно цвет будет иметь огромное влияние – физическое и психическое, проникать в человеческую душу, вызывая душевную вибрацию, усиливая звук и вкус. «Цвет – это клавиш, глаза – молоточек, душа – многострунный инструмент».

Исследователи творчества Кандинского полагают, что лейтмотив этой книги был навеян художнику музыкой Скрябина, которого он боготворил. Скрябин укреплял в Кандинском представление о художнике как о пророке, «о великом Обреченном», который своим подвигом – актом творчества – совершит чудо. И это чудо озарит человечество. Многие, исходя из его «Синего всадника», представляют самого Василия Кандинского этим бойцом – всадником, подобным Святому Георгию, сражающемуся за новую духовность.

В этом «сражении» у Кандинского было еще одно мощное оружие – учение Гете о гармонии в живописи, которое он носил с собой как завет с первых шагов в искусстве.

 И он выполнил этот завет.



«Русский Дом»

«Русский Дом» в Мурнау занимает на выставке целый зал. Вот портрет фабриканта Бернхарда Келера, друга и мецената «Русского Дома», написанный Августом Макке в те дни, когда Келер пригласил художников в свою галерею Танхаузер. Рядом Василий Кандинский – «Человек за столом», картина-портрет Габриэлы Мюнтер, у которой нет просто портретов, это скорее натюрморты с персонажем. Таков и ее парный портрет Явленского и Веревкиной, самой загадочной пары «Русского Дома», - завтракают на траве в окружении катящихся яблок. (И я вспоминаю, как увидел их в первый раз в Третьяковке на Крымском валу. Разочарованный какой-то унылой выставкой, спустился на этаж и вдруг… Как луч света – Марианна Веревкина со своим неизменным спутником Алексеем Явленским, и их фантастические экспромты. И совершенно невероятный ее автопортрет: искаженное гневом лицо, глаза, мечущие молнии… Какой художник, увидев себя таким в зеркале, рискнул бы такое отобразить?)

Здесь, на выставке, под кистью Габриэлы Мюнтер, Марианна совсем другая: в сказочной шляпе с фруктами и цветами, а под шляпой – лицо разбуженной спящей царевны. Хозяйка «Русского Дома» Габриэла пишет дивный «Сад», который сама же и вырастила, «Вид из окна» на прелестный тихий городок, где, наверное, так легко писалось ее гостям. Август Макке оставил нам целую серию «прогулок» по Мурнау: «Наша улица», «Магазин шляп», «Церковь»… Отсюда вместе с Францем Марком они ушли на Первую мировую, откуда уже не вернулись к своим мольбертам.

Франц Марк, если бы не эта трагичная и столь ранняя смерть, мог бы стать поистине великим художником. На московской выставке Ленбаххауза его потрясающие холсты собирают толпы. Красные, зеленые, желтые «Коровы» Франца кружат на лугу в буйном танце, и, надо сказать, они умеют танцевать! На картине «В сумерках» бродят кроткие и грустные косули. А в самом центре зала, застыв в бешеных ритмах цвета, лежит задумчиво-агрессивно глядя в мир, огромный «Тигр». Такого тигра мы никогда не видели – ни на воле, ни в зоопарке. Но он настоящий. Желтая шкура хищника сливается с прозрачно- кубистическими формами его обитания. Желто-зеленый глаз устремлен в какую-то загадочную мысль, неподвластную человеку. Удивительно, как абстрактная форма картины сохранила и органичную природу зверя, и его энергию, и гибкость, и власть.

Ленбаххауз – это пиршество цвета, поэзии, тайны. Пышноволосые «Испанки» Явленского плывут в ореоле неземных цветов в его же «Летние вечера». Это праздник, какой-то новый импрессионизм. И вновь Кандинский. Он словно шествует во главе блестящей свиты художников, создавая как бы на ходу свои «импрессии» и «импровизации»: «Восточный мотив», «Все святые», «Впечатление Ш», «Концерт»…  Вихрь красок, таящих в себе радость и безумие. Каждый мазок звучит, переливается, несется куда-то, стремительно меняя цвета.



Лаборатория Кандинского

«Импрессия» по Кандинскому – это мгновенное восприятие и фиксация впечатления; «импровизация» - фантастическое переосмысление первого впечатления, как бы сон наяву. «Импровизация с собакой»: в кажущемся хаосе красок вдруг возникают и собака, и лодка под парусом, и красное облако с молнией, и воины с обнаженными саблями, и виселицы с повешенными, и вода, и земля, и небо… Такое - все сразу! - увидишь только во сне.

И вот, наконец, «композиция» - как высшая форма творческого акта. «Композиция УП»: взаимоотношение пространственных сфер, их бесконечное движение. Треугольники и трапеции, круги и овалы борются за свои места на холсте. Но победитель – художник. Сохранив драматизм этой фантастической борьбы, он создает гармонию космоса и происходит единение разных миров, звучит труба Архангела, плещутся волны космического океана, солнце и звезды ищут свое место в этой Вселенной…

Космологи ХХ века Вернадский, Чижевский, Циолковский, наблюдавшие за творчеством художника, считали, что Кандинский обладал «космическим сознанием».

Перед нами лаборатория авангарда: комбинирование ритмических и аритмических мгновений, абстрактных форм, закономерность цветовых взаимодействий. В теории и практике Кандинского цвет – это носитель живых ощущений и чувств: синий – уносящий в космос, желтый – земное начало, зеленый – отчуждение, апатия, торжествующий красный и белый – как «великое безмолвие»…

И вот она – гармония! Гармония Кандинского, рождающая его бессмертные композиции. И вот его слова: «С первых шагов в искусстве уже одно слово – «композиция» - звучало для меня как молитва».

Кандинский всегда отличал «многодельность» своих композиций: «Они очень медленно выходят из меня, изучаются и вырабатываются. Основную роль при этом играют принципы мифологического мышления, идеи всемирных катаклизмов, открывающих путь к духовному возрождению». Так рождалась «Композиция IV. Битва»: изломы земли и неба, контуры всадников, схватки, поверженные воины -  как низверженные каменные идолы, полукруг радуги… Замысловатые переплетения воспоминаний и впечатлений, в котором царит конфликт, и преодолеть его можно только композиционно-живописным методом. Зрителю же достается волнение и тоска неразгаданности. Ответ, однако, и сложен, и прост: главное в этой картине – ритм, цвет и гармония.

Мифологизм художественного мышления исключает здравый смысл как таковой, но именно преодоление обыденной логики открыло Кандинскому путь к беспредметности. В то время это воспринималось как вопиющее нарушение всех канонов. Исследователи творчества Кандинского и Малевича отмечают, что оба художника – каждый по-своему – почти в одно и то же время, нарушив обыденную логику, перешли к беспредметности, хотя пути их были абсолютно различные. Малевич порвал с традицией, перекодировав мир своей системой визуальных знаков. Беспредметность Кандинского всегда сохраняла природную основу. Скачок Малевича к новому искусству был решительным и резким. Переход Кандинского был медленным, но куда более органичным. Казимир Малевич – это революция. Василий Кандинский - эволюция. И именно о нем отозвался Гийом Аполлинер: «Я хотел бы выразить мое глубокое уважение художнику, чье искусство считаю очень серьезным и прекрасным».



Эпилог

Кандинский и в жизни, и в творчестве следовал за своей удивительной интуицией. Бесконечные эксперименты и дискуссии, десятки выставок по всей Европе, творчество под градом критики, частые переезды из Германии в Россию и обратно создавали огромное напряжение. И, думается, он был уже на грани психологического срыва, когда вдруг почувствовал – надо срочно что-то менять в своей жизни.

Он поддался этому чувству и…

В сентябре 1916 года встретил Нину Андреевскую, дочь морского капитана, погибшего под Порт-Артуром. Ей было восемнадцать, ему минуло пятьдесят. Но в тот же вечер они говорили по телефону, и он написал знаменитую акварель «Одному голосу». Это был ее голос!

Через две недели они обвенчались.

С этого времени жизнь его летит с крейсерской скоростью. В 1917 году грянула революция. А спустя несколько дней Кандинский уже член художественной коллегии Народного комиссариата культуры, в которую входят Малевич, Машков, Розанова, Фальк, Татлин… 1918-й:  Кандинский - Главный Мастер Свободных Государственных мастерских. 1919-й: директор Музея живописной культуры, председатель закупочной комиссии для музеев страны. Десятки его работ ушли по городам и весям России, где со временем и потерялся их след…

Кандинский и вторая жена Н.Н. Андреевская. 

Карьера! И вновь интуиция. Человека и художника. Она подсказывает: хочешь спасти свое искусство – беги! Пока не поздно.

Его посылают в Германию в командировку. Но только они с Ниной знают, что уже не вернутся. В Дессау его находит Соломон Гуггенхейм – приехал за картинами Кандинского для своей коллекции. А уже через год Василий Кандинский открывает свою первую выставку в Нью-Йорке. Затем, объединившись с Клее, Явленским и Фейнингером в «Синюю Четверку», совершает выставочное турне по всему миру. Он же организует грандиозную выставку нового искусства в музее Бруклина, в которой участвуют 115 художников из 25 стран.

Тридцатые годы: персональные выставки Кандинского в Париже, Гааге, Брюсселе, Базеле, Милане, Риме, по городам США.

Василий Кандинский становится художником мира.

После прихода к власти Гитлера он переезжает во Францию. А вслед ему и его единомышленникам нацисты открывают в Мюнхене выставку-месть «Дегенеративное искусство», где картины Кандинского занимают почетное место.

Последняя прижизненная выставка состоялась в освобожденном Париже – в декабре 1944 года. Василий Кандинский открывал эту выставку. А спустя всего несколько дней его не стало. Но он слышал слова Андрэ Бретона, явившееся своего рода эпиграфом к последнему вернисажу великого художника: «У Василия Кандинского замечательный глаз – глаз одного из первых революционеров видения».

…В самом конце выставки московского Ленбаххауза высится его «Гора», уходящая в небо, подобно лестнице Иакова. И невольно вспоминается Сезанн, всю жизнь писавший мистическую Сент Виктуар – гору, на которую так и не решился подняться. Василий Кандинский поднялся на свою «Гору». И, кажется, подымается по ней все выше и выше.
22 апреля 2012 г.