Права на Палестину - спорные. Обетованная земля евреев стала святой землей христиан, а потом еще святой землей раннего ислама и местом, с которого Мохаммед вознесся в небо. Первый президент Израиля, Хаим Вейцман, говорил - и моя память сохранила его фразу: есть не одно, а два права на эту землю; наше право больше, потому что наша нужда острее. Сказанное в 1948 году, после гибели шести миллионов, это было правдой. Сейчас нужда - скорее в трущобах Газы. Но разрушение Израиля не насытит голодных. И за Израилем право добросовестного владения спорными территориями в течение нескольких десятков лет. Пусть это только владение, а не бесспорная собственность. Но владелец, насадивший в пустоши сад, вправе рассчитывать на признание каких-то его прав. Хотя это не отымает право на компенсацию у несчастных, полвека гниющих в лагерях беженцев. Их спровоцировали по радио бросать свои дворы, чтобы не мешать армиям Египта, Сирии, Ливана, Иордании и Ирака громить и жечь израильтян. Но отряды израильской самообороны победили. Лидеры, спровоцировавшие войну, умыли руки и оставили беженцев на попечении ООН, план которой - план мирного раздела - они отвергли. И платят за это не они, а беженцы. А лидеры используют их нужду в своей борьбе за господство.
Григорий ПОМЕРАНЦ
2005 г.
Бостон, США
Баллада и сонеты
Я часто вспоминаю тебя, Асад. Особенно перед Новым годом, когда получаю от тебя всегда трогательные и добрые новогодние послания. Вот и сейчас с улыбкой читаю твое, как обычно, преувеличенное в выражениях, в цветисто-витиеватом арабском духе поздравление.
«Ранее моя жизнь была ограничена четырьмя стенами. Сейчас, после Вашего лечения, я могу бывать на улице и радоваться благословенному Аллахом закату весеннего солнца, запаху поля, покрытого травяным ковром или многоцветью новоанглийской осени. Ваш дар бесценен для меня. Я восхищаюсь Вашими удивительными способностями помогать людям, но главное - я завидую Вашему таланту менять их взгляды на жизнь к лучшему. Благослови Вас, Аллах».
Спасибо, Асад. Я с удовольствием приму любые благословения.
Асад покорил меня не какой-то энциклопедической образованностью или бросающимся в глаза интеллектом. Скорее, манерами, очень мягкими и интеллигентными. И внешностью - весьма вальяжной для молодого, двадцатичетырехлетнего человека, всегда одетого в классический и дорогой, хорошо сидящий костюм.
Мы подружились, и за многое годы общения Асад довольно детально рассказал мне небезынтересную историю своей семьи.
…Они переселилась в Америку, когда Асаду уже было 14 лет. Он прошел все стадии стандартного палестинского обучения от детского сада с ежедневными песнопениями «Все арабы - братья, а евреи - собаки» до школы с учебниками, заполненными такими образчиками поэзии, как «Песня шахида»: «Душу свою по воле своей посылаю в пылу сражения в долину смертной тени»; историческими опусами на тему «У современных евреев нет никакой биологической связи с землей Израиля». Смотрел детские музыкальные телепередачи о Холокосте – о том, как «евреи построили печки, чтобы сжигать там палестинцев».
Асад учился прилежно и добросовестно. Было бы наивным думать, будто в столь юные годы он был сильно увлечен темой злодеяний сионистской военщины, но, тем не мене, подсознательно многое откладывалось в его мозгу.
Его учили, что оставшиеся после мировой войны евреи внезапно прибыли в Палестину, где стали грабить ни в чем не повинное палестинское население и изгонять его с исконных земель. Разумеется, никто не говорил о 800 тысячах евреев, изгнанных из мусульманских стран, никто не говорил об участии большого друга фюрера муфтия Иерусалима и тысяч арабов в «окончательном решении еврейского вопроса», никто не говорил о древней истории Иерусалима. Но разве нужна такая правда палестинскому школьнику, которого с младенчества готовят в боевики и шахиды?
Асаду повезло. Он рос в семье, далекой от политики. Родителя были врачами. Отец - зубным врачом, мать - патологоанатомом. Оба усердно и много работали. Но и своим детям, Асаду, его брату Хасану и сестре Лейле, уделяли много времени. Главное, родители пристрастили детей к чтению. Асад запойно читал все, что попадалось под руку, от Махмуда Дервиша до Хассана Зактана, от Хемингуэя до Джона Гришэма, от Омара Хайяма до Лианы Бадр. Он читал книги об истории и путешествиях, о географии и приключениях. Книги многому учили его, но больше всего тому, что он и не стремился узнать. Он уже сознавал, что далеко не все, что ему говорили в школе, было правдой. Тем не менее, непрерывные песни ненависти на волнах радиостанции «Голос Палестины» («Заточи мои кости и сделай из них меч, возьми мою плоть и сделай из нее бомбу») не могли не откладывать отпечатка в душе подростка.
Он не бросал бомбы и даже камни, однако хорошо знал соседского парня, пытавшегося подорвать бомбу в центре Иерусалима. О готовящемся теракте стало известно, и парень был уничтожен вместе со взрывчаткой. Он видел, как убитая горем мать была вынуждена симулировать радость за сына, ставшего шахидом.
Асад видел все, но старался держаться от этого подальше.
А потом они получили возможность эмигрировать в Америку, и начался новый, сложный, но в конечном итоге успешный период становления врачебной карьеры родителей и учебы Асада и его брата и сестры. Асад окончил школу и поступил в бизнес-школу одного из престижных Массачусетских университетов. Именно на этом этапе его жизни мы с ним и познакомились.
Он уже не был к тому времени мальчиком, нафаршированным «Голосом Палестины», да мы и нечасто обсуждали какие-то политические вопросы.
Больше всего мы говорили о литературе и книгах, которые Асад обожал. Помню, он был очень удивлен, узнав, что я занимаюсь переводами Шекспира. Будучи выходцем из семьи медиков, он почему-то считал, что это как-то не согласуется с врачебным статусом. Он всегда хотел послушать эти переводы, но я никогда их ему не читал. А между тем, его отец (проучившийся, кстати, шесть лет в московском медицинском институте) создал прекрасную стоматологическую практику в одном из близлежащих к Бостону городков.
А на днях из газеты «Нью-Йорк таймс» я узнал о другом выпускнике российского медвуза и тоже палестинце докторе Аль Джару. Хирурге, помогающем раненым в госпитале в Газе. Хамасские боевики засели в соседнем с его домом здании и открыли ракетную пальбу по израильской территории. От ответного огня погибла его жена Альбина, родом из Украины, и годовалый сын. «У Альбины был украинский паспорт, и она могла уехать с детьми, но осталась со мной», - доктор Джару рыдает, рассказывая репортеру «Нью-Йорк Таймс» свою историю. «Моя жена была разрезана снарядом пополам, и я был вынужден оставить ее тело дома».
А «Скорая помощь» доставляет в госпиталь раненых. Двадцатилетний боевик со шрапнелью в ноге требует немедленного лечения. «Побыстрее, - радостно улыбаясь, командует он доктору Джару, - мне надо скорее возвращаться убивать израильтян». «Чему вы радуетесь? - спрашивают боевика, показывая на тяжелораненых людей, окруженных членами их семей. - Разве вы не видите, как страдают эти люди?» «Я тоже человек, - парирует хамасовец - они потеряли близких как мучеников. Я тоже хочу быть мучеником».
А погибшая жена доктора Альбина не хотела быть мученицей. И наверняка ей и в голову не приходило, что украинское правительство будет требовать от Израиля финансовой компенсации за ее кровь. Она просто очень хотела быть рядом с мужем.
Ты не грусти, когда сойду в могилу,
И колокол начнет протяжно выть,
Что я покинул все, что мне не мило,
Решив во тьму миров из мира тьмы уплыть.
Забудь меня, забудь мой стих любой,
Любовь, с которой не простились.
Хочу забытым стать тобой,
Коль память с болью совместились.
И если вдруг увидишь этот стих,
И голос памяти из глины отзовется,
Пусть нежен будет он и тих,
И пусть умрет и не проснется.
О, только б в мире зла тебе насмешкою не стать,
Когда умру и не сумею поддержать.
Я уехал из Советского Союза во многом благодаря тете Сарре. Так я ее называл, хотя никакой теткой она мне не была, а была какой-то маминой дальней родственницей, которую я и знал-то поверхностно и мимолетно. Она уехала в Израиль, когда мне исполнилось 20. Помню, когда ее провожали, один из гостей сострил: «У нас в стране еврею вообще жить паршиво, а уж с именем Сарра - так только в петлю или в Израиль». Тетя Сарра давно это понимала, но, к сожалению, приехала в новую страну уже пожилой женщиной. Одной, без языка, ей и там было очень трудно поначалу. Но затем она как-то обустроилась и поселилась в Доме для пожилых на севере страны.
Оказавшись по ту сторону железного занавеса, тетя Сарра надолго пропала из нашей жизни. Мама вспомнила о ней, когда мы решились уехать из Союза. Она с ней как-то связались, и та прислала нам вызов. А когда мы попали в глухой «отказ», даже умудрялась несколько раз посылать нам деньги из своих скудных пенсионерских сбережений. Молчаливые и мрачные посыльные, как будто только что вылетевшие из картин Шагала, таинственно приносили пару сотен рублей маме и, стараясь остаться незамеченными, быстро откланивались. Денежная помощь из Израиля считалась формой враждебной сионистской пропаганды.
Периодически мы носили вызовы от тети Сарры в ОВИР, и я всегда вспоминал старый овировский анекдот «о тете Сарре, которую никогда не видел, но без которой жить не могу». Инспектора ОВИРА, впрочем, были уверены в обратном и время от времени сообщали нам, что в праве выехать нам отказано за «нецелесообразностью».
Тетя Сарра тут мало чем могла нам помочь, зато помог Михаил Сергеевич, решивший, придя к власти, разогнать диссидентствующих отказников и срочным образом переправить неблагодарное племя на Запад.
Вновь я увидел тетю Сарру только в 90-х годах, после многих лет эмиграции. Прилетев в Израиль, я немедленно разыскал ее и, купив на ходу подарки, поехал в гости. Она жила все в том же Доме для пожилых, одна, в маленькой и очень скромной однокомнатной квартирке. Она уже тогда сильно болела, но была не одинока. Тетя представила меня своим ближайшим подружкам - Любочке и Сонечке, приехавшим из Украины дамам, жившим на соседнем этаже. Те часто приходили к тете Сарре, помогали ей по хозяйству, вместе гуляли. Хотя они были помоложе, разница лет не чувствовалась, и троица с энтузиазмом справлялась со всеми сложностями одинокой жизни.
Я замечательно провел вечер с хозяевами, трогательно и дружелюбно относящимися друг к другу, и уехал. Не могут мне служить оправданием ни резидентуры, ни работа, ни то, что жизнь растащила нас по разным континентам, но только много лет позднее из письма Любочки я узнал о смерти тети Сарры, а затем стал регулярно обмениваться с Любочкой новогодними поздравлениями и пожеланиями.
В отличие от письма Асада, новогодняя открытка от Любочки запоздала. В ней она сообщала, что рядом с их Домом для пожилых взорвалась ракета. На месте взрыва людей не было, но многие старушки испытали шок. У Сонечки в результате случился тяжелый инсульт. Она сейчас только лежит и даже не может двигать остекленевшими глазами. Насколько возможно, Любочка помогает ухаживать за ней в больнице, но прогноз врачей не утешителен. Украинское правительство занято вопросами выбивания средств, компенсирующих кровь Альбины Джару, но ему, конечно, нет никакого дела до бывшей киевской еврейки Сонечки.
Как нет до нее никакого дела Европе, Америке, оболваненному десятилетиями левацкой пропаганды многомиллионному «охлосу». Как нет никакого дела и Эммануилу Лопесу, штатному координатору движения «Остановить войну и покончить с расизмом», назвавшего сторонников Израиля «варварскими, расистскими, сионистскими террористами». На днях он спланировал большую демонстрацию своей организации в городе Форт Лаудердейл во Флориде. Прохамасовские демонстранты шли по городу, громко скандируя находящимся вокруг евреям: «В печи вас. Большая печь - вот что вам нужно». Лопес, правда, потом признал что с печами демонстранты «погорячились». «Это не мнение большинства», - заявил он. Наверное, в этом он прав. Сонечка и так умирает.
Вы, кто обидеть могут, но не смеют,
Души теплом делиться не хотят,
Слезу увидев, боль в глазах, немеют
И холодны, свой охраняя яд.
Нет лучше жизни, чем у вас на свете,
Душевный мир хранящих от невзгод.
Всевышний счастьем вас отметил
Вершить судьбу всех, вам смотрящим в рот.
И хоть прекрасен ты, цветок, в лучах светила
Умрешь, закрывшись от него, наверняка.
Не устоишь ты против грозной силы
Бездушного и злого сорняка.
Пусть красота души твоей не превратится в мрак,
Так лилия гниет зловоннее, чем злак.
Она умирает не одна. Рядом подружка, которую она, конечно, не узнает. Рядом врачи, которые никогда не интересовались паспортными данными Сонечки, но которые все - таки верят: «А вдруг чудо свершится?»
Я очень сочувствую Вам, доктор Джару. Я даже не могу представить ужасную боль которую Вы испытываете. Я желаю тебе всего самого-самого доброго, Асад. Кто знает, возможно, ты даже увидишь эти мои переводы, которые ты так хотел услышать.
Только спасите Сонечку. Может быть, только вы и такие, как вы, могут вообще когда-нибудь ее спасти. Я тоже очень хочу верить в чудеса!
Мне все постыло, смерть я призываю,
Когда ничтожества в заслугах, не иначе,
Когда все продано и все об этом знают,
И слово ничего уже не значит.
И честь давно позору предана,
И добродетель женщины в загоне,
И правит миром злость одна,
И сила от бессилия стонет.
Искусству заткнут властью рот,
И тупость правит Поднебесной,
О правде позабыл народ,
И доброте от злобы тесно.
Мне все постыло, смерть хочу восславить,
Но только, как тебя, родная, мне оставить.
Комментариев нет :
Отправить комментарий