Флорентийский круиз

…В тот приезд, перед церковью Сан-Лоренцо, я встретил мальчика из Ярославля, жену которого и его самого содержали ее итальянские родители. Его же предки, по его собственному заявлению, «только что стали получать 21 доллар месяц, на пять баксов больше, чем в прошлом году».

В отчаянии от собственной молодости и юношеской неприспособленности, он куролесил на велосипеде по площади, изредка отпускал руль, делал несколько аккордов на подвешенной гитаре и кричал в окружающее пространство: «Очи черные, очи жгучие… Как люблю я вас, как боюсь я вас...»

А потом объезжал зевак с кепи в протянутой руке.

Они познакомились в Москве, она была переводчицей в итальянской группе, а он подрабатывал, «музицируя» на Арбате, и заканчивал консерваторию по классу гитары.

И вот новообразованная семья переехала в этот, наверное, самый комфортный город на все времена, не считая двух летних месяцев  удушающе-влажной жары. В остальное же время здесь плохо только собакам и детям, потому что вокруг только великолепие камня во всех видах, но совсем мало зелени, детских и собачьих площадок.

И еще плохо по первости безработным курносым ярославским парням...

- Но я ее действительно люблю, - объяснял он запальчиво,
когда я ухмыльнулся, поинтересовавшись, как он собирается найти работу по специальности там, где музыкальна вся нация поголовно

- Я скоро буду работать. Меня устраивают мусорщиком на
машину. А там видно будет.

И я тут же представил, как вскорости он будет опорожнять тонкими музыкальными русскими пальчиками аккуратные бачки, заполненные еще более аккуратными черными мусорными паке­тами. Будет ли он при этом напевать «Очи черные»?



  ...Для этого городка психологи придумали даже специальный термин - «синдром Флоренции». Это   когда у приезжающих сюда начинает «ехать крыша» от чрезмерности произведений искусств на квадратную единицу местности.

Десятки, а то и сотни жертв этого синдрома каждый год валятся в обмороки и впадают в истерики от осознания - как могли люди столько нарисовать, изваять, построить?

«Ведь мы просто не можем даже все это обойти и посмотреть, чтобы не расплавиться мозгами!»

Борется с этим каждый по-своему.

Но лучше всего это получается у самих флорентинцев. Конеч­но, ведь у них многовековой опыт жизни в музее...

Кажется, всех без исключения туристов раздражают моторол­леры (здесь они называются скутеры). Их треск ведь так разруша­ет хамско-вызывающую гармонию беспредела гармонии.

А меня же это вывело из себя один раз настолько, что одного, шибко ретиво-оторванного, срезавшего с ревом угол аж по ногам, я не удержался и с размаху саданул плашмя ладонью по задку про­летающего мимо защитного шлема.

Он завилял от неожиданности, чуть не упал, остановился. Заглушил свою тарахтелку, обернулся. А я стал орать по-русски, делая зверскую физиономию и рвя на себе ворот: «Мать твою, как ты ездишь, недоносок! Ты мне чуть мизинец не отдавил, раз­долбай».

Тут я поперхнулся, потому что перепуганный раздолбай снял шлем космонавта и оказался красавицей с черными короткими волосами, дерзким носом и виноватой полногубой улыбкой.

- Скузи, - сказала она.

- Да чего там. Это вы меня – скузи. Мог ведь и сшибить ненароком, - отвечал я, сразу снизив тон и гася агрессивность, тоже вовсю демонстрируя виноватость.

Вот так мы и познакомились-столкнулись.

И я, не давая ей опомниться, нахально попросил свидания. Так сказать, во исчерпание недоразумения. Потому что быстро сооб­разил - у меня появился реальный шанс закадрить настоящую флорентинку. А не клеить сексуально озабоченных немок в пив­ных ирландских барах.

Кстати, как я заметил, все знакомства во Флоренции проис­ходят именно в международных питейных точках, а не в местных колоритнейших тратториях и пиццериях. Именно в пивняки раз­ных стран, помимо туристок, наведываются и местные девушки, которым, видимо, надоело местное же мужское население. И пьют, опять же, не прекрасное тосканское вино, а разноцветное пиво. Да, именно так оно у них и называется, по-простому: красное (rossa), зеленое (verde), правда, есть и просто светлое (chiara).

Может быть, это тоже неосознанный протест в стиле а-ля Макдональдс на раритеты вокруг - трескануть что-нибудь безвкус­ное и химическое, но зато красивенькое и шипучее?

... Она начала уже колебаться, все еще ошалело улыбаясь от этого странного ДТП и еще более странного русского, слушая мой ужасный английский - по грамматике, но никак не по накалу чувств. Но ведь информацию я тоже выдавал! И стал умолять сво­дить меня вечером в настоящий итальянский ресторан, не знача­щийся в путеводителях. За мой счет, конечно.

И вот первая победа: как раньше в Москве встречались «в ГУМе у фонтана» или около входа в Центральный телеграф, здесь она назначила встречу в таком же знаковом месте - у бюста Челлини на многоэтажном мосту Понто Веккио.

И совсем недалеко оттуда (во Флоренции все недалеко), в са­мом центре, рядом с Домским собором, мы и посетили, по ее на­водке, ресторан под названием «Грот гвелфов».

А там съели, по заказу, может быть, почти последний кусок знаменитого «мяса по-флорентийски» - bistecca alla fiorentina. (На Европу тогда надвигался ящур. А самый-самый последний кусок этого вкуснейшего мяса, слышал, продали за 5000 баксов какому-то богатому фанату и гурману сего деликатеса. Но это так, к слову).

Огромный кусок жирной говядины с кровью величиной с итальянский сапог (итальянцы, говорят, очень обижаются, когда так шутят), маринованный в оливковом масле и поджаренный на древесных углях, мы запили густейшим «Кьянти». Чтобы как-то поддержать светскую беседу, которая явно не клеилась, я спросил, а есть ли «не настоящее Кьянти».

Она сначала не поняла вопроса. Я попытался объяснить: в Москве под названием «кьянти» можно купить бурду. Вот тогда она, поняв и улыбнувшись, рассказала, что лучшее «Кьянти» про­изводят объединения, на этикетках которых изображен черный петух или «бейби».

«Надо же, здесь даже красивые девушки разбираются в вине!» - подумал я с некоторой завистью и беря услышанное на заметку.

К мясу нам подали еще много всего. В общем, мы только и делали, что ели. Здесь ведь не танцуют - только жуют, запивают и разговаривают. У меня, сами понимаете, последнее получалось туго - особенно в конце ужина, когда от обилия заглотанного я еле ворочал языком, подзабыв и то, что знал из иноземных слов. Я, конечно, спросил, коренная ли она флорентинка.

- Да. Раньше жила с родителями в квартале Сан-Фредино, а сейчас за городом около монастыря Чертоза.

Я рассматривал ее исподтишка, и мне все больше хотелось завоевать эту женщину. В Италии понимаешь, что они все-таки маленькая нация и главный типаж, как в Прибалтике, один. И он, кажется, прослеживается с тех пор, когда был тот самый Великий Первый Рим, и отражен во множестве на картинах и в скульпту­рах. И вот она сидела - ожившая мадонна, аристократка, прачка или пастушка - «все в одном флаконе» с полотен в том же палаццо Питти, последних, которые еще не выветрились из памяти.

Часто на глаза (если это не туристки) попадается вот такое примерно лицо... Тут я попытался обрисовать ее внешность на моем беспомощном английском.

Круглое (я применил словосочетание – chub-by-faced), чуть полновато-припухлое лицо, с большими черными или карими (реже зелеными) - вашими (то бишь, ее) - бесподобно «green» глазами, черными же волосами и достаточно крупным, с горбин­кой носом (я, дурак, сказал так - «кэмел» «nose»).

Далее идут почти всегда или полные чувственные губы («биг секс маус»), или тонкие узкие, к сожалению, но и так иногда быва­ет (narrow mouth). Но те и другие, вай! - получай - почти всегда с намечающейся полоской усов (тоже очень секси - тут же добавил я) над верхней губой (литл рива (река) хая (маленькая река волос под носом) - и я дотронулся до своей щетины там же. Тут она по­няла, схватилась за рот со смехом, замахала на меня руками.

Вот так мы разговаривали, и у Мадалены все, о чем я говорил, присутствовало (кроме полоски усов), но в таких «благородно-идеальных» пропорциях, что, я видел, на нас смотрели, и мне было приятно - она обращает на себя повышенное мужское внимание.

И лишний раз убедил себя (хоть бы все получилось!), что по­ступил правильно, затеяв эту аферу...

- Devo andare all’albergo… My hotel. Little time. Voglio indicate… Yes? D’accordo? - Мне надо в гостиницу. Ненадолго. Показать. Да? Ты согласна?

Что-то я ведь должен был ей показать!

-    Потому что, знаешь, я тут недалеко живу, - сделал паузу и
добавил небрежно:

-    В отеле «Вилла Медичи», хочешь посмотреть? Там, по моему, очень красиво и стильно. And бассейн есть - можно поплавать... Там даже купальники выдают - ведь у тебя нет с собой...

Надо немного разъяснить, что этому предшествовало.

Времени у меня в тот раз было много до встречи в семь вечера у головы ювелира и скульптуры на мосту. И вот тогда я добрел до этого роскошного отеля и по привыч­ке зашел его пометить - пописать.

Одно время, проживая в Нью-Йорке, я заимел странное чуда­чество-хобби. Гуляя, я обходил в свои выходные дорогие отели Нью-Йорка с единственной целью - сходить там в туалет. Види­мо, чтобы не поиметь лишние комплексы оттого, что они мне не по карману, я как бы метил территорию «на будущее». Хотя, в отличие от США, в Италии это, кажется, не принято - пускать каждого встречного-поперечного просто справить нужду.

Мне предупредительно открыл дверь красавчик, «мальчик»-швейцар, спросил стандартно, чем можем помочь?

- Спасибо, хочу просто посмотреть, - и он тут же распахнул
вторую очередь дверей.

Очень ухоженные и холеные люди сидели в холлах, читали газеты. Таких я видел в Италии в первом классе поездов «Евростар», в которых сам путешествовал из экономии всегда (кроме од­ного раза) во втором, который, особенно в местных поездах, уже мало чем отличается от наших отечественных поездов.

... И, сам себя представляя эдаким подпольным миллионером, путешествующим инкогнито, я подошел к стойке портье, поинте­ресовался, есть ли и сколько стоит «сингл камера» (одноместный номер).

После этого моего «просто вопроса» они долго совещались и даже пригласили еще одного человека, который сказал - все­го 195 долларов, сэр.

И тогда я отчебучил: «А на час вы сдаете?»

Он сначала не понял, позвал еще более старшего, который, вероятно, по их понятиям, лучше говорил по-английски. Но, во всяком случае, очень походил на главного директора. Я ему объяснил, что уже живу в другом отеле, ну этом, «Хилтоне». Или, кажется, в «Шератоне». (Ведь должен быть такой - в каждом уважающем себя городе наверняка есть свой, хоть задрипанный, «Хилтон». Или «Шератон».)

В Нью-Йорке, кстати, вспомнил, действительно есть комнаты для так называемого «дневного проживания». Хотя сам я ими никогда не пользовался. Но одна русская девушка мне с вос­торгом рассказывала: «Он для меня заказал номер за 250 баксов на час. Это было мое непременное условие: «Только в отеле «Хилтон», а там мы посмотрим!..»

А в знаменитом фильме Вуди Аллена «Ханна и ее сестры», получившем три «Оскара», один из главных героев соблазнял се­стру собственной жены в отеле «Шератон»... И я продолжал им «вешать лапшу». Что, дескать, может, к ним перееду завтра, если мне понравит­ся «на час», ну или на три, как дело пойдет. Три, конечно, лучше, чем один, - если за ту же цену.

-   Нет, - сказали они, - хмуро и раскусив меня, - у нас так не при­нято.

-   Понимаете, - сказал я, делая последнюю попытку, - я тут у вас, в вашем прекрасном городе, познакомился, с прекрасной флорентинкой. Натуральной, не ту­ристкой - найс фьюренча вумэн. Андестенд ми? Мы с ней сначала ужинаем, а потом, потом, может, еще что-то будет. Мей би. Но я не могу повести ее в свой отель, там я с друзьями... (хотел сказать с женой, но в последний момент передумал: все-таки католическая страна, брак здесь для многих все еще священен).

- Ну, может, сдадите... - канючил я, чувствуя, что дело не выгорит. - За полтинник баксов...

Пока я говорил, подошел, уже совсем самый представитель­ный и важный, и тоже молча слушал мою белиберду.

- О’кей, - сказал он вдруг. - Сто пятьдесят тысяч лир (семьдесят пять долларов), и вы можете остаться здесь на три часа с вашей дамой, если не будет шума... Это подарок от нашего отеля эксклюзивно для вас. Итак, мы ждем...

Он поклонился, грациозно и с достоинством, как в средних рыцарских веках, и исчез. Флоренция, блин.

...Я вошел в отель как настоящий мистер Твистер, разве что без сигары и прочих ненужных и вредных в наше время прибамбасов. Но тем не менее - так же важно и независимо и под ручку с дамой сердца.

Давешний мальчик-открывала так же предупредительно сде­лал свою основную работу и изобразил восхищение. Я только не понял, от кого и от чего - от меня ли, от моей дамы или от чаевых в доллар.

Мы приблизились к стойке портье за холлами и бассейном, который остался справа - я указал на него Мадалене пальцем - вот здесь мы должны купаться. Хотя внутренне напрягся, гадал, что сейчас будет, - вдруг этот лощеный пижон-начальник обманул, и мне сейчас скажут с пре­дупредительной улыбкой: «Вы что, сэр, охренели - какой номер? Нет, конечно, места у нас есть, и «синглы» тоже найдутся - за сто девяносто пять, ну, впрочем, вы в курсе...»

Вместо этого нам с поклоном дали ключ.

Еще один невозмутимый красивый мальчик проводил нас до номера. Чаевые в пять тысяч лир он воспринял как само собой ра­зумеющееся. Блин, в Америке, даже миллионеры не дают больше доллара. Мне было жалко, что переплатил пятьдесят центов, но тут все покатилось как с горы.

Номер был весь из себя. Там была гостиная, еще одна комната и, конечно, спальня - апартаменты в стиле излишеств. Прямо, ти­пичный О'Генри какой-то получался...

Везде стояли цветы и на столике - замороженное шампанское в ведерке. «Еще баксов пятьдесят, не меньше», - безнадежно по­думал я.

...Если бы мы остались на ночь, я бы точно стибрил халат... Ведь должна же существовать хоть какая-нибудь компенсация! И я всегда мечтал о таком - жутко махровом и большом, в котором даже я, обмотавшись, получаюсь тоненьким мальчиком-любовником, стремящимся страстью перевернуть мир...

У нас было только три часа.

Я поцеловал ей руку, как только за портье закрылась дверь, потом за руку притянул ее к себе, приблизив ее губы к своему рту.

Кажется, она поняла, что по-другому уже не будет, - про бас­сейн и прочую культурную часть надо забыть.

Мадалена чуть сопротивлялась для вида, и это было навер­няка красиво со стороны в этих апартаментах. Мы переходили из комнаты в комнату, постепенно разбрасывая одежду в раз­ные стороны. Ну, прямо, клип с хорошей мелодией о красивой жизни...

Но уже минут через тридцать я отрешенно смотрел на распис­ной потолок.

- Я не могу понять, что происходит. Почему? Ведь я сделал все как надо. За что такой облом?!

- Все, о'кей. Нет проблем, - пробовала она меня утешить.

Да, это действительно был большой облом. В роскошной спальне на шелковых простынях, откупорив шампанское и надку­сив яблоко, я больше ничего не смог... И тут еще время неумоли­мо тикает - скоро нужно сваливать.

Мой обратный проход был похож на проход немецких воен­нопленных через Москву, которую они так и не взяли. Хорошо, что хоть меня перед уходом не попросили подойти к стойке - шам­панское оказалось «за счет заведения».

Моя застывшая «западная» улыбка была как прокисшее мас­ло во вчерашнем салате.

Я раздал последние чаевые и опять оказался с Мадаленой на улицах Флоренции.

Я поцеловал ее в щечку и, наклонившись, в руку. Финал есть финал. Вдруг она сказала:

- Знаешь, я хочу показать тебя настоящую «Виллу Медичи», она почти рядом с городом - это летняя резиденция клана. Я могу ждать тебя завтра на том же месте, а сейчас - возвращайся в отель.

- Это не мой отель. Я живу в маленькой гостинице, которую содержит испанская семья. Там по вечерам бегают, весело крича, дети по коридорам, а очень красивая жена хозяина и по совместительству - портье с трудом объясняется по-английски. Благодаря этому, кстати, я живу там всего за 60 тысяч лир...

- Вот как. Тем лучше... Все остается - как договорились.

И она исчезла за углом. Мне показалось, что она даже обрадо­валась такому повороту событий.

…Странное чувство - ехать на мотоцикле сзади, держась за тон­кую талию драйвера-любовницы. Впрочем, я преувеличиваю - ведь «победы» в мужском значении не состоялось...

Зато состоялась прогулка по Тоскании.



И вот была Чертоза ди Галуццо. Нет, до этого была церковь, которую Микеланджело назвал «крестьянской красавицей». И оттуда, пусть это и заезженно, мы опять любовались видом на Флоренцию. А я был все еще мрачен - Господи, как мы носим­ся со своими дружками... Ведь, действительно, вокруг меня была «сплошная красота»!

А настоящая вилла Медичи Ла Петрайа оказалась смешанным, переходным сооружением. Как нам объяснили, вначале это был типичный загородный дом в стиле позднего барокко, а позже ко­роль Виктор-Эммануил Второй, в Италии увековеченный в памят­никах и названиях, как в свое время у нас Владимир Ильич, велел перестроить ее под охотничий замок стиля ампир.

И уже потом мы поехали в огромный монастырь, в нем оста­лось всего восемь монахов. ...Фасад церкви Сан Лоренцо за не­большой дверью в огромной стене, в которой монахи молились отдельно от мирян. И те кельи - новые, похожие на наши «хрущобные» трехкомнатные квартиры, только тут еще был и садик - чтобы комфортнее было взывать к Богу. И это называлось - жили­ще отшельника. Но, может, так оно и надо, ведь уже аскетизм, что они запретили себе то, что я не смог в апартаментах. Зачем же еще добавлять внешнее сужение пространства... Черт, опять я об этом. Кстати, одним из восьми оставшихся был японец, а еще один, показывавший нам все и улыбнувшийся приветливо Мадалене, был негр.

... В Чертоза был еще и бар-магазин. Католические восемь монахов здесь гнали бесподобные ликеры, к которым я с удоволь­ствием приложился. И тут услышал гневную речь. Она была об­ращена не ко мне. Подававший нам все это за стойкой отчитывал Мадалену, а она виновато опустила голову.

И почему-то я все понимал. «С кем ты связалась, что я скажу твоей матери, царство ей Небесное. (Тут он перекрестился, а Мадалена, кажется, всхлипнула). Ты у меня одна осталась, я за тебя отвечаю перед Всевышним. Посмотри, он почти как тот первый твой хиппи. С этими никогда добра не жди...»

- А чего вы пристаете к девушке, - петушком взвился я.

- Это мой дядя, - ответила Мадалена.

Я глупо и пьяно улыбался, стараясь задобрить продающего дядю, хотя был уверен, что он хочет меня убить. Да просто за то, что я существую! В нескольких сантиметрах от его племянницы... Он, может, и не был монахом, раз он не подставлял вторую щеку, - он просто продавал изготовленные монахами прекрасные напит­ки. Но мне было уже все равно. Мне очень хотелось ему испове­даться и рассказать, какая прекрасная девушка его и моя Мадалена... Эх, старик, слушай, дорогой, чего ты разошелся!



Но разве об этом я хотел сказать в заканчивающейся истории? Вовсе нет!

Вот уже позади и вверху осталась огромная глыба монастыря-крепости, из узких окон которого видны лоскутки крестьянс­ких виноградников, они - как напоминание-контраст между не­бесными и земными трудами.

И мы совсем рядом в городке, где Мадалена жила на площади героев войны, которые всегда во всех войнах должны быть героя­ми. Ведь умереть даже за ложную местную идею, наверное, всегда геройство. Потому что, все-таки, - за идею. А потом, потому что - умереть…

Мы же всего лишь, в противовес, наконец, истово любили за окнами, выходящими на площадь безымянных героев известных войн... Тут нечего что-то добавить - все как у людей.

Просто это и была настоящая «вилла Медичи» - крохотная квартирка на третьем этаже со звоном колоколов совсем рядом.

... Она еще спала, черная головка на розовой подушке, когда я сел на обратный автобус во Флоренцию... А потом в самолет, в Россию. Конечно, поцеловав ее в лоб и положив рядом сувенир, взятый из той первой «Виллы Медичи» - маленький кусочек од­норазового фирменного мыла.

Ведь халат я так и не стибрил и до сих пор об этом жалею. Кто без него поверит, что все это я не выдумал?